Что значит «Бремя Поэта»?
Это:
в жаркое лето
пружинить с обрыва в Волгу,
в Волге плавать подолгу,
А потом
биться о лёд головою.
кончилось лето — лёд над тобою!
Люто истерзанный клювом орлиным,
Прикованный к рифме окoвой Гефеста,
Поэт за жизнь проживает две жизни
И два кровотока вмещает в сердце.
Когда Поэт умирает от печени,
Или иной беспечной причины,
Он Богу слагает глаголов узорочье
Всегда недовыраженной величины.
И на погосте чужого столетия
Озuмый из прошлого, впрок существующий,
Поэт прорастает сквозь бремя поэта
В залитое будущим солнцем будущее!
Читая книжицу
Н.Рубцова «Подорожники»
Ах, как пахнут его подорожники!
За страницей листая страницу,
Я листаю цветущие донники
Хоботком, как пчела-медуница.
Горьковатый в речах и помыслиях,
Неприметный парнишка фартовый
Про Николины1 выплакал выселки
Сладкозвучным Орфeевым словом.
Я пишу эти строки в Испании.
Солнце жарит, как тoро2 полуденный,
А вокруг, в придорожной окалине
Медоносят Рубцовские улеи!
Я бежал, я надеялся: тысячи
Километров, скитания дальние
Припорошат Николины выселки
И окольные зовы астральные.
Нет! Не вышло — далече от Родины
Встрепенулся во мне укоризной
Звон малиновой церкви Николиной
На заснеженных хoлмах Отчизны.
Никола — деревня, где вырос Н. Рубцов.
Тoро — бык (исп.)
Крошка — поэт
Это ничего не значит,
Что ты строчку написал.
Прыгнул в небо наудачу,
А упал на пьедестал.
Повтори прыжок!
Ведь ближе
Стало небо на вершок.
Правда падать будет ниже,
Если уберут… «горшок»…
Полнолуние
Море пыхнуло йодом,
Волны бросились к скалам.
Стали глубины бродами
Под тысячетонным валом!
Ветры, гоните бурю,
Чую, чую потеху!
Море хохочет, курит,
Как во хмелю поэты.
Как во хмелю, поэты
С тёмной волной играют.
Громы и пенные ветры
В грозные рифмы вплетая!
Вот наклонилось море,
И откололся берег,
Пыхнуло йодом горе
Смытых с Земли Америк.
Что ж вы молчите, поэты?
Вам ли молчать равнодушно?
Вы же славили Это,
Вкусив ресторанное «суши»!
Вы же славили Это,
Выпив сладкого рома.
Что ж вы молчите, поэты,
Глядя в гибельный омут?!
Ижица Ильича
Как слышится — так и пишется,
Перечитаешь — чуднo!
Всего-то хрупкая Ижица,
То адреналином выжжена,
То мёртвая, как полотно.
А то в ночи встрепенётся,
Расправит крыло строки
И в каменные колодца
Крикнет: «За мной лети!»
Вслед запылают в окнах
Под лампочками Ильича
Музы сладчайшей локоны:
Чернильница, стол, свеча…
Поэзия в городской среде
Жизнь — это выбор ежеминутный!
Принцип один — play off.
Может, ты станешь поэтом трубным,
А, может — вязанкой дров.
И будешь прикормленное местечко
Под Рождество наряжать.
А после спектакля мулов и овечек
На шампуры сажать.
Слово «баблo» не пришивается
К дерзкому слову «пиuт».
Стежок покаянный, увы, расползается,
Если карман набит.
Вот они, взбалмошные павианы
Над пропастью топчут жердь,
Цои, Высоцкие и Мандельштамы,
Смерти ос-собый десерт.
Ишь, как клокочут гортанные трели!
Колышется жердь-егоза.
Глядите, кто-то сорвался в ущелье,
Как с Бога упала слеза!
В хлам разбитый, из бронзы собранный,
Встал в городской среде
Он, величественный и всенародный,
Не ведомый сам себе.
Жизнь — это выбор ежеминутный!
Принцип один — play off.
Снова шагает по площади Трубной
Поэт с вязанкою дров.
Вот запылали дровишки несмело,
Вот потекла смола…
— Площадь Трубная, что ты наделала?
— Я ему шанс дала!
Памяти поэтов-
Шестидесятников
Шестидесятники, младая прaна,
Хрущёвской оттепели марихуана,
Жуки-точильщики неугомонные
Вeка двадцатого, посеребрённого.
Эх, муза русская — поэтов мельница.
Зерно проросшее дробится, мелется.
Урчат покaтисто жернoвы блинные.
Шестидесятые — года былинные!
Кочую мышкою по интернету.
Поэтов клuкаю, как жму гашетку.
Ищу Кихoтов след, мукою бeленый,
Но мне отпущено так мало времени!
Уходят Роберты дорогой Мценскою.
Рука Ахатовны вдоль Вознесенского.
Чу, сообщение! Глотаю симку:
«Стихи кончаются. Невыносимо!..»
Памяти А. Вознесенского
«Это звучит нескромно, но я
всегда был уверен, что ничего
со мной не случится — у меня
другое предназначение,
предчувствие другой судьбы» —
ответил Вознесенский.
Поверьте, дружище, со мной ничего
Не может случиться на дольней дороге.
Мудрейших приобретений зелo
Не так-то легко опрокинуть под ноги!
Пока звездою с насиженных мест
Не явится вестник, крылами похрyстывая,
Буду носить на верёвочке крест,
Кровоточa заусенцами бруса.
Сегодня я умер — упала звезда!
Вам на прощанье стихи почитаю.
Вслyшивайтесь в окончание фраз,
Я ведь, читая, таю…
Крымская история
Не пишется — час,
второй,
третий.
Высохло всё, что могло писать!
Так незаметно взрослеют дети
И разбегаются.
Мыслей прядь
Мерно колышется, локоном длинным
Кружит, пытаясь завить строку.
Рядом, на шкафчике крымские вина
Вздрагивают, как тетерева на токy…
Вина нашёптывают: «Не виноват ты!
Муза не вышла на связь, старик.
Дней на пятнадцать езжай-ка в Ялту,
Подальше от воплей немых страниц!»
Ялта!
На рейде смолистой ночью
Мерно колышутся дни — корабли:
Лайнеры — строфы, палубы — строчки,
На палубах — литеры, рифм рыбари…
Что ж, «на токy» разговор толковый.
Не собеседник я нынче перу.
Еду!
И рифмы в строфу пароходную
Вставлю попалубно!
И назову
Волны Сиваша — Российскою кyрею.
Нынче Россия — Большая земля!
Муза - крымчаночка, семечки лузгая,
Скажет: «Писатель, пиши — я твоя!»
Оглядываясь
С годами сыпется песок
и рифм докучливая прана.
Смахни с дорожки мой следок,
и будто не было меня. Но
на обочине, в пыли,
увидеть можно, приглядевшись,
как брошенный в бурьян пиит
своё рассматривает сердце.
Да, глупый старенький пиит,
наверное, был неудачник.
В вертеп полуночных столиц
он шёл, как юный барабанщик,
и бил в свой юный барабан,
взрослея в сумраке капризном,
по кровотокам ранних ран
сплавляя рубленные ризы.
Он был похож на мудреца,
он даже пробовал цикуту.
Он слышал окрик подлеца,
но ни на шаг, ни на минуту
не изменил своей судьбе,
не приобрёл повадки черни:
брататься в стаю при Луне
и выть с листа этюды Черни.
О, милый сердцу моему,
поэт высокого забвения!
Ты бродишь рано поутру
ещё до света представленья
по тонким долам сновидений
в терновом венчике простом,
свои разбрасывая тени,
как строчки, на листе пустом…