Введенский, Полунин и Кротов неспешно прогуливались по лесу в окрестностях маленького городка. Собственно говоря, это был даже не лес, а мелколесье, тянувшееся по обеим сторонам тропинки. За ним начиналось болото. Выглядело всё это не очень красиво, но гуляющим к таким видам было не привыкать. Они умели извлекать удовольствие из всякой малости.
Жили наши друзья в благодатном двухэтажном доме неподалёку. И состоял тот дом в чине общежития: много в нём обитало всяких людей. Полунин жил по левую руку, Кротов – по правую, а Введенский – как раз посередине. У Введенского были жена и сын, у Полунина – только жена, а у Кротова никого не было.
И вот теперь они шли втроём по дороге, заросшей всякой ненужной травой, и молчали, размышляя о том, как всё неинтересно.
Первым нарушил молчание Полунин.
– Я, брат, такую штуку найду, что ты только охнешь, – это он непонятно кому сказал, то ли Введенскому, то ли Кротову. Поэтому никто из них ничего и не ответил.
– Скажите, а с какой целью мы вообще вышли из дому? – спросил Кротов, немного помолчав.
– Трудно понять, – отозвался Введенский. – Наверное, мы идём искать место расположения всевозможных вещей.
– Значит, мы вышли из дому не просто так, а с умыслом, – логически заключил Кротов и поднял вверх мизинец правой руки.
– Выходит, так, – согласился Полунин. – Но в таком случае нам следует проявить некоторую инициативу.
Введенский был не прочь последовать совету Полунина. Свернув с дороги, он забрался по самую шею в заросли шиповника и ежевики. Там он некоторое время поколдовал, а когда вылез обратно, то держал в руках какую-то странную вещь. Это было непонятно что такое: вроде бы и машина, а вроде бы и нет. Если это была машина, то никуда не годная. Одно колесо на ней выглядело помятым и ходило как попало, а на другом не хватало половины гаек. Отовсюду торчали детали, назначение которых представлялось неясным. Кроме того, к машине было приспособлено множество ручек, часть из которых оказались кривыми. И все железные части машины были ржавыми.
– Ну что, брат, понял? – сказал Введенский Полунину. – Теперь ты сам охнешь.
Полунин задумался. Он хотел возразить, но не знал, что именно. Ему представилось, что железо нужно ковать, пока оно горячо. Полунин свернул с дороги, миновал кустарник, забрёл в камыши и, хлюпая, добрался до крошечного болотного островка. Там ему крупно повезло. Между кочками он увидел два шарика: один, фиолетовый, размером с апельсин, а другой, тёмно-бирюзовый, размером с крошечное яблоко. Откуда они взялись, было неясно, и хозяина не предвиделось.
Полунин присвоил себе оба шарика и вышел из болота на дорогу.
– Вот, – показал он свою находку.
Введенский почесал затылок.
– Друзья! – сказал Кротов. – Я теперь ясно вижу, что пресловутое место расположения всевозможных вещей нами уже достигнуто и даже отчасти освоено. С чем и имею честь вас поздравить!
– А сам-то ты что медлишь, братец? – спросил Кротова Полунин.
А Кротову и не надо было никуда спешить. Он задумчиво рассматривал какой-то предмет, лежащий прямо на дороге. Это было что-то тёмное, мятое, заскорузлое и неопределённое. Понять природу новой находки казалось весьма затруднительным.
Кротов нагнулся и поднял предмет с земли.
– Вот и весь сказ, – вздохнул Полунин.
– Как же мы можем определить данную сущность? – спросил Введенский.
– А её и не следует определять, – ответил Кротов. – Просто так и назовём её: Сущность.
– Пожалуй, это тоже определение, – Введенский потёр подбородок. – Я думаю, мы все с ним согласимся.
Сущность выглядела весьма симпатично. Правда, оставалось непонятным, способна ли она подавать какие-нибудь признаки жизни. Их наличие или отсутствие в ней ещё предстояло установить.
Кротов внимательно осмотрел Сущность и покачал головой. Остальные задумались, не зная, что делать дальше.
– Я думаю, не будет особым преувеличением сказать, что цель нашей прогулки достигнута и мы можем вернуться домой, – после некоторого молчания подвёл итог Введенский.
– Да, как ни крути, а дома интереснее, чем в лесу, – согласился Полунин.
– Я полагаю, вы оба правы, – подтвердил Кротов.
И все вместе дружно развернулись и пошли в обратную сторону.
Дома действительно было интереснее, чем в лесу, – во всяком случае, более людно. Кроме родственников наших друзей, дом населяли и просто их соседи: аккуратный старичок, игравший на свирели, его старшая сестра, которая целыми днями вязала на спицах, и отставной генерал, занимавший пристройку со стороны заднего двора. На его дверях всё время висел большой ржавый замок, и самого генерала никто не видел, а потому говорить о нём мы не будем.
Жили они дружно.
И был вечер, и были дела вечерние. Все сидели по своим углам. Только в самую минуту заката аккуратный старичок вышел из мансарды на балкон и сыграл на свирели что-то непонятное. Сыграл – и ушёл обратно в мансарду.
А на следующее утро всё и началось.
Жена Введенского стояла на веранде и раздувала самовар. Самовар был медный и горячий. Жена Введенского взмокла, как лошадь: приготовления к столу составляли её главную страсть. В доме все жили порознь, но завтракали, обедали и ужинали вместе.
– Удостоились милости небесной! – неожиданно пробормотала жена Введенского, видимо занятая какими-то отвлечёнными мыслями.
– Это вы изволите трактовать о похождениях вашего супруга? – отозвался с балкона аккуратный старичок. – Видели, видели мы вашу машинку. Славная машинка, что и говорить.
Из дверей дома вышел Полунин. Он подошёл к столу и прислонился к перилам веранды, сложив на груди руки.
– Я ни в коем случае не могу разделить вашего преклонения перед аппаратурой, уважаемый, – обратился Полунин к аккуратному старичку. – Во всём окружающем я усматриваю прежде всего красоту.
– Ай забавник! – жена Введенского всплеснула руками.
Из дверей дома на веранду выскочил сын Введенского и запустил в небо самодельный картонный самолётик.
– В этом нет ничего странного, – Полунин не обиделся на «забавника». – Красота существует повсюду, надо только уметь её увидеть. Вот, посмотрите, – и он аккуратно извлёк из правого кармана брюк шарики – фиолетовый и тёмно-бирюзовый.
– Это всё несерьёзно! – уверенно заявил сын Введенского.
– Отчего же, вполне серьёзно, – не согласился с ним Полунин.
Жена Введенского посмотрела на шарики, подумала и снова занялась стряпнёй. В это время на веранду вышел сам Введенский, волоча за собой свою вчерашнюю находку. Он приветствовал Полунина такими словами:
– Твои шары, брат, – вещь, конечно, деликатная. Это верно. Но, согласись, на одну линию с машиной их не поставишь! – Введенский засмеялся и любовно погладил машину. – Между прочим, я как следует поработал ночью и кое-что в ней усовершенствовал. И вот сейчас вы это увидите.
И все увидели, что Введенский и в самом деле поработал на славу. Теперь гайки на колёсах все до единой были завёрнуты до отказа, торчавшие наружу детали уничтожены, ручки выпрямлены и обернуты новой кожей, а железные части машины вычищены и смазаны маслом. Кроме того, с обеих сторон к машине было приспособлено по одному новому колесу.
Словом, машина изменилась до неузнаваемости.
– Вот вам плод моих стараний! – несколько высокопарно сказал Введенский.
– А какие цели преследуют дополнительные колёса? – Полунин был равнодушен к технике, но решил показать заинтересованность в вопросе.
– Это вы придираетесь! – жена Введенского надула губы.
– Ах, брат, какой ты скучный! – Введенский поморщился. – Никакие колёса не могут быть лишними.
Полунин улыбнулся.
– Стало быть, ты тоже во всём ищешь красоту, – сказал он и, подражая Кротову, поднял вверх мизинец правой руки.
Введенскому не понравился намёк Полунина. Однако он не стал с ним спорить, а только сказал:
– Всякий созидатель ищет новых путей на своём поприще.
– Брат Введенский! – торжественно воскликнул Полунин. – Я глубоко убеждён, что чувство красоты как раз и помогает отыскать эти пути.
Введенский не был готов к обсуждению данного вопроса. Поэтому он просто сказал:
– А положи-ка, братец, свои шары на стол. Мы будем пить чай и рассматривать их, как подобает порядочным людям.
А чай как раз и подоспел. Друзья сели за стол и принялись чаёвничать. Все по очереди наливали горячий напиток из самовара в чашки и медленно пили из них маленькими глотками. Время от времени наиболее любознательные посматривали на лежащие подле самовара шарики.
Машина же стояла рядом, у порога двери, и пахла.
– Мир вам, добрые люди! – молвил аккуратный старичок, наблюдавший за чаепитием с балкона, – и ушёл в мансарду за свирелью.
А взамен аккуратного старичка из дверей дома вышел Кротов. Он только что проснулся, и вид у него был благостный.
