На нашей фирме Викентий был годами старше всех. Ему было уже 89 лет, но он всё ещё продолжал работать, видимо, потому что, проработав почти всю свою сознательную жизнь, он, не будучи занятым работой, просто не находил себе места. Он был маленького роста, и в последнее время ходил с палочкой, немного горбясь и прихрамывая после недавней операции по замене коленного сустава.
Викентий прожил нелёгкую жизнь, пережил Войну и ленинградскую блокаду, и на нашей фирме все относились к нему с большим почтением, особенно русскоязычные, приехавшие на Святую Землю с разных концов бывшего Союза и вобравшие в себя историческую память поколений о той страшной Войне.
И когда, собравшись 9 Мая в обеденный перерыв, мы поднимали стопку в честь Великой Победы, Викентию всегда первому давали слово, и его слово, слово ветерана, всегда было самым значимым и весомым.
Порой он вскользь упоминал отрывочные эпизоды из своей долгой жизни, но как-то, встретив меня в коридоре фирмы, неожиданно разговорился со мной и рассказал историю о пройденном и пережитом, историю, которая нашла в моей душе живой отклик и отпечаталась в памяти.
«Когда я был ещё совсем маленьким мальчишкой», - начал рассказывать Викентий, - «я как-то летом отдыхал в пионерском лагере под Ленинградом, откуда я родом, и мы с друзьями часто ходили на один холм, откуда был прекрасный вид на все окрестности, это место называлось Вороньей горой. И как-то раз, в один из дней, к нам подошли две цыганки, и одна из них обратилась ко мне, предложив погадать. «Но у меня же совсем нет денег», - сказал я ей. «А ты поищи в карманах, может быть, и найдёшь какую-нибудь копеечку», - сказала цыганка. И я поискал, и действительно, к своему удивлению, нашёл в кармане завалявшийся там двугривенный, и отдал его цыганке. Она взяла мою руку, и долго разглядывала линии на моей маленькой ладошке. Потом начала говорить, и среди сказанного ею мне особенно запомнились такие её слова:
«Ты будешь жить долго», - сказала мне цыганка, - «до 80 лет, а может быть, и дольше. И ничего с тобой не случится. Живи, и ничего не бойся».
А через несколько лет началась Война, и мы с матерью и младшим братом оказались в блокадном Ленинграде. Было очень голодно, мой паёк, как и у других, был всего 125 граммов хлеба в день. Как-то раз к матери зашла соседка, и разговорившись, слово за слово, вдруг спросила: «А сколько лет твоему старшему мальчишке ?». «14 лет», - ответила мать. «А ты бы устроила его на мой фанерный завод», - сказала соседка, - «там требуется работник, и его, несмотря на возраст, могут взять. Там дают рабочую карточку, паёк – 300 граммов хлеба в день». И действительно, меня приняли на завод. Он производил чемоданы из фанеры. Я проработал на нём несколько месяцев, но потом им понадобился человек для ремонта станков, и меня отправили на обучение на другой, военный завод, который производил автоматы для фронта. Я проучился 3 месяца, был старательным и работящим, и потом меня уже не захотели оттуда отпускать. И поскольку я был очень маленького роста и не доставал до станка, мне сделали скамеечку, я становился на неё, и так работал всю смену. Когда начинались бомбёжки или артиллерийские обстрелы – все бежали в укрытие, а я ложился спать прямо рядом со станком (мне хронически не хватало сна). Я не боялся – ведь цыганка сказала мне, что со мной ничего не случится.
На одной улице со мной жили несколько ребят постарше – шпана, настоящие бандиты. Они узнали, что я еврей, и начали травить меня. Один раз они подкараулили меня в безлюдном месте и прижали к стене, а в руках у одного из них была бритва. Но я не боялся – ведь цыганка сказала мне «ничего не бойся» - и они, действительно, видимо, не увидев страха в моих глазах, не причинили мне особого вреда, и в конце концов оставили в покое.
Я проработал на военном заводе всю Войну, успев окончить ещё в вечернюю смену два класса школы. Время блокады было страшным временем. Голодная смерть косила людей одного за другим, тысячами – в домах, на улицах, и часто некому даже было убирать и хоронить трупы. Но мой рабочий паёк 300 граммов хлеба помог выжить не только мне, но и моей матери и маленькому брату, и хотя мать тоже работала, я отдавал ей для брата часть своего пайка. На военном заводе, помимо выдачи рабочей хлебной карточки, днём кормили обедом, и хотя из-за блокадного времени он был скудным – тем не менее, он тоже помогал поддерживать силы. Только подрасти, видимо, из-за голодного времени, так и не довелось – я так и остался на всю жизнь маленького роста.
В квартире, в которой мы жили, во время одной из бомбёжек обвалился потолок, но слава Б-гу, в этот момент в ней никого не было. Поскольку жить нам стало негде, нам дали другую квартиру, хорошую, двухкомнатную, оставшуюся после эвакуированной семьи, с большой библиотекой, и в свободное время я перечитал из неё много книг.
Отец мой был пулемётчиком на Ленинградском фронте, и мне запомнилось, как даже зимой, время от времени мать одевала меня потеплее, и я отправлялся в путь к деревне, где располагалась воинская часть, чтобы повидать отца. Деревенские уже знали меня, и порой оставляли ночевать. А когда я отправлялся в обратный путь, отец, сэкономив часть своего фронтового пайка, передавал со мной посылочку для нас с матерью и маленького брата. Линия фронта проходила почти у самой деревни, и порой совсем рядом слышались звуки пулемётных очередей и разрывов снарядов. Но я не боялся – ведь цыганка сказала, что со мной ничего не случится»...
«Неисповедимы пути Господни», - произнёс я, когда Викентий, погрузившись в воспоминания, прервал свой рассказ, - «какие случайности порой определяют судьбу человека. Да и случайности ли они ? Ведь эти слова цыганки, услышанные Вами в детстве, во многом определили всю Вашу последующую жизнь. А детские впечатления – они ведь самые сильные, и остаются с человеком до конца его дней...»
«Да», - помедлив, согласился со мной Викентий, - «я до сих пор помню голос и лицо этой цыганки...И мне довелось прожить на этом свете даже более долгую жизнь, чем она мне нагадала...»
И возвращаясь к прерванному повествованию, добавил: «А позднее меня наградили медалью за оборону Ленинграда. Хоть я и был ещё мальчишкой, и мне не довелось повоевать, но я ведь работал на военном заводе, который выпускал автоматы для фронта...Когда я через много лет уезжал в Израиль, я хотел взять с собой эту дорогую мне медаль, но тогда было запрещено брать с собой награды (хотя на медаль у меня были все документы), и я, уезжая, оставил её в ящике стола своей ленинградской квартиры...
Через долгие годы, приехав в отпуск в Россию, в родные места, но уже в иные, «демократические» времена конца 90-х, я случайно увидел такую же медаль, продающуюся на одном из рынков...Горько было видеть это, и тем не менее, поразмыслив, я купил её и увёз с собой...Мне было не стыдно надевать её в День Победы – ведь она принадлежала мне по праву. И как знать, может быть, это была та самая медаль, которую я, уезжая на Святую Землю, с болью в сердце оставил в ящике своего стола ?...»
15-16.03.2017