Я – кровинка кровавых наветов,
слово песни, которая спета,
не жар-птица, не левиафан,
позабывший родство не Иван.
Я в пустыне топчусь, как в неволе,
разделились на доли недоли,
из далёкого города пыль
не отчистить, как тело ни мыль.
Забываю и путаю звуки.
Это прорва берёт на поруки.
Из ползущих по коже улит
панцирь рыцарский кован и лит.
Я воюю не с мельниц ветрилом,
а с пропеллером братской могилы.
Ибо братья и сёстры мертвы,
в млечный путь превратились, увы.
А живые не станут брататься,
им мясами бы в солнце вонзаться
и друг друга тянуть за носы
и мотать разный вздор на усы.
В их объятьях я – мёртвое слово,
в чешуе, в плавниках рыбья мова,
идиота слюнявый буль-буль,
снулой рыбой наполненный куль.
И глазами убитой селёдки
я вонзаюсь в их жизнь посерёдке,
привиденья мелькают в зрачках,
а зрачки поместились в очках.
Расплываются, меркнут калеки
и в туманы впадают, как реки.
Нет их больше, туман, океан.
Речь осталась, но слово – обман.
Всё обман в первобытном болоте,
даже слово «обман» в пересчёте
на провал океанских глубин,
где сверкает кровинки рубин.