– У меня в комнате открыто окно, поэтому я всё слышал, – сказал он, поёживаясь от утреннего холодка. – Вы хотите, чтобы я вынес своё суждение? Извольте. Я считаю, что самое значительное в этом мире – человечность.
Тут возразить было нечего. Введенский и Полунин отставили чашки с чаем и хором сказали:
– Мы все разделяем твои чувства, несмотря на разницу в наших мировоззрениях! – в этом месте возникла пауза. Полунин так больше ничего и не сказал, а Введенский, подумав, добавил: – Однако было бы неплохо, если бы ты внёс свою лепту в нашу беседу, рассказав нам о предмете своего увлечения.
– Да-да, – подхватила жена Введенского. – Мы хотим, чтобы вы рассказали нам про Сущность.
Кротов развёл руками:
– К сожалению, Сущность ничем особенным в эту ночь себя не проявила.
– Она себя ничем не проявила – следовательно, она не имела повода к беспокойству, – многозначительно заметил Введенский.
– Может быть, она просто устала? – предположила жена Введенского.
Кротов улыбнулся:
– Я полагаю, она понемногу привыкает к новой обстановке.
– А какие у неё признаки? – сын Введенского проявлял положительные задатки и умел ставить приличествующие случаю вопросы, на которые не всегда было просто ответить. – Она дышит? Может быть, она употребляет еду? Или делает ещё что-нибудь подобное?
– Она ничего не делает, – просто ответил Кротов. – Но это не имеет никакого значения.
– Главное, конечно, заключается в том, что она обрела новое место расположения, – глубокомысленно изрёк Введенский. – Но в таком случае мы не прочь посмотреть на неё ещё раз.
– Я могу удовлетворить ваше желание, – Кротов вежливо поклонился и отправился в дом. Спустя минуту он вышел обратно, неся на руках завёрнутую в пелёнку Сущность. Из одного конца свёртка выбивалось какое-то подобие хвоста, с другого торчала бесформенная культя. Сущность, как и накануне, лежала не шевелясь, тёмная, мятая, заскорузлая и неопределённая – но чрезвычайно симпатичная.
Кротов обернул краем пелёнки торчащую культю.
– А можно её потрогать? – спросила жена Введенского.
– Можно, – подумав, сказал Кротов.
Все осторожно потрогали Сущность, а аккуратный старичок, который уже успел вернуться на балкон, только посмотрел на неё сверху и почему-то укоризненно покачал головой.
Вдруг окно в левой части дома растворилось. Из окна выглянула жена Полунина, не принимающая участия в чаепитии. Внимательно осмотрев веранду с находящимися на ней жильцами, она вздохнула и опять исчезла из виду. Окно затворилось.
На веранде повисло молчание. Требовалось вынести какое-то суждение, но никто не знал толком, что именно следует сказать. Тогда Введенский медленно встал из-за стола, откашлялся и начал неуверенным голосом произносить речь:
– Итак, шары. Это замечательно. И Сущность. Это прекрасно. Однако я должен заметить, что мы окружены многочисленными вещами. Вряд ли будет ошибкой сказать, что эти вещи незаменимы при обустройстве быта и обещают многие выгоды. Кроме того… – тут Введенский, кажется, запутался. Он набрал полные лёгкие воздуха и покраснел. Все молчали, и в наступившей тишине было слышно, как потихоньку пыхтит самовар.
– А ещё вещи укрепляют уверенность в себе! – неожиданно сказал сын Введенского.
– И способствуют довольству и процветанию, – жена Введенского тоже была не прочь поддержать благонамеренный разговор.
Введенский выдохнул и осторожно отхлебнул из чашки. Полунин и Кротов многозначительно переглянулись. Чаепитие продолжалось. Однако вскоре пришла пора расходиться – и, действительно, все разошлись по своим комнатам. На веранде на какое-то время стало тихо.
Таким образом, каждый из обитателей дома к чему-нибудь приспособился. Никогда прежде никто из них ни к чему особенному приспособлен не был – и вот все разом оказались при деле.
Весь день Введенский сидел у себя в комнате и жужжал сверлом. Сын Введенского помогал ему в этом предприятии. Они извлекали из машины старые детали и заменяли их новыми, которые, как считал Введенский, больше подходили к машине. К вечеру жена Введенского вынесла на задний двор целую гору обрезков, опилок и прочего мусора.
Полунин не отставал от Введенского. Окно в его комнате было открыто, и из него до позднего вечера доносились негромкие постукивания. Любопытный сын Введенского решил посмотреть, что же там у Полунина происходит. Он забрался на поленницу под окном, просунул в оконный проём голову и увидел, как Полунин по очереди толкает руками шарики, добиваясь, чтобы они стукались друг с другом то одной, то другой стороной.
