Огненный октябрь

            
К 75-й годовщине обороны
села Детчино Калужской области
от фашистских захватчиков.
Посвящается Актюбинской
312-й стрелковой дивизии.

I
Осень кружила листвой золотой
Над сельскою братской могилой.
Клин журавлиный летел надо мной
Нерадостный и сиротливый.

Мне показалось, что гордый вожак,
Замедлил полёт ненадолго.
Словно условный таинственный знак
Издал вдруг протяжно, негромко.

Астры качнуло слегка ветерком.
А, может, то было ответом?
Тем, не забытым бессмертным полком,
Лежащем на кладбище этом.

Трепетно я прикоснулась к плите:
Фамилий ряды лишь и даты…
И, в зазвеневшей вокруг пустоте,
Всю боль мне излили солдаты.

II
Год сорок первый. Начало войны.
Горят хутора и станицы.
Залиты кровью дороги страны
От западной самой границы.

А в дальних аулах казахских степей
Не слышатся взрывов раскаты.
Там люди, трудясь средь садов и полей,
Печально встречают закаты.

И ходят с тревогой к засохшей айве,
Где радио вороном чёрным,
Вещает, что рвутся фашисты к Москве,
Потери в сраженьях огромны.

И встали татарин, казах и киргиз –
В дорогу котомки собрали.
А жёны рыдали: «Ты только вернись».
«Вернёмся», – мужья обещали.

III
Их встретил Актюбинск июльской жарой.
Быть храбрыми все поклялись.
В ученьях тяжёлых и в спорах с судьбой
Стремительно дни понеслись.

Вот пишет Мурат: «Ата, дорогой,
Всё учат стрелять. Но боюсь,
Без нас там покончат, наверно, с войной
И я без медалей вернусь».

Вот уже август. Двухмесячный курс
За пару недель, но постигли.
Времени нет. Исчерпали ресурс.
И все командиры охрипли.

Зычно несётся: «В вагоны грузись,
Дивизия триста двенадцать!»
Наумов комдив: «Ну, фашисты держись!
С волками придётся вам драться».

Собран в дивизии целый Союз.
Великий. Могучий. Советский.
Русский, украинец и белорус,
Узбек… Весь народ молодецкий.

IV
Целый сентябрь на Валдае стояли.
Не частыми были бои.
В пятый октябрьский денёк всё же сняли
С позиций. К Москве повезли.

Ехали медленно. Часто стояли
Под нудным осенним дождём.
Пели все вместе и письма писали,
Мол, ждите, мы скоро придём.

Вот Темирлан своей милой Айнуре,
Стесняясь сказать о любви,
Медленно буквы выводит и хмурит
Смолёные брови свои.

Просит беречь несмышлёныша сына,
Пока бьёт фашиста отец.
Не дописал… только строк половина.
Не сможет доставить гонец.

Птица железная над эшелоном
Раскрыла смертельный ларец.
«Воздух! Ложись!» – пронеслось по вагонам.
И сотня замолкла сердец.

Кровью пропитанный листик с посланьем
С ветром в леса улетал…
С домброй в руках Сабырджан бездыханный…
Он только что песню играл.

Начали список, ушедших на небо,
Иваны, Чингизы, Кузьмы…
Стали лишь злей и отчаянней Глебы,
Курбаны, Федоты, Ильи.

V
А за столицей уж голые рощи.
В них прячется зверь, присмирев.
Встал эшелон. «Что там? Красная площадь?»
«Не видишь? Читай! Суходрев».

В кошмарах такого комдиву не снилось:
Не фронт, а дырявый дуршлаг.
Нет связи с полками. И так вот случилось:
Зениток и ружей – пустяк.

Солдаты его, в основном новобранцы –
Неопытный в деле народ.
С колёс прямо в бой шли с лихим чужестранцем
И брали его в оборот.

А раньше служивших, чуть трети поболе.
Да разве их это спасёт?
Здесь пули, как вороны, вьются над полем.
И каждая жертву найдёт.

А немец «Тайфуном»  летит на столицу –
Приказано насмерть стоять.
Прикрыли собою родную землицу –
А им бы её распахать…

Их дело сегодня вот здесь. В рукопашном.
Неравном. И страшном бою.
До вздоха последнего биться отважно:
Три жизни врага – за свою.


