Не верится в безликую судьбу.
Безжалостна она и многолика.
Однажды в деревенскую избу
Зашел и к огоньку подсел калика.
Плясали искры жаркие в огне
И там же, погибая, оставались.
Слепец заговорил о вещем сне,
О вечном сне рассказ повёл скиталец.
О душах неприкаянных, о том,
Что жертвенный огонь горит упрямо,
Что ставят образа не в каждый дом,
О капище языческом у храма.
«Несчастные! Не ведают вины.
Господь не только любит, но и судит...»
Но поровну дворы разделены,
И молча кулаки сжимали люди.
Очаг погас под карканье ворон.
Умолк старик - иссяк сюжет рассказа.
Под утро в неизвестность вышел он,
Перекрестившись истово три раза.
Заспорила деревня, завелась,
Запуталась в обидах и проклятьях.
Потоками лилась такая грязь,
Что разгребать ее…
– «За вилы, братья!»
Сошлись в жестокой сече мужики,
Проверив топоры и вилы в деле.
На бабах, детях... Русые виски
В тот вечер в цвет заката заалели.
Калика возвращался чуть живой
И чувствовал - не греет крест нательный.
Глухую тишину прорезал вой
Брюхатой суки, раненной смертельно.
Он понял всё...
Он молча крестик снял.
Встал на колени тихо и покорно.
Из нищенской сумы достал кинжал
И полоснул по старческому горлу.
Деревня, как положено, спала.
Всё было чинно, призрачно и сонно.
Грустила одинокая ветла.
И звякнул колокольчик обреченно…