Она имела собственное кредо –
чтоб до утра и позы помудрей.
А он кроил из тощеньких обедов,
рупь тридцать, к выходному, на портвейн.
Она была слегка чудоковатей
и побродяжней матушки Кураж.
Её несло за тридевять кроватей…
А он всё прихорашивал шалаш:
«Ну, не беда – пусть дама оторвётся…
Бывает… Просто впала в забытье».
Надеялся и верил, что вернётся,
разделит с ним портвейн и бытие.
И возвращалась… И включали солнце
над облаками мокрого белья…
И расцветала в кухне, у оконца,
тоскливая убогость бытия.
Седая моль, роняла с крыльев пудру.
Как в первый раз, до утренней звезды,
они благословляли камасутрой
тахту, времён нашествия орды.
Летали души до утра и выше
среди подобных, чокнутых таких.
И целовались голуби на крыше…
… И было им – полвека на двоих.