Поэт Евгений Евтушенко был символом поэзии советского периода. Он был равной стороной главного поэтического треугольника 60-х - Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский. Было признание широких народных масс, были аншлаговые выступления перед неравнодушной студенческой аудиторией в Политехническом.
Он был близок и понятен народу, потому, что жил его жизнью, его трудом и заботами.
Я сибирской породы.
Ел я хлеб с черемшой
и мальчишкой паромы
тянул, как большой.
.
На меня не кричали,
не плели ерунду,
а топор мне вручали,
приучали к труду.
Писал он в 1954 году
Он писал о свободе в любви, он сочувствовал женщинам, закабалённым бытом, которых мужья любят молча.
Ну, фикусы у нас, ну, печь-голландка,
ну, цинковая крыша хороша,
все вычищено,
выскоблено,
гладко,
есть дети, муж,
но есть еще душа!
Ах. Лиза!
Вот придет он пьяный ночью,
рычит, неужто я ему навек,
и грубо повернет
и - молча, молча,
как будто вовсе я не человек.
Он писал о радостном мироощущении, о молодом задоре, о человеке-труженике, о великих стройках и о грусти уходящей деревни. Он был понятен и молодым, и зрелым, и старикам.
Он возник на послевоенном пустыре и вполне заслуженно стал главным из современных. Но вдруг миру являются Р. Рождественский, А. Вознесенский, В. Высоцкий - поэты необычайной популярности и Евтушенко перестаёт быть единственным и неповторимым. Главный поэт некоторым образом "теряет лицо" - он отказывается воспринимать сумасшедшую популярность Высоцкого, он унижается до подпевания партийной прессе в клеймлении Вознесенского за идеологически проколы в творчестве.
Он просчитано вступил в партию, научился неискренности и двоедушию, он писал о партбилете, как о втором сердце и, в конце-концов, уехал в Америку. Уехал в трудное для страны время, когда всё приобретало разрушительные формы. Там он, как говорят злопыхатели, обрёл, наконец, полную свободу слова и репутацию неверного ученика Христа. Оттуда он клеймил советское прошлое, развенчивал миф о благополучии советского периода:
СТАЛИНСКОЕ СЧАСТЬЕ
"Нет, сталинское счастье мы не дадим принизить!"
А я не принижаю тогдашних огурцов.
Как были они сладки - во рту моём да Изи, -
как манго с ананасом голодных огольцов.
На стадионе "Сталинец" сидел я, верный ленинец,
вовсю счастливо хлопал Понаморю, Бобру,
а рядом в забегаловках счастливо пиво пенилось,
и костыли счастливо стучали по двору.
Играли с нами в пряталки расстрелянные дедушки.
О Волге-Доне пели мы, о лесополосе,
и пионервожатые, испуганно зажатые,
о том вели беседушки, как счастливы мы все.
нет, жили мы не бросово
под нежный хрип Утёсова.
Я больше был, чем в партию,
влюблён в Шульженко Клавдию.
А в цирке был загадочный, как "и.о."
бессмертного вождя, великий Кио.
Как я могу принизить удары Васи Карцева,
шипенье газированной, дарованной воды?
Спасибо дяде Сталину! Жаль, не успел покаяться
за крошечные счастьица среди большой беды.
/ноябрь 2002/
Четверть века, почти половину своей творческой жизни поэт прожил в США, где активно познавал основы демократии, делился своими наработками в этом плане с современной Россией и помогал нам избавиться от тяжкого наследия сталинизма, а заодно и от гордости своей страной и от уважения к своей истории. Равнодушная Америка не оценила его заслуг в борьбе с коммунистической империей зла. Его уход остался незамеченным - ни о памятнике, ни о мемориальной доске предложений не прозвучало. Прах поэта упокоится на его первой родине.
02.03.17 г.
фото из НЕТа