VI
По полю за Машкино, малой деревней,
Шли танки сплошною стеной.
За ними пехота врага. Наступленье.
«Сдержать их! Любою ценой».

«Чем в танки стрелять? Из винтовок, быть может?
Пальнём, и они побегут?»
Колесников был не героем, но всё же,
Член партии и политрук.

Взял связку гранат и бутылку с коктейлем .
От пуль, укрываясь, пополз.
Бойцы затаили дыханье с сомненьем.
А тот, словно в землю, вдруг врос.

На счастье попалась глубокая яма
И ближе он танк подпустил.
Гранаты метнул: «Растудыт твою, мама!..»
Бутылку на люк запустил.

Для танков, что сзади, стал страшным сигналом,
Пылающий жарко костёр.
Те, чтоб не закончить таким же финалом,
Ушли, порастратив задор.

А наши солдаты воспрянули духом:
«Знать, фрицам-то хочется жить?»
И тут началась ещё та заваруха:
«Боятся? Так будем крушить!»

С земли поднимались и с криком гортанным
Бежали, стреляя врага.
Неслось бесконечно над полем тем бранным
Суровое наше «Ура!»

Недолго потом политрук тот сражался.
Неделю, быть может, иль две.
Осколками весь посечённый, остался
Под Детчином. В мёрзлой земле.

Не понял, должно быть, и сам… Только замер.
Он смерти в глаза не смотрел.
А та просвистела над ним, словно ветер,
Лишь выдохнуть «мама» успел.

VII
Актюбинцы долго держали селенье.
Врагов было три к одному.
Кровавое месиво, а не сраженье,
Название бою тому.

Три раза за сутки Таурово брали –
От Детчино к югу оно.
Но снова и снова назад выбивали.
Их в дверь гонят – лезут в окно.

И поняли немцы, что Детчино с ходу,
Атакою в лоб не сломить.
А, значит, чего же толочь в ступе воду:
План новый теперь – окружить.

Обещанной помощи слабые фланги
Актюбинцев – не дождались.
Надеялись долго, только вот танки
До Детчино не добрались.

Кольцо окружения немцы сомкнули,
Но в плен им бойцы не сдались.
Ещё двое суток… и в вечность шагнули,
А души их в рай вознеслись.

Лишь малая толика вышла из ада
И вновь оказалась в строю.
Не бросили пушки. Пусть нет ни снаряда:
«Жить будем – добудем в бою».

VIII
Едва ли могло быть страшнее. Но было.
В Берёзовке есть высота.
Её, отбивая, немало остыло
Сердец. Но высотка взята.

Палил миномётчик из вражьего ДОТа  –
Смерть горечью дымной плыла.
Сапёры, связисты, разведчиков рота…
Покрыли высотку тела.

Свинцом нашпигованный воздух томился.
Дивизия таяла в нём.
Солдат на солдата убитым валился
Под адовым этим огнём.

Кто выжил тогда, тот не верил в спасенье:
Всё думал, что снится ему.
И слышалось-чудилось ангелов пенье
В каком-то безумном бреду.

IX
Не месяцы-годы… прошли две недели.
А в сводках штабных писарей,
Бездушные цифры, мол, там уцелели
Лишь десять процентов людей.

Но гибли не цифры. Там жизни гасили –
Дивизия вся полегла.
К столице фашистов тогда не пустили –
В ту землю вросли, как скала.

И от Суходрева до реченьки Нары
Спят в вечном покое бойцы:
Киргизы, казахи, узбеки, татары,
Украинцы, русские… Молоды, стары…
Мужья, сыновья и отцы.

Одиннадцать тысяч солдат поимённо
Мне хочется в строки вписать,
Чтоб сын или внук, с головою склонённой
Мог с гордостью их прочитать.

Но разве срифмуются жизни героев,
Что пали за землю мою?
Приходько, Пацаев, Степанов, Мирзоев…
Навечно в бессмертном строю.

Х
С букетом цветов я склонюсь над могилой
Великой державы достойных сынов,
Защитников будущей жизни счастливой,
И мирного неба, и радостных снов.

А клин журавлиный всё кружит над полем,
Где смертью героев солдаты легли.
И столько в их крике печали и боли…
Хотелось им выжить, да вот, не смогли.