Стих Фарабад во власти сна. Восстав в высоком небосводе,
Жёлто-белёсая луна сияя в звёздном хороводе,
Залив двор караван-сарая, серебренным, холодным светом,
На камни площади бросала кривую тень от минарета.
Беззвучно шло ночное время, покой витал среди шатров,
Неслось лишь сладкое сопенье уставших за день казаков.
Голутвенный казак Прокопка унять стараясь дремоту,
Лежал на джутовой циновке, взгляд уперевши на луну,
Что на него во тьме взирала с прорехи в куполе шатра,
И напряжённо ждал сигнала, сжимая рукоять клинка.
Как и обычно перед делом сулящим живота лишить,
В воспоминаниях летела перед Прокопкой его жизнь.
Изрядно от бояр познал парнишка зла, не видя свет,
Пока на Дон не убежал, в неполных девятнадцать лет.
Где добрым случаем попал он в число бывалых казаков
Идущих с Разиным Степаном на добыванье «зипунов».
По Дону в трёх десятках стругов до Паньшин городка дойдя,
В плёс волжских вод, воловьим цугом, перевезли они суда
И под Царицыным напали на государев караван:
Гость Шорин вывозил товары к ближневосточным берегам.
Ограбив дочиста купца, в конце шестьдесят седьмого года
Флотилья Разина пришла в Яицкий городок, и сходу,
Его без лишней крови взяв, казаки встали на постой,
Чтоб холода в нём переждав, пойти на Персию весной.
Даб атамана убедить отстать от злого воровства,
Царь Алексей Михайлович ему слал дважды письмена.
Но Разин, гневно обвинив в подлоге прибывших послов,
Велел повесить двух из них, чтоб не смущали казаков.
И вот, лишь убыл ледоход, вскрывая гладь реки Яик,
Разбойнички ушли в поход, припасы в струги погрузив.
К ним прибывал народ в пути: в черты каспийских берегов,
Казачьи челноки вошли с ордой в две тысячи бойцов.
Безбожно грабя в побережьях гостей Персидской стороны,
Всем скопом в гавань града Решта, в июне разинцы вошли.
Но здесь дал маху атаман: проведав о людях лихих
Их ждал наместник Будар-хан, огромной ратью окружив.
И Разин силе уступая, надумал хитрость проявить,
Поведав хану, что желает к нему на службу поступить.
Хан принял клятву от него и выделил казакам землю,
Даб те построили жильё служа ему в его владеньях.
Но, лишь чуть притупилось бденье аскеров ханских, казаки,
Ворвались в город, ограбленью предав вельможные дворы.
Не безнаказанным остался, в том деле атаман лихой:
Средь улиц Решта разыгрался кровавый, скоротечный бой,
В котором Разин потерял во множестве, рубак-бойцов,
Пока с добычей отступал к причалу, до своих судов.
И этим опытом научен, пробрался Разин в Фарабад,
Товарами ослов навьючив, лишь семерых казаков взяв.
Средь них был и Прокопка Ярин, он на базаре торговал,
Покуда атаман с братами, дома богатых вызнавал.
И вот, условленным сигналом, раздался свист из темноты.
Казаки, обнажив кинжалы, к воротам городским пошли.
Беззвучной тенью влез Прокопка на стену, к башне подойдя
И стражника ударом ловким убил, кинжалом в грудь разя.
Двоих других, снял Клим Ямской и атаман Сергей Кривой.
Внизу же, возле врат, сам Разин, в короткой схватке зарубив
двух стражников и разом, ворота настежь растворив,
Зажегши факел нефтяной, стал им крутить перед собой.
И тот же час, из темноты, к воротам хлынула толпа.
Ворвавшись в город казаки, убийства и разбой чиня,
Забрав в залог богатых персов, на волю выпустив рабов,
Немедленно, пустились в бегство к причалу, до своих судов
И быстро, паруса поставив, без промедления ушли,
К Свиному острову причалив, южнее города Бакы.
На острове устроив лагерь, слоняясь около шатров,
Казаки бражничая, ждали из Персии своих послов.
Направил Разин с письменами их до враждебной стороны,
Даб персы пленных выкупали, по сто червонцев с головы.
Прокопка, стоя средь челна, с плеча, собравшись с силой всей,
Глушил дубиной осетра, тянувшего пудов на семь.
Его напарник, усмиряя добычу, выпучив глаза,
От напряженья изнывая, ругал Прокопку почём зря:
- Что ты его как бабу гладишь?! А, ну-ка вдарь ему меж глаз!
Ай мочи нету с рыбой сладить?! Сейчас потопит, к чёрту нас!
Вот, всё ж осётр угомонился, заняв собою треть челна,
Вдоль днища тучно развалился, лишь плавниками шевеля.
Сев на скамью Прокопка вяло опёршись на смолёный борт,
Смотрел на рыбину, устало, со лба стирая липкий пот.
Да! Вдоволь помутузил их, осётр, попав на донный крюк,
Прочь, от Свиного, оттащив, на три версты казачий струг.
Но всё ж, поддался, обессилив… Изрядно положив труда,
Его за жабры затащили, казаки, внутрь челнока.
И тут, он вновь явил свой норов: наладился хвостом лупить,
Да так ретиво, что хоть впору, его на волю отпустить;
Убили добрых три часа, добытчики на осетра.
Чуть отдохнув, за вёсла взялись, гребя неспешно рыбаки
И в это время показались на горизонте корабли.
То, бусы воинские плыли, флотилией в полста бортов…
Казаки, сколь в них было силы, поплыли упреждать братов.
По Высочайшему веленью, даб учинить разгром врагам,
Зорящих шахские владенья, вёл флот воитель Мамед-хан.
К Свиному острову шли бусы, на две версты раскинув ряд,
Везя на лиходеев русских, четыре тысячи солдат.
Был весел Мамед-хан, беспечно, в победу веруя свою,
Готовясь в схватке скоротечной, разбить казацкую орду.
Узнав о приближенье хана, тот час на острове кагал,*
собрался возле атамана, и тот приказ казакам дал:
- Браты! Немедля выступаем, оставив раненых с добром,
И в море счастья попытаем: подальше персов отведём,
Вид сделав, будто убегаем, а после, разом нападём,
на абордаж взяв басурман... За мной казаки! По местам!
Узрев в подзорную трубу казачий маломерный флот,
Хан приказал флотилью всю связать цепями: борт о борт,
Даб, словно сетью уловить, все струги разом, взяв в кольцо,
И обездвижив, разбомбить, пустив разбойников на дно.
Настигнув вражеские струги, раскинул веер шахский строй.
Взыграли на галерах трубы и начался на море бой.
Взревели пушечной пальбою, надрывным хором корабли,
Визжащим, смертоносным роем, зашлись ружейные огни,
И закипела от разрывов, средь стругов мельничных вода.
Над бурной гладью смерть завыла, казачьи жизни унося!
- Ну, Клим, смотри не подведи, всё дело, за тобою брат!
В галеру ханскую пали, она в-о-о-н в центре, аккурат. -
Науськивал душевно Разин на точный выстрел пушкаря,
Который увлечённо ладил большую пушку средь челна.
Вот, цель поймав, поджёг запал, умелец дела своего,
Струг от отдачи задрожал, над флагманом взвилось ядро
И опустилось точно в центр, в снарядный погреб угодив:
Дым со щепою к небу вздев, сотряс галеру мощный взрыв!
И в тот же миг тонуть пошла, она, кренясь на левый борт,
Своею массою таща, к себе, сомкнутый цепью флот.
Тут Разин вверх подняв бунчук, им воинству подал сигнал
И властным окликом свой струг, на бусы ханские погнал.
За атаманским стругом, в ряд, мгновенно выстроив суда,
В атаку ринулся отряд, направив в персов шквал огня.
Второй отряд зашёл им в тыл, смыкая вкруг галер клещи.
И скоро лихо, во весь пыл, пошли на абордаж донцы.
Лишь чудом, бравый Мамед-хан, в баталье той, остался жив.
Его над гладью вод поднял и бросил в море мощный взрыв.
Добравшись вплавь до корабля, что к флагману прикован был,
Поспешно на него взойдя, едва он не лишился сил.
Картина жуткая предстала, пред воеводой: средь огня
Беснуясь дико, лютовала на бусах страшная резня.
Суда, лишённые маневра, не в силах были оказать
соседям помощь. Их мгновенно, донцы принялись окружать
и занимать поодиночке, сближались с бусами стремглав,
солдат сражая взмахом точным, ядром на буковых шестах.
Затем с проворностью отважной, причалив струги к кораблям,
Цепляясь кошкой абордажной, взбирались наверх по линям
И с воплем боевым бросались на персов, обнажив клинки.
Бесстрашно, виртуозно дрались, средь вражьих парусов бойцы.
Великий нанесли урон, казаки персам в схватке той.
Победой полной завершён, был этот беспримерный бой:
Из всей флотильи удалось спастись лишь трём галерам,
От шахских войск, осталась горсть израненных аскеров.
И с ними вместе Мамед-хан, кляня проклятых руссов,
Вернулся битым в Тегеран, с тяжёлым, горьким чувством.
Отплыв громить воров лихих, в победу свято веря,
Он взял с собой детей своих, Шабына с юной Лейлой.
И в той баталии они, донцами были пленены;
Призвав к себе думских бояр, царь Алексей, совет держал.
С депешею прислал Гонца, из Астрахани стольник Львов,
В ней государю донося, что от персидских берегов
Пришёл с дружиною своей вор Стенька Разин на челнах
и на трофейных кораблях, близ устья Волжского пристав.
Привёз он в воинских судах, что в Каспии у басурман
добыл в баталии морской, из плена многих христиан.
Несёт сей атаман донской, в раскаянье, царю вину.
И слёзно бьёт челом ему, моля принять в казну дары:
Сундук серебряной деньги, чеканку, тонкую парчу,
Ковры с узором золотым и сорок пушек с зельем к ним.
Заслушав грамоту сию, собранье принялось роптать:
- Не след нам, государь, вину злодеям воровским прощать!
Расплату с них, за их разор, пусть взыщет плаха да топор!-
Восстав из трона государь призвал боярство к тишине
И, мягким голосом сказал: - Уймитесь господа, не те
в России нынче времена, чтоб головы с плеча рубить.
Казна войной* истощена, народ устал нужду влачить.
Радея за свою мошну, ваш брат с него три шкуры рвёт.
Озлоблен он, на скряжесть ту, чуть что – гляди, дубьё возьмёт.
С тем править надобно страной, без допущенья дрязг и смут:
Дабы не вышло Медный бунт,** попомнить шалостью пустой.
Про доблесть Разина молва быстрее сокола летит.
И посему нам с ним вражда, бояре, вельми навредит.
С той думой, довожу до вас, я волю царскую свою:
Послать на Астрахань указ: Приняв от Разина вину,
Пусть воевода Прозоровский, обид уроном не чиня,
На Дон пропустит его войско, ко целованью приведя:
«За зипунами не ходить и ревностно казне служить»
В просторном, шумном кабаке Кагальницкого городка,
В укромном, дальнем уголке, за штофом крепкого вина,
Вели беседу по душам, друг перед дружкой сев за стол,
Два вольных казака: Степан и с ним чертами схожий, Фрол.
С восторгом слушал речь Степана Фрол, чуб свой теребя:
Как о первейшем атамане, из уст в уста, на всю страну,
О нём в народе слава шла: был старшим братом он ему.
В халат персидский облачённый, с богатой саблей на боку,
Чернявый, хорошо сложённой, с челом кудрявым в седину,
С приятным волевым лицом, похож был на султана он.
Речь ладно, властно говорил, так, словно бы клинком рубил.
- Пришла пора, брат Фрол, Россию избавить от бояр-воров.
Довольно уж тянуть им жилы с казачества и мужиков! –
Да и не грех бы, за Ивана* расчётец с Долгоруких взять.
И по сему, грядёт нужда нам, казаков на коня позвать.
Не можно боле, христианству, давится на Руси нуждой!
Тряхнём господ, низвергнув барство, и наведём порядок свой,
Переиначив управленье в державе, на казачий лад.
Уняв неправды с притесненьем, привьём испытанный расклад:
Во всех градах, местах и весях, к главенству атаман взойдёт,
с присягой властвовать по чести, жалея вверенный народ.
По тыщам, сотням и десяткам, всех православных уместим,
Голов, для бдения порядка, из выборных, приставив к ним.
Все нужды, с судными делами, круг общий будет отправлять.
Обрящут волюшку миряне; но коль с войной полезет тать,
То всякий,- смерд иль голова, принужден будет, от себя,
Приставить на войну с врагом, бойца с оружьем и конём.
Бояр повергнув на Руси, нагрянем с миром на Москву,
И честь воздав государю, воскликнем чаянья свои:
Отставить подати трудам: примножат взятьем зипуна,
Иманьем дани с басурман, казну, державные войска.
*****
Вдоль Серпуховского проезда, чредой, до самого кремля,
Без хлеба-соли, скопом тесным, встречала Разина Москва.
Распятый чёрными цепями, во вздетой раме, летним днём,
Сопровождаемый стрельцами, в возке двуколом, ехал он.
Солёным потом обливаясь, «презренный зимовейский вор»,
В тяжёлом забытье витая, на небо, устремлял свой взор:
Средь струй воздушного потока, паря в долине голубой,
Кружился ястреб одинокий, над атаманской головой.
- Меня, должно быть, провожает, сей ястреб к адовым вратам,
Последний час мой, зреть желая.- Подумал горько, атаман.
- А может, то совсем не птица? Быть может батина душа,
В обличье ястреба кружиться, взбодрить желая казака?
Даб не завыл сынок белугой, бесстрашный нрав не посрамил,
Забыв пред топором испуг свой... И гордо, голову сложил.
Эх, батя, батя... От тