Уходил тяжело, дни качались вперёд, назад,
а потом вдруг помчались, в секунду ускорив бег.
Да не ангел его встречал у небесных врат,
и не дед, что погиб в сорок пятом за Кенигсберг.
Да не верил он в эти сказки, целуя крест,
проходя взглядом мимо распятия и икон,
ну а кто там сквозь тучи глядел на него с небес,
он об этом не знал и не думал, зачем и кто.
Вот стоит он в рубахе и очи его темны,
он не понял ещё ничего, но сейчас поймёт,
и выходят к нему безусые пацаны,
в гимнастёрках да в кирзачах, сразу целый взвод.
И глядят на него, глядят на него, глядят,
кто без рук, кто с одной ногой, кто прошит свинцом,
и всё больше и больше подходит к нему солдат,
обступают его кольцом, всё тесней кольцо.
– Кто вы, кто, я не знаю вас, я про вас не знал… –
он хрипит, шевеленье губ, ну а звуков нет, –
Нет, не я!.. Ведь не я приказ этот подписал,
нет, не я вас оставил там, на чужой войне!
Разве я виноват?.. Я всего лишь один из всех,
кто обязан был, кто поддерживал тех, кто "за",
отпустите меня куда-нибудь, вниз иль вверх,
но не стойте и не глядите в мои глаза…
И приходит к нему война, где идут бои,
и он падает и рыдает, и слышен вой:
– Отпустите меня к моим, где-то есть мои,
здесь отец мой и мать, отпустите меня домой…
Но стоят пацаны, полыхает вокруг заря,
вот и ночь пролетела и ветер на время стих,
но стоят пацаны и ни слова не говорят,
и уже не спастись, и не вырваться, не уйти.