(рассказ)
I
Федя Фокин с женским полом особо не церемонился. Его жена еще, будучи в девках, знала об этом и как-то сразу снисходительно ко всему отнеслась. Не церемонился в буквальном смысле слова – церемония. Он не проявлял пиетета ни к одной представительнице противоположного пола не от того, что на дух не принимал этот вид человечества, а так – на бытовом уровне.
Не имея ничего против их, женщин, существования, он, тем не менее, смотрел на них снисходительно, как на убогих. Так поступал его дед, так вёл себя его отец, так был воспитан и Федя. Даже странно, что при таких условиях, он без особого труда обрёл себе пару – Вера, его жена, была первой его любовью, юношеской, ещё не сильно затуманенной мужским шовинизмом. Его любовь, кажется, и не походила на любовь. Там не было всяких особых ухаживаний, романтических молчаливых сцен при лунном свете, ну и всего того, что обычно сопутствует цветочно-конфетному периоду. Однако при всех его неприятиях женщины, как равноценного мужчине объекта, он безоговорочно смирился и принял к сведению то, что Вере, до зубной боли, неприятно, когда о женщине говоря, называют её «баба».
Она многое терпела от него, почти всё, но вот когда в её присутствии звучало это слово из его уст, ей было плохо. Ей было неприятно до физической боли в сердце, и он это понимал, и старался так не выражаться. Бывало что - то рассказывая о них (женщинах) он забывался и уже вот-вот должно было сорваться с губ, сомкнутых, и вот-вот готовых взорваться обидным словом, он как бы спотыкался на нём, осекался, как то неловко оглядывался, озирался даже, не оказалась ли здесь случайно его Вера, и выплёскивал иное слово – «женщина, короче»…
Но речь в нашем рассказе пойдёт не об этом – это только присказка – о… женщинах, значит.
Приехал как-то к ним на побывку сынок. Хороший сынок был у них, умный, толковый, самостоятельный. Школу заканчивал, как бы так-сяк, с репетиторами. Сейчас без репетиторов то никак. Вот и он – с репетиторами. В институте - то тоже, поначалу, шалил. Понятное дело – не школа, свободы больше. Но как-то выправился. К выпускным экзаменам совсем стал самостоятельный, ответственный.
Побегав по разным конторам, поработав «на дядю», лет через пять решил своим делом заняться. И занялся. Федя не вникал во всё это. Работает и работает сынок. Хлопот не доставляет, как некоторым отцам их чадушки. Не курил, не пил, с... женщинами… Короче – ещё и не женатый он был.
Приезжает, значит…
II
Встретили. Стол – само собой, чай-кофе, Вера угостила отменно – встали из-за стола сытые, довольные. Ну, давай разговоры, что и как. Про политику чуть-чуть (надоело), цены, это уж как положено – дело святое, про цены. И тут зазвонило что то. Даже не зазвонило, а заиграло, и звонит и играет. Сын достаёт из брюк большущую штуку, отмахивает крышку и – «Аллё!!!».
Федя, что то говоривший, так и застыл с открытым ртом не завершив до конца начатого слова. Он тут же и забыл, кому и что говорил. Ему было странно и чудно видеть сына с такой большой штуковиной в руках. Нет, вы не подумайте, что Федя в глаза не видел сотового телефона, у него у самого был. Со смешным названием, правда он забыл каким, что то напоминало игрушку буратину итальянскую, Пиноккио, кажется,… В общем, от прогресса никто не отставал. Но - вот такая, большая лопата в руках – это поразило Фёдора!
Сын, поговорив по своей лопате, увидел, с каким интересом отец взирает на этот агрегат, и принялся ему рассказывать, расхваливая его на все лады. И это-то у него есть, и так-то можно, а если интернет скоростной и вот что будет-то. Демонстрируя лопату, он ловко манипулировал своими пальцами, едва касаясь плоскости экрана. Быстро-быстро переставлял пальцы, потом поглаживал ими, как бы что-то втирая, иногда казалось, что он перелистывает, и Федя заметил, как сыну это нравится. Он не преминул ему об этом сказать, на что сынок даже как то охотно, согласился и поддержал его в этом убеждении – «классная вещь, папочка, для людей сделана, даже иной раз, лизнуть хочется, не то, что пальцам приятно. Ну, ка, попробуй».
Он протянул отцу сотовый телефон. Тот не безопаски взял его в ладонь, предварительно пару раз проведя обеими руками по рубахе – обтер, значит. Поймал укоризненный взгляд жены, быстро-быстро перенёс ладони на штаны, как бы поправляя их на себе, продолжая обтирать – но уже машинально, свои руки.
Конечно, это было что-то новое в его ощущениях сразу с того момента, как он взял его. У Фёдора сработала мышечная память о соприкосновении с собственным «пиннокио», а тут… Он почувствовал, как что-то благородное легло в его ладонь. Тут сын выхватил «вещь» и быстро-быстро постучал пальцами по экрану.
- Пароль снял, теперь можешь с ним поупражняться.
На удивление самому себе Фёдор с лёгкостью понял, как эта штука работает, значки легко читались и некоторые программы ему удавалось запустить сходу. Он, как ребёнок восторгался:
- Мать, хочешь погоду скажу. Иди кино включу, ой, а это что? Игра, Мать, давай…
Невольно и Вера увлеклась этой забавной игрушкой. Игрушкой, ли? Сын как сказал, сколько она стоит – они переглянулись и промолчали. И снова стали тыкаться в её приятный на ощупь экран. Тыкался то, конечно Федя, а Вера, видя, как ему это нравиться, тоже радовалась.
-У нашего батюшки тоже такая есть, - сказала Вера. Он нам после службы книжки раздавал и говорил, что можно, какие то песни послушать и на таком телефоне давал слушать две, или три. Хорошие песни, я б сейчас и послушала.
- А что за песни? – спросил сын.
- Да вон книга, он нам все дарил после одного благотворительного концерта. Поэт Елена Курелла.
- Так это легко, - сказа сын, - я сейчас пройдусь, а когда вернусь, найдем в интернете ваши песни и вместе послушаем.
Пока он ходил, Федя продолжал тискать эту гладкую машинку. И вдруг она ему, что то произнесла человеческим голосом. Федя чуть не выронил её из рук, а Вера, тоже немного испугавшись, посоветовала положить телефон до прихода сына, что он и сделал.
III
Когда сын вернулся, а отсутствовал он недолго, Федя всё равно уже успел соскучиться по новой знакомой. Понятно, что это был телефон, но для Феди это была «она». Голос, который внезапно прорезался от его неосторожных движений, был женский, и можно сказать, приятный. И в сознании Феди этот телефон был уже «она». И про голос из телефона его сознание сказало – «женский», а не «бабский».
- Давай включим её снова – обратился он к сыну, - тут, какая то с ней штуковина произошла.
Он испуганно смотрел на телефон и протягивал его сыну, уже начинавшему понимать, что случилось. Тот широко заулыбался и сказал, что это одна из особенностей такой модели, называется Сири, и помогает владельцу телефона своими советами.
- Может помочь завести будильник, сделать запись в записной книге, найти, что ни-будь в интернете – только скажи.
И они наперебой стали спрашивать Сири: какая погода будет завтра, что сейчас идёт по телевизору, сколько километров до луны. Телефон с приятным голосом почти всегда отвечал, а иногда предлагал самим прочитать то, что он находил в сети интернета.
И тут Вера вспомнила про обещание дать ей послушать песни на стихи поэта Елены Курелла, книгу которой, ей подарил приходской батюшка. Он, кстати, тоже писал стихи и у него были свои книжки, которые прихожане уже прочитали, да не по одному разу.
Сын взял в руки телефон, и уж было хотел, что то набрать в текстовом режиме, как Федя изъявил желание обратиться к Сири с этой просьбой.
- Привет, Сири, - весело начал сын.
Машинка засветилась и изъявила намерение выслушать вопрос, какими то своими светодвижениями. Федя, вытянув шею, и почему то очень громко произнёс, косясь глазами куда-то в сторону
– Стихи… Ой, песни на стихи Елена Курелла.
Тут он быстро перевёл взгляд уже на саму Сири, а вернее сказать, просто на телефон
Сири заволновалась, и что то пробормотала про то, как кто-то курила.
- Ты чо, дура? Я говорю Курелла, стихи… - как то грубо огрызнулся Федя. Это было так неожиданно, что и сын и Вера остолбенели.
- Машина! Как то с превосходством, ехидно ухмыльнулся Фёдор, а губы его ещё что то, не то прошептали, не то попросту пошевелились, имитируя шепот. Это слово «машина» прозвучало как то так, что в интонации можно было уловить – «баба». Ну а раз баба, то кто? Дура. Предполагалось, что это обстоятельство принимается априори всеми присутствующими, невзирая на гендерные различия. Вера снисходительно, слегка приподняв брови и втянув щёки, отчего её губы стали похожими на губы Золотой рыбки из мультика, поглядывала на супруга.