Полунин увидел, что за ним наблюдают, и смутился.
– Вот, упражняюсь, – объяснил он, хотя сын Введенского не требовал от него никаких объяснений.
Но самая интересная жизнь наступила у Кротова. Он был так доволен своим приобретением, что, кажется, даже потерял дар речи. Во всяком случае, целый день из окна его комнаты не доносилось ничего, кроме невразумительного мычания, если не считать ещё странного шороха. Можно было подумать, что дома у Кротова завелись коровы и змеи, хотя в действительности мычал Кротов, а шорох производила Сущность.
Вечером Кротов встретился с женой Введенского у колодца во дворе.
– Как она там? – спросила жена Введенского, почему-то шёпотом.
– По-моему, она оживает, – так же шёпотом ответил Кротов.
И ушёл к себе.
Вообще, в доме обычно не запирали окна. Подходи и слушай кто хочет.
Но никому ни до кого не было дела, ибо исследование предмета доставляет удовольствие лишь тогда, когда из него пытаются сделать тайну. По этой причине аккуратный старичок, всегда отличавшийся особенным любопытством, чувствовал себя уязвлённым: тайна отсутствовала, и раскрывать было нечего. Но зато он умел играть на свирели, и это обстоятельство примиряло его с общим ходом событий. А ход этот постороннему наблюдателю мог бы показаться странным.
В самом деле. Жена Введенского теперь больше не шумела на веранде, разжигая самовар, не взбивала во дворе перину и не совершала других ненужных действий – она степенно прохаживалась по веранде и время от времени поливала цветы на подоконниках. Сын Введенского научился делать из картона разноцветных журавликов. Сестра аккуратного старичка связала шарф. Жена Полунина ничего не делала и ничего не говорила, и именно это все ставили ей в заслугу. Остальные погрузились в свой внутренний мир. Повседневная суета приказала долго жить.
И, как следствие, неожиданно были упразднены ежедневные чаепития. Это означало, что мир дошёл до крайних степеней.
Однако продолжалось подобное безобразие недолго. На четвёртый день созидательные настроения в доме опять уступили место суете. А на пятый день, утром, самовар оказался вновь разожжён. На чаепитие явились все обитатели дома, разумеется, за исключением аккуратного старичка, который, как обычно, сидел на балконе и наблюдал за всем происходящим сверху.
И состоялся за этим чаепитием такой разговор.
Полунин сидел в кресле, как всегда, торжественно-печальный и молчаливый; но вот он решил нарушить молчание:
– Я открыл за эти дни такую вещь. Маленький шарик, расположенный непосредственно вслед за большим, создаёт положительный эффект. И ещё одну вещь я открыл. Оказывается, фиолетовый и тёмно-бирюзовый цвета сочетаются.
– Очень хорошо, – согласилась жена Введенского. – Но вот чего я не возьму в толк: какой именно эффект создаёт маленький шарик, расположенный непосредственно вслед за большим?
– Я и сам ещё до конца не разобрался, – вздохнул Полунин. – Подозреваю, что это навсегда останется загадкой. Но меня это устраивает. Я жажду не истины, а её постижения.
«Вот какая утончённость и деликатность!» – подумали некоторые присутствующие.
– Это всё ни к чему не приведёт! – решительно возразила жена Полунина. – Шары – это абстракция, а абстракция – это дурной тон. Вещь должна быть сугубо функциональной!
Сын Введенского, сопя, раскрыл лежащий у него на коленях энциклопедический словарь и очень скоро отыскал в нём слова «абстракция» и «функциональный».
– Истина, голубушка, истина! – Введенский, выходящий в это время из дверей, сложил губы трубочкой. Ему тоже было не занимать деликатности. – А вот я вам сейчас покажу такое! Вы у меня все просто…
– Нет, мой любезный, это совершенно невозможно! Твои экскурсии просто-напросто несовместны с чаепитиями! – возразила жена Введенского. Введенский заколебался и, постояв на пороге, махнул рукой. Подойдя к столу, он отвернул ручку самовара и напился прямо из носика.
– Я позволю себе всё же вернуться к теме нашей беседы, – сказал Полунин. – Функционально как раз то, что красиво, ибо движет сердцами и вдохновляет их на свершения.
– Вы изволите говорить высокопарно, молодой человек! – не удержался аккуратный старичок. Все посмотрели наверх.
