Еще не остыло время, когда
практически скорость света имела лень.
Зыбкие города глядели сквозь запах лип,
а не ждать вестей пугало больше, чем сами вести.
По своим делам ползла куда-то в реке вода,
медный всадник на полном скаку залип
на площадях, и перескочив плетень,
можно было порвать штаны себе или жизнь невесте.
Ветер дул (впрочем, как…) в голове моей (…и теперь)
тогда. Пыль гуляла по всей стране.
Вожжи приотпустил возница,
и звезда Полынь осве(я)тила к(К)урс(к).
Жги, баян, это все, что теперь мне снится:
стены пали, но крепко закрыта дверь;
дождь смывает следы, зане
по согласным узнать дискурс
проще, чем сопряженья, лица.
Март, пространство заново на сносях –
распускает в память листву, – оно,
как путана: просит платить вперед
за минутный кайф, и
(за стыд постфактум) природа положенное берет:
снизу вверх поднимает бурун волна,
утроба, свернутая в косяк,
замирает у входа, как тот босяк
на ступенях у храма Бахаи в Хайфе.
Как говаривал Йо…: «Человек человеку – страх, –
…Рик, – а в Рязани грибы с глазами.
Как не лги, придется держать ответ
за, казалось бы, никому
даже. Это – не мира крах,
это декамерон, балет
на костях. Спасибо сказать бельму,
выпить двести, уткнуться в свое вязанье.
Время сука проходит, хочешь, веришь, а хочешь, нет.
Лучше – нет. Ммм, шагая спиной вперед,
можно видеть, как убегает ветер,
создавая в гортани вакуум,
чтобы голос внутри заткнулся.
Можно видеть, так же, как пулю проглотит Вертер,
заплутав в нитевидном пульсе,
как стране, наколовшей на левую грудь чермет,
черным золотом мажут сраку,
потому что за щеку не берет.
Время – деньги, а вечером – серый стул,
серый стол, серый я, и ты, и… дыра в ландшафте.
Свет уходит туда, где не действует слово-стоп.
Водка с перцем: так лечится жидкий стул.
Что ж, давай по двести на брудершафт и
поцелуемся на прощание. Трижды. В лоб…