Когда Иисус стоял у Пилата,
ветер дул весёлый, кудлатый.
Он огибал колонны, ласкаясь
к камню, взвизгивал, задыхаясь.
Иисус отвечал на вопросы мира,
а мир уже скомандовал «вира»
и улетали слова на ветер
и ветер это давно приметил.
Он подбирал с языка все звуки
и подбрасывал их от скуки,
играл, и скуки как не бывало.
Целые фразы в полёт срывало.
Они парили и кувыркались
и время их подбирало сонно.
Сны веков по бокам смыкались
и улетали в провал бездонный.
Застыли в бездне Пилат с Иисусом
и бессловесно глядели мимо
колонн и прочих чудес искусства,
растущих садом необозримым.
А горизонт дробился пунктиром
и пропускал всех лучей обрывки.
Марионетки правили миром,
снимали пенки, снимали сливки.
А кровь Иисуса текла из речи –
вопросов, ответов его Пилату.
Живая кровь текла, человечья,
которую он отдавал как брату.
И всех распяли и все убиты.
Кто брат, кто враг – не меняет сути.
Стоял Иисус без ангельской свиты,
а взгляд Пилата темнел от мути.
А взгляд Пилата темнел мирами,
веками, войнами и проклятьем,
которое долго пребудет с нами,
которое душит своим объятьем.
И жизнь утекала в крови мгновений,
в крови Иисуса, в Пилата крови,
и шла рядами мгла поколений,
прошлого мгла в восстающей нови.
Мельчала жизнь любовью и духом
и забывался кудлатый ветер,
колонн ряды с повреждённым слухом,
обрыв, провал, который наметил
вопрос, ответ и потом молчанье
и звёзд поворот на градус, не более.
И снова ветер подул случайно
и улетел из колонн на волю.