– Отнюдь; я только говорю то, что подсказывает мне моё сердце. Никакая машина не возможна без мастера. Но ведь всяким мастером движет, в первую очередь, красота, которая есть не что иное, как выражение всемирной гармонии.
При слове «гармония» Кротов зашевелился.
– Именно гармонии! – с чувством сказал он. – Или, ещё лучше, любви.
– Пожалуй, это всё равно, как сказать, – подумав, ответил Полунин.
Введенский решительно отошёл от стола. Он всё никак не мог угомониться.
– Ну что – любовь, красота!.. Это всё литература. Это мы проходили. А вы вот лучше посмотрите, что я натворил! – он побежал в дом и вскоре вернулся, толкая перед собой машину. Теперь на ней было уже не четыре, а восемь колёс, и все разных размеров. Другие четыре колеса Введенский приделал сверху неизвестно для чего. Вдобавок к этому он оснастил машину таким количеством новых деталей, что их и пересчитать-то не представлялось возможным. Отовсюду торчали разномастные пружины, кнопки и рычаги, придававшие машине диковинный вид. В довершение всего, теперь она была выкрашена в приятный тёмно-коричневый цвет.
– Очень мило! – утрированно воскликнула жена Полунина.
– Действительно, красиво, – подтвердил Полунин.
При этих словах жена Введенского испытала чувство неимоверной гордости.
Только аккуратный старичок критически заметил:
– Это ещё надо прояснить. Будьте так добры, уточните, что вы нам хотите продемонстрировать? Иными словами, в чём заключается усовершенствование данного, с позволения сказать, агрегата? И, наконец, какие действия он совершает?
– Гм, – задумался Введенский. – Это неизвестно.
– Но ведь делает же эта машина хоть что-нибудь? – с надеждой спросил Кротов. Он, как выяснилось, тоже был не чужд вопросам техники.
– Вероятно, – Введенский выглядел раздосадованным, хотя и не хотел этого показывать. – Но какое это имеет значение?
– Вот! – Полунин торжествовал. – И люди действия тоже склонны к красоте. Машина имеет тёмно-коричневый цвет – значит, она не только выполняет какую-либо работу, но и радует глаз.
– Она успокаивает глаз! – подчеркнул Введенский. – И приводит в равновесие душевную систему.
– А, ну разве что душевную, – иронически сказал Полунин.
– Дорогие мои, вы просто говорите на разных языках, – огорчённо воскликнула жена Введенского. Несмотря на то, что её тоже время от времени посещали скептические настроения, она быстро переходила от недоверия к согласию.
Жена Полунина, наоборот, была постоянна в своих настроениях.
– А я всё-таки распоряжусь по-своему! – сказала она. – И абстракции у себя в доме я не потерплю.
Полунин побледнел.
– Ты этого не сделаешь! – пролепетал он.
– Вот именно это-то я и сделаю! – был ему ответ.
Самовар между тем опустел наполовину, да и еды на столе стало значительно меньше: несмотря на интересный разговор, обитатели дома продолжали закусывать, выказывая тем самым недюжинный аппетит. Только Кротов ничего не ел, да и в разговоре большого участия не принимал, не желая никого ни в чём убеждать. И вообще он считал, что согласие в любом вопросе – дело наживное. Но всё же и ему захотелось сказать что-нибудь значительное. Он встал в удобную позу и произнёс маленькую речь:
– Друзья! Я считаю, что пришло время подвести некоторые итоги. Мы ясно видим, что все люди проявляют разные наклонности. Одни исповедуют всё полезное. Другие стремятся к красоте. Я же считаю, что в основе всего лежит человечность. Но польза, красота и человечность – лишь грани бытия, сходящиеся в одной точке. И имя этой точке – гармония, – Кротов молитвенно сложил руки. – На этом позвольте мне закончить моё рассуждение.
Все приняли речь Кротова благосклонно. Жена Введенского даже немного прослезилась. Аккуратный старичок молчал. Полунин был спокоен. А Введенский задумчиво ерошил волосы.
– Без гармонии и село не строится, – сказал Полунин.
Введенский впал в философию, чего за ним прежде не водилось.
– А что, если увлечение всем красивым отвлечёт от всего полезного? – спросил он, ни к кому особо не обращаясь.
– Этого никак не может быть, – возразил Полунин. – В понимании красоты заключено и понимание её законов, а законы эти одинаковы равно для отвлечённых вещей и для всамделишных природных явлений.
– Значит, если кто-то любит всё красивое и бесполезное, он тем самым любит всё действительное и нужное? Ведь так? – спросила жена Введенского.
– Именно это я и хотел сказать, – ответил ей Полунин.