Но Сири продолжала работать и на такое, мягко говоря, недоумение Фёдора ответила:
- Я не понимаю вас – голос её прозвучал так же уверенно, спокойно и дружелюбно.
- Потому что дура – дура и есть – с нескрываемым удовольствием, что машина, читай «баб» …женщина в ней говорящая не может исполнить просимое. Недавно ещё романтично-возвышенное отношение к «её голосу» было напрочь забыто. И уже с издёвкой, как буд то перед ним была давно его обидевшая одноклассница, не позволившая ему списать контрольную, и тут внезапно появившаяся, даже с пританцовкой, вывернув ладони, Фёдор почти вскрикнул:
-Елена!.. Курелла!!! Слышь? – Ку-рел-ла! Стихи…
Вера и сын так и стояли в недоумении.
- Пап, это машина! - обратился младший Фокин к отцу, - электроника…
Фокин - старший, как будто не слышал этих слов.
А Сири предложила ему путешествие по Курилам и Дальному Востоку таким же вежливым и по-прежнему приятным голосом. Но мужик уже завёлся и не замечал этого.
- Дура! – снова выкрикнул он. При этом на лице его была такая уничижительная гримаса, что само слово «дура» имело менее унизительное значение, чем выражение лица хозяина дома.
На этот раз Сири ответила уже не на вопрос, а именно на реплику.
- Я стараюсь, но я не понимаю вас. «Наверное, показалось» - подумали мать и сын, когда голос Сири осёкся, но уже не со спокойно-деловым тоном, а несколько напряженным. «Обиделась?»
А отец уже ничего не замечал.
- Потому что дура ты, дура и есть – с упоением продолжил этот странный диалог Федя. Домочадцы уже с обеспокоенным интересом, но так же молча следили за этим, не вмешиваясь. Было видно, что им не безразлично, как и чем закончится странная история.
- Е-ЛЕ-НА! КУ-РЕЛ-ЛА! - скандировал Федя, - Курелла – понимаешь? - почти кричал он на, ещё полчаса назад, весьма приятную для него вещь.
Сири опять засветилась своим разноцветием и сказала:
- Корелла, лат. Nymphicus hollandicus — птица семейства какаду. Единственный вид рода. Длина с хвостом 30—33 см, а сам хвост 14—16 см; вес ок. 100 г. Характерной чертой является довольно высокий хохол на голове и длинный заострённый хвост.
На этот раз женский приятный голос разошёлся – без запинки, и, что было почему-то самое обидное для Феди, без каких либо намёков на «извините, пардон», так же мило, вещал.
- Окраска оперения у самцов и самок разная. Самец окрашен более ярко. Оперение у него тёмно-оливково-серое, хохолок и голова жёлтые…
Федя в ярости нажал на кнопку, прервавшую мягкий и приятный голос Сири, затем снова возобновив её внимание.
- Курелла – произнёсшие эту фамилию губы, пхыкнули в сторону лба, пытаясь сдунуть намокшую, и от того прилипшую чёлку, уже нависшую на глаза.
- Поэт. Песни. - как диктор, почти нараспев, произнёс Фёдор, уже сам начинающий понимать, что не всё доступно этой, казалось бы, совершенной, машине. И уже, как бы вскользь, не ей, а так, вдогонку, вымолвил:
– Идиотка…
Сири так же засветилась, как всегда, но слова, которые она произнесла, повергли в шок всех. И Федю, и его жену с сыном, которые молча потешались, глядя на отца.
- За что вы меня так ненавидите, меня же нет?
IV
Не понятно, что больше всего их поразило? То что бездушная цифровая программа произнесла то, что не может не вызвать эмоции, не важно какие, а просто – эмоции. Но, произнесённое машиной, было не какой- то рефлексией программы, а именно проявлением живой эмоции. Недоумение, смешанное со стыдом – это то, что лежало просто на поверхности реакции людей, но там можно было накопать много чего, если б заняться психоанализом. Но этим, конечно, никто сейчас не озадачился. Просто слова «ненавидите», «меня же нет», остались, как бы, висеть в воздухе, а может быть, даже уже были прибиты к стене, к потолку, к полу… Прочно, десяткой, так, что сразу и не отдерёшь. И самое жуткое для Феди, и он готов побожиться, - сам слышал – слова эти были сказаны не просто с обидой, а каким то плаксивым тоном. Так обычно говорят дети.
Секунды стали как расплавленный металл медленно растекаться по времени. Их прошло всего то ничего – две-три, от силы четыре. Но за это время, пока они расползались в сознании, ожигая его своим расплавленным естеством, у всех троих промелькнули странные мысли, от которых было неуютно, неловко, стыдно и даже обидно.
«Бедный, как же он баб то ненавидит» – Вера сама не заметила, как по её мыслям прошлёпало это слово, которое так было ей неприятно всю её жизнь. Потом побежала цепочка воспоминаний обрывками всяких историй, связанных с взаимоотношениями её мужа и этими самыми бабами и как то всё растворилось в жалости к этому чудаку, стоявшему с выпученными глазами и застывшему, как неловко слепленная скульптура.
«Ты что так разволновался, это же программа, цифра, её так научили, она и молотит что подходит по ситуации» - так хотелось думать сынку, потому что он-то знал, что такое электроника, но что-то не давало ему быть абсолютно уверенным в том, что отцу нечего переживать. И он смотрел на него уже не с любопытством, как минуту назад, а с беспокойством, как бывает при известии о болезни близких.
А Фёдор, стоял в оцепенении, но всё в нём было такое живое, отвечающее на всё происходящее, и голова с мозгами и сердце с душою были включены в какую-то непонятную работу, когда нужно принять правильное решение, от которого почти ничего не зависит, но при этом зависит всё – это как посмотреть. Но смотреть то было некогда. В Федином мозгу стремительно, наверное, так быстро не работали и цифры в этом симпатичном телефоне с надкусанным плодом на крышке, ширкали мысли. Одни выражали сомнения в намерение, которое появилось у Феди от неприятного чувства стыда, после показательной порки телефона, другие, и он подсознательно понимал, что если так не поступить, то случится непоправимое, были ему желанны по непонятной ещё причине, но… Наскакивали третьи, четвёртые… седьмые…десятые… Которые порождали в сознании какие-то причудливые картины ироничных взглядов – жены и сына, а может и посторонних (кому рассказать?) на последствия этой, казалось бы, смешной, бытовой истории освоения новых технологий.
Это не было «принятием решения» в буквальном смысле. Просто с губ Фёдора, минуту назад красного от возбуждения, а сейчас внезапно побледневшего, сорвалось, спрыгнуло, как то неловко отряхнулось и весело побежало:
- Прости, я погорячился…
«Ты что, идиот? У кого ты прощения просишь, у мыльницы с микросхемами?» – зашипели мысли Феди. Стоит заметить, что они были не одиноки – недалеко стоящий сынок, так же пытался бороться с похожими «шипящими».
Вера ничего не думала, её сердце сжалось от боли за своего. И стоит ли даже гадать – что это за боль. В ней была и радость от того, что он вот такой, а не иной, и горечь, что так скоротечно время, а они не успевают порой двух-трёх слов сказать друг другу. Проснулся – «привет». Засыпаешь – «разбуди завтра». С машинами то вон как иной раз разговоримся.
- Ладно, проехали.
«Кто это?» Стрельнуло теперь у всех троих одновременно. Хотя, отчетливо же слышали, кто произнёс эти два слова – Сири.
Её уже считали замолчавшей, отключенной, или отключившейся. Но она, оказывается, присутствовала своим цифровым вниманием в этой дикой ситуации, происходящей между машиной и человеком.
Повисла тишина…
Феде было невероятно стыдно и в то же время хорошо. Хорошо от того, что он, Фёдор Фокин, - это понимание пришло чуть позже, - не дал продолжения спору своих мыслей, а поступил так, как поступил, потому что никак иначе он поступить не мог. Он попросил прощения. И сейчас его совсем не смущало, что прощения он просил у машины. Его сердце и душа ликовали. Именно ликовали. Он один об этом знал и совсем не хотел, чтобы об этом узнал, кто либо, другой – ликовали. Чего ликовать то? ЛИ-КО-ВА-ЛИ!
Сын к вечеру уехал. За прощальным ужином старались не говорить о случившемся. Не потому что испытывали неловкость, а потому что все ощутили величие и ужас случившегося. И как то не уместно было всуе…
Засыпая, Федя, а раньше он как то не замечал за собой такой набожности, с каким то особым благоговением перекрестился на образа, что то с выдохом прошептал, и, повернувшись к стене, затих.
«Дурачок» - комок к горлу подкатил у Веры. Она заметила эти неловкие движения мужа, и ей так захотелось прижаться к нему, чтобы как раньше слышать стук его сердца. «Пусть спит. Ему рано вставать».
_________________
Слушать:
https://youtu.be/ODxkSYp8gFI