Кидать в окно могилы землю,
охать,
раскачиваться ставней,
петь-скрипеть,
хор плакальщиков спутывать на хохот
и птицам раздавать скупую снедь.
Мне - шесть. Казалось, похороны - игры,
Бикфордовым горел свечи фитиль,
графила тень ограды в серых тигров
кладбищенских безгривых львов.
Чудил
священник, напевая над уснувшим
ненужную молитву.
Уходил
последний человек.
Я падал в лужу,
и слушал через лужу -
взаперти
лежать не будет он, идет по кругу,
бормочет, появляется в стволе
зеленой груши,
щурит близоруко глаза,
и шапитошное «Алле!»
должно случиться.
Окликает мама,
мы тащимся домой, у нас в руках
большие груши в родинках и шрамах,
фонариками светятся впотьмах.
Во мне темнеет радость жарким комом -
теперь никто не знает мой секрет.
Сигналят груши встречным, как знакомым,
кивают нам прохожие в ответ.