Кротова видимо взволновала произнесённая им речь. Ему не давали покоя вопросы мироустройства. И он посчитал нужным развить свою мысль:
– Если взглянуть на мир с точки зрения человечности, или, что то же самое, с точки зрения любви, станет ясно, что никакого противоречия между полезным и красивым не существует. В самом деле, ведь и тем и другим управляет именно любовь, а она ни в коем случае не может сама себе противоречить.
Жена Введенского задумалась.
– Скажите, а всякая ли любовь хороша? – спросила она Кротова. Это был нелёгкий вопрос.
– У любви не спрашивают, хороша она или нет! – насупившись, ответил Кротов – и даже, вопреки обыкновению, не поднял вверх мизинец правой руки.
– Да, но спросить очень хочется! – жена Введенского зачем-то подалась вперёд, но ткнулась грудью в самовар, ойкнула и села обратно на своё место.
– Смиритесь, – вздохнул Кротов. – Познать любовь – это как познать самого себя. Или, например, как увидеть собственные уши без зеркала. Друзья, я надеюсь, вы понимаете несостоятельность подобного рода намерений?
Никто этого толком не понимал, но все промолчали. На веранде было солнечно. Сын Введенского упорно изучал энциклопедический словарь и добрался до статьи «Жизнеустройство». Жена Полунина думала о чём-то неприятном. Полунин забыл обо всём на свете. Аккуратный старичок ждал, когда закончится разговор, чтобы предаться музицированию. Жена Введенского пила чай, стакан за стаканом, и на щеках её проступала испарина. А Введенский молчал и поглаживал машину, которая делала непонятно что.
Все пребывали в задумчивости.
– Хорошо, – неожиданно сказал сверху аккуратный старичок, обращаясь к Кротову. – Но так как господа Введенский и Полунин в очередной раз отчитались перед нами о своих занятиях, мы бы желали и от вас услышать аналогичный рассказ о вашем, так сказать, предмете гармонии…
– В самом деле, – подхватила жена Введенского. – Что же Сущность?
Кротов подумал, на всякий случай оглянулся назад и вполголоса произнёс:
– Мне кажется, она начинает проявлять самодеятельность.
Всем стало интересно, и опять состоялся ритуал выноса Сущности. Кротов обошёл со свёртком всех любопытствующих и выслушал многозначительные замечания. Жена Введенского высказалась в том смысле, что находка Кротова – сущая прелесть, и все присутствующие с ней согласились. Одним словом, всё вышло очень прилично.
Правда, никто не заметил, чтобы Сущность проявляла хоть какую-нибудь самодеятельность.
Таким образом, можно сказать, что жизнь наладилась. Введенский ласково поглаживал машину. Полунин с выражением умиротворения на лице рассматривал шарики – фиолетовый и тёмно-бирюзовый. А Кротов держал на руках Сущность и улыбался.
Если на свете и существует счастье, то, вне всякого сомнения, это именно оно.
А в ночь после чаепития произошёл целый ряд событий, одно другого интереснее. Введенский придумал очередное сомнительное усовершенствование машины, Полунин водрузил шарики на комод и радовался, а Кротов положил Сущность в специально приобретённую для этого случая люльку. Одним словом, время для всех троих прошло не напрасно.
И вот как раз в этот самый момент история и начинает развиваться совершенно в другом направлении.
Что-то неуловимо изменилось в атмосфере дома, словно бы над ним повисла угрюмая мохнатая туча. Всем сразу стало вдруг ужасно скучно.
Прежде всего, жена Полунина привела в исполнение свою угрозу. Однажды, спустя неделю после того, как было открыто место расположения всевозможных вещей, из комнаты Полунина раздался сердитый голос. Это говорил сам Полунин.
– Я убеждён, что ты подстроила это всё нарочно! – произнёс он, подчёркивая каждое слово, чего раньше за ним не водилось.
– И это совершенно правильно! – ответил ему другой голос, принадлежащий, разумеется, жене Полунина. – Теперь-то ты спустишься на землю!
– Святые угодники, до чего же это глупо! – охнул Полунин – и убежал куда глаза глядят.
Он вернулся обратно поздно вечером, пыльный и грязный, но с видом человека, решившего трудную задачу. Шарики ему удалось возвратить. Найдены они были в трёх верстах от дома, в трактире, у одного проезжего купца, собирателя всяких диковинок. Собственность Полунина хотела перекупить древняя старуха из соседнего уезда. Полунин уже почти совсем было распрощался со своим сокровищем, да всё построилось благополучно: купец проявил гуманность и вернул шарики их исконному обладателю.
