Утро открывало небо весны, как открывает створки какая-нибудь мощная обсерватория: очищалась лазурная – от горизонта до горизонта, в верху самом – полоса. Мыслящаяся гигантская створка небесной обсерватории расширяла свои пределы, сдавливая, спрессовывая по северу и югу облака. На юге они смотрелись неприветливо, даже мрачно, как на картине Шишкина «На севере диком…». Выпустив из плотных объятий солнце, они как бы отчуждались от него, смиряясь со своей свинцовой, неуютной сущностью.
А солнце прочно запеленговало лучами север, и ветви елей и сосен сделались внешне удивительно мягкими и тёплыми. Хотелось зарыться в их зелень, устроить в куще хвои себе уютное гнёздышко, как какая-нибудь птаха.
Пронизанная светом, облачная гряда севера пришла в движение, стремительно стала рваться, открывая глубокие лазурные оконца. Она истончалась, таяла на глазах. Заблестели, вспыхнули в хвойном и жарком стволы берёз. Коконы их ветвей наливались несравненной мартовской синевой. Она вязко заполняла все пустоты леса. Вакуумная, дистиллированная лазурь, лишённая всего, кроме самой себя.
Через минут десять последние наволочки облаков развеяло ветром, снесло к востоку, и липкая синька опустилась до корней деревьев, нисколько не смешиваясь, однако, с белизной берёзовых стволов, снега и зеленью хвои, – каждая краска жила суверенно, чистым мазком, как на полотнах Гогена.
Солнце поднималось над Велью, и свинцовый морок юга стал волноваться, испускать из себя протуберанцы белесых, пронизанных солнцем и снежной крупкой вихрей.
В считанные минуты вихри покрыли тонкой, просвечивающей калькой заречное пространство, и оно загудело ветром и снегами.
Исчезло всё, кроме отчаянно мечущегося в ветре снежного морока, а в нём растерянно и испуганно билась стая ворон и галок. Птицы громко кричали.
Ветер хлопал, как хлопают выбиваемые от пыли ковры. С крыш завивалась снежная пыль, срывалась и суматошно неслась по огородам к лесу. Нервно дрожали паутины антенн.
На огороде сидели сороки. Им ерошило ветром хвосты, подкрылья. Они нагибали голову, их раскачивало, трепестало. Наконец, одна не выдержала и нырнула под навес дровяника. Другие же забились в густую хвою елей.
Вдруг из несущегося стеной снежного вихря вынырнула сова. Она, кажется, летела прямо на мои окна на втором этаже. Сова летела теперь впереди гудящей массы и была ярко освещена. Чистый, чуть розоватый болид с изумлёнными, широко раскрытыми глазами, за которым «мчалась туч торопливая тёмная сила». Она перечеркнула паутину дрожащей в лихорадке антенны и исчезла.
И тут же за ней захлопнулся весь свет, и окно моё обдало свистопляской снега, так что я непроизвольно отодвинулся от него, чтобы ненароком не зашибло…
Мартовская снежная круговерть скоротечна… Вихри умчались в лес, пелены снега опали на землю, ещё какое-то время сыпалась манная крупка, но скоро солнце победительно залило весь посёлок светом, и на снежных карнизах стали набухать первые капли дня.