Охота она пушше неволи. А архангельскому народу нельзя запретить – из веков своевольны. Но ежели охота обнакновена, дак тут прошше: поел утресь и в лес зайцев гонять. А ковды в путь-дорогу дальну, в Америку, к примеру, много хлопот. Что в гостинец дать, как себя показать. Цельна культурна программа. Чай не к мультяшным Симпсонам едем. В Нью-йорку, поглядеть на ихны горки.
Сам посуди, мил человек. Команду собрать нать, провиантом запастись тоже нать. Культурну программу вместить. Одних музыкальных инструменнтов сколь набрали: ложки, трешшотки, сопелки, пыхтелки, жалейки, дудки, бубны, утюги, сковородки. Енто из народно-хозяйственных. А из деловых сараюшных: пилы, вилы, грабли, топоры, лопаты, тяпки. Что, не веришь? Дак, не играл, оттого и неверие твое выперло.
У нас все по сурьезному. Трио пил «Сопрано-пилорамншицы», ансамбль топоров-плясунов «Половецкие шшепки». Они у нас работяшши, устали не знаю и исть не просят.
Вилы для задушевной политбеседы «Без вранья». Тяпки для уточняюшших вопросов. Грабли – от лишних вопросов. Лопаты выносны для особливо обложавшихся враньем. Токмо я тебе так скажу: вряд ли, кому антиресно будет свою шкуру-то заместо глотки драть.
Из нечисто-силовыых: соло Бабы Яги на метло-гитаре «Еллостоун», енто така песня-стон вулкана. Игра Водяного на камнях «Трамп-пам-пам». Сеанс одновременной игры Лешего с каталами Америки «Бабло ваше, стало наше».
Что касаемо самой кабачковой подлодки, дак довели до большого ума. Эдакой дуришши ишшо никто знати не знал, оком не видывал. И ни один радар не опознат. Дух захватыват, сердце замират от широты и долготы. Эки тута своедельности, запредельности. Потом береговые сказывали, что думали, НЛО выплыло, контакт ишшет али поломка кака. Ага.
Иттить решили, ковды лед ишшо не сошел. Чтобы возвернуться к огородным работам вовремя. Думашь, вру? Тебе б так врать, как мне писать.
Загрузились. Отходили мы от уемского берега утресь. Музыка зажариват маршавито. Провожаюшши в голос рыдают, слезы в горсть собирают, шшасливой дороги желают.
Топоры как вызнялись из торпедного отсека, так до Берингова пролива лед и рубили. Ой, работяшши, ой, работяшши парни!
По Двине шли на пару от труб трех самоваров да на ветреном держаньи без заворотов. А у моря нас кучер ждал. Ну, штурман, понимашь? Ждал нас с лошадиными силами. Кто штурман? Дак Водяной, конечно! Он белушье стадо в трал загнал. И чем тебе, мил человек, не лошадины силы?
Сел, значить, Водяной на облучок – командно место, нарядной, в морской военной форме в ранге кнут- адмирала, дернул за трал, и все белушье стадо поворотило в море в голоменье – в открыто место, от берега дальше. Понимашь?
Подошли к горлу Белого-то моря, там ишшо два тюленьих стада в тралах к сосне привязаны. Оно и понятно, дальше Баренцево море, а там океян – ледяной простор. Водяной пристегнул их по бокам к белушьему и с ветерком за ушами порулил. А ты думал, токмо на лошадиных тройках по Рассейскому бездорожью быстро ездят? Как же! По Севмор пути в полынье скорости-то больше будут. Море подо льдом отшумело, отработалось, в спокой улеглось, чего ж не прокатиться. Кабы пятерку белушье-тюленьих сил, дак и ветер бы нас не догнал. Токмо на первый раз и тройки хватит.
А красотень на весь короткий полярный день. Один раз притормозили. С белыми медведями повстречались, гостинцев им уемских оставили. Друзей мы никовды не забывам. Ежели ты не знашь, мил человек, дак знай, енти звери завсегда для славян самолутчим оберегом были. Ага.
Подходили мы к Нью-Йорку ихнему в полдень при полной ясности. Музыка зажариват марш «Прошшание славянки». На палубе инструментальна команда построилась: пилы, вилы, грабли, тяпки, лопаты. Силишша необнакнавенна! А народ наш за ними фасонистой, красивяшшой. С флагами-бумагами, с улыбками без веревок. Тихо, тихо к бабе с факелом подходим. Ага. Водяной встал, честь отдал. А она сердешна обезумела. Факел к башке ударно поднесла, тоже каку-то честь отдать хотела да с перепугу башку себе напрочь снесла.
Как мы это усмотрели, в таку дивность вошли, что кабы не так высоко, руки бы наши до ейной головы дотянулись, на место поставили бы. А так, факелом по башке – конец дерьмократии – и на дно. Дак и зачем свободе голова? Вот ты видал свободу с головой? Не видал. А без головы видал? Ааа! Не видал и не мог! Енто ж не монстра кака шизанута, не мутанта безнога. Свободу-то оком не узрешь!
Потому сам кумекай, враки и ценности паразитов трешшат по швам.
А белушья-тюленья тройка нас к Манхеттену тянет ближе, ближе. Музыка зажариват, пластинка на одном марше спотыкнулась. Народ-то американской наше прибытье взахлопки встречал. А ковды башку свободе снесло, подумали и к их свободе сикирка приехала. Расходиться начал. Кто-то в бега кинулся. Остались одни эмигранты из русских.
Мы с ими пообшшались, уплясались, культуну программу всю выказали. Которы удрали, из окошек небоскребшшин глядели, завидками облизывались. Потом-то опять повылазили. Охота она пушше неволи.
Погостили мы. Что для мигрантов-перебешшиков подходяшшо, нам уемским нипочем и ни к чему стало. Пошли вобратно. Музыка маршами зажариват. Народ слезами обливатся. Без нас, вишь, плохо. Ага. Америку открыли! Дак, где нас нет, всем плохо.
По дороге на Аляску к эскимосам заворотили. Пилу им оставили. Мало ли что. Своя пила чужого не отпилит.
Подходим к Уйме, глядим: на! На берегу учены-мочены, журналисты-скандалисты. Губернатор с чиновниками перед камерой животной юлой вертятся. Простой народ с цветами.
Стали нас обхаживать, расспрашивать. Тебе, мил человек, антиресу мало сызнова слушать. Мы тута сами разберемся.
Но ты заныривай в архангелогородчину, ковды к нам субтропики на ПМЖ возвернуться, товды ишшо одно твое неверье белой ночью, как шалью, обернется. Ага, ага. Рот-то закрой. Не слыхал, разве ж? Льды-то северны тают, море-океян тепло набират. Вот субтропики вешши и собирают. Дорога дальна. А мы хорошей погоде завсегда рады.