И Полунин вновь водрузил их на комод. А жена Полунина смирилась.
У других обитателей дома тоже произошло что-то в подобном же духе. Но останавливаться на всех этих недоразумениях не имеет смысла.
На девятый день после открытия места расположения всевозможных вещей Кротов зашёл в гости к Полунину. Жена Полунина сидела у печи и курила большую папиросу. При виде Кротова она сделала вид, что рассматривает печные изразцы.
– Я слышал, братец, что у тебя радость, – молвил Кротов.
– О да, я теперь знаю, что истинное счастье обладания вещью познаётся лишь тогда, когда эта вещь утеряна. И на радостях я хочу подарить тебе один из шариков, – с этими словами Полунин подошёл к комоду, снял с него тёмно-бирюзовый шарик и торжественно подал его Кротову.
Кротов растрогался:
– Это замечательно! Сказать по совести, я и без того счастливый человек. Но теперь у меня в доме будет находиться, если можно так выразиться, предмет искусства, и я смогу наслаждаться его красотой. Спасибо тебе, брат Полунин, что ты обо мне не забыл.
– Не нужно меня благодарить, – сказал Полунин. – Два шарика – это очевидное излишество. Ведь, как учит всемирная мудрость, нет ничего хуже, чем повторяться.
– Но не обделил ли я тебя? – вежливо спросил Кротов.
– Нет, ни в коем случае, – ответил ему на это Полунин и стал терпеливо объяснять: – У меня ещё есть один целый шарик. А единица – более совершенное число, чем две единицы, ибо обладает большей цельностью и законченностью.
– В таком случае ещё раз спасибо тебе, брат Полунин! – сказал Кротов.
И он ушёл от Полунина с тёмно-бирюзовым шариком в руке, чувствуя себя объектом благодеяния.
Потом опять наступила скука. Туча над домом с каждым днём становилась всё мрачнее. Правда, внешне ничего не менялось. Аккуратный старичок каждое утро выходил на балкон играть на свирели. Жена Введенского по утрам разжигала самовар. Сын Введенского одолел энциклопедический словарь и принялся вырезать перочинным ножичком на дверном косяке замысловатые финтифлюшки. Что же касается других обитателей дома, то они не подавали видимых признаков жизни.
И вот случилось так, что Введенский охладел к машине. Во всяком случае, новых её усовершенствований он больше не предпринимал. Машина занимала место в комнате, отливала тёмно-коричневым цветом, пахла, интриговала своим видом редких гостей, но всё это была одна сплошная видимость. Машина не совершала никакой работы. И, вследствие этого, радости от неё не было никакой.
Полунин счёл своим долгом навестить Введенского и проявить к нему внимание. Сделал он это, кажется, некстати.
– Скучаешь ты, брат, – откровенно заявил Полунин Введенскому. – У тебя пропал энтузиазм.
Введенский криво усмехнулся.
– Тут, пожалуй, заскучаешь, – сказал он. – Разве возможно хоть какое-нибудь предприятие, если не известно заранее, к чему оно может привести? Нет, никак не возможно. Но я не желаю пребывать в неопределённости.
– Разве ты что-нибудь сделал не так? – осведомился Полунин.
– Я всё сделал так, как подсказывало мне моё сердце. Я полагался на своё мастерство. Но сердце обмануло меня. Все мои старания окончились ничем, – уныло ответил Введенский.
– Значит, машина по-прежнему ничего не делает? – упавшим голосом спросил Полунин.
– Ничего! И, понимаешь ли, самое ужасное заключается в том, что она и не может ничего делать!
И Введенский заразил Полунина своим равнодушием ко всему сущему. Полунин ушёл к себе в комнату с каким-то томящим чувством, снял с комода оставшийся в единственном числе шарик, положил его на стол, сел на стоящий рядом стул и замер в неопределённой позе.
Прошёл день или два. Целыми часами Полунин сидел за столом и смотрел в одну точку на стене. Шарик покрылся пылью и из фиолетового превратился в светло-серый. Но Полунин не обращал на это никакого внимания. Жена Полунина тоже на всё махнула рукой. Её теперь волновали разве что мухи на кухне и исправность газовой плиты.
Только Кротову было хорошо. Он жил помыслами о Сущности, которая одна во всём доме могла служить образцом постоянства, сохраняя свой первоначальный облик. Кротов каждый день аккуратно пеленал Сущность и, кроме того, совершал ещё какие-то действия. Но какие именно, не знал никто, потому что с некоторых пор Кротов стал запирать у себя в комнате окно, а явное вмешательство в чужую жизнь у обитателей дома было не в ходу.
Ах, это был последний островок идиллии в море всеобщего запустения. Но и ему суждено было исчезнуть. Настал день, когда жизнь в доме изменилась до неузнаваемости.
Дело было так. Введенский зашёл к Кротову по какой-то своей надобности. Кротов сидел на тахте и двумя пальцами утирал слёзы на щеках. Глаза Кротова покраснели и распухли. В углу комнаты стояла люлька, завешенная стираными тряпками. В комнате было подозрительно тихо.
– Я хотел сказать тебе, что… – начал было Введенский – и осёкся.
– Ах, брат Введенский, оставь меня! – Кротов судорожно вздохнул, и глаза его вновь наполнились слезами.
На этом разговор закончился, и Введенский ушёл ни с чем, удручённый сверх всякой меры.
А Полунин в это время сидел у себя в комнате, рассматривал фиолетовый шарик и, глупо улыбаясь, выводил на его пыльной поверхности свой инициал «П».
Прошло ещё пять дней. Дом постепенно одичал, посерел и усох. Обитатели дома постарели. Полунин всё время бессмысленно улыбался. В глазах у жены Полунина появился хищный жёлтый блеск. Введенский пребывал в дурном расположении духа. Жена Введенского потеряла в весе. Сын Введенского сломал перочинный ножичек и целыми днями бродил по городу, пересчитывая свиней в лужах. Кротов всё время плакал, не выходя из дому.
Эх, а ведь какие надежды подавали!
Нет, мы не будем описывать того, какие ещё разочарования постигли обитателей дома в эти дни. Мы только расскажем ещё немного о Кротове. Однажды он приколотил на веранде квадратную табличку собственного изготовления, на которой замысловатой вязью были выведены следующие слова:
«Друзья! Гармония – суть объединяющее начало, связывающее воедино всё полезное, красивое и человечное. Мы все оказались свидетелями этой гармонии. К сожалению, она просуществовала недолго. В ближайшее время грядёт полное разрушение, и остановить его невозможно. Его можно только осознать. И нам остаётся разве что утешиться тем, что мы застали лучшие времена и оказались причастными к таинствам созидания, созерцания и любви. Пусть пребудет с нами спокойствие. Sic!»
Обитатели дома смотрели на эту табличку, читали и задумчиво чесали затылки. Они чувствовали, что в ней написаны какие-то очень важные слова. Но всеобщий упадок духа не позволял всецело проникнуться смыслом этих слов.
Кротов как в воду глядел. В скором времени обещанное им разрушение пришло в дом, проникнув во все его закутки. И с этого момента описывать становится более решительно нечего.
Но произошло ещё одно маленькое событие. Некто по имени Видов, проходя мимо ворот дома, стал свидетелем происходящего упадка. Видов считал себя любознательным человеком. Он с некоторой опаской проник в дом, миновал сени, вошёл в большую комнату и увидел, что все обитатели дома сидят по разным углам в самых невероятных позах. Видов удивился. Он аккуратно присел на свободный табурет и вежливо спросил:
– Ну? Как оно всё у вас?
– Это неописуемо! – воскликнула жена Полунина.
– Каждая вещь должна иметь точное предназначение, – мёртвым голосом отозвался из своего угла Введенский. – А если у вещи нет точного предназначения – его нет и у жизни.
Машина стояла в нише за печью и больше не пахла. Видов заглянул в нишу, посмотрел и сказал:
– Было старание – и нет его!
– Моими трудами суета мировая умножена, – ровно ответил Введенский.
– Очень нехорошо, – огорчённо сказал Видов и повернулся к Полунину.
С лица Полунина давно сошла всякая одухотворённость. Он указал двумя перстами на шарик на столе и коротко бросил:
– Он сломался.
Видов пришёл в замешательство. Полунин нехотя пояснил:
– Что-то в нём непоправимо испортилось. Присущие ему совершенство формы, изящество очертаний и глубина цвета более не радуют моего взора, – сказав это, Полунин отвернулся. Ему было всё равно.
Из дальнего угла раздался скрип стула. Там находился Кротов. Он сидел нахохлившись, и в глазах его стояла мука. Слёзы свои он давно выплакал.
– Что? – осторожно спросил Видов.
– Её больше нет, – и Кротов показал на лежащую на его коленях пелёнку. Немного подумав, он добавил: – А шарик я потерял…
Вот ведь как иногда бывает.
Но надо сказать, что, когда Видов рассказал в городе о том, чему он был свидетелем, все горожане как один человек посочувствовали обитателям дома. Чего другого, а человечности людям всё же не занимать.