был мой путь неизведан, никем не пройден.
я единственный здесь, на тропе магнолий.
ничего от неё мне не взять, лишь боль,
наполнявшую доверху мою ладонь.
я так думал сначала, спешил, терялся,
я пугался просветов, жужжания ветра,
я боялся в людей превратившихся веток
и пролить свою боль с онемевших пальцев.
и безволье крутило меня как игрушку,
как младенец, крушащий со смехом башню:
словно кубики, части терялись. страшно,
будь один из них там, когда так мне нужен.
ничего, кроме связи неоднобокой,
не искал на пути том безлунном, смуглом.
каждый час волочил меня, щурясь, в угол,
рабски следуя цели своей высокой.
я просил целый мир: до моей рубашки
дотянуться хотя бы рукой одною,
потрепать за плечо, напоить водою
ледяною из — нежностью свитой — чашки,
довести до двери, дотащить до печки
мои ноги, прошедшие через стужу
там, где солнце за ветром спешило в лужу,
я бы брёл, сколько нужно, до нашей встречи.
я добрёл... до воды и прозрений моря.
был пожухлым плодом из ничьих фантазий,
лепестком, совершившим посадку с вазы,
изнурённым от долгого с жаждой боя...
...
я добрёл, я дотронулся сам до жизни.
я напился
и рухнул счастливый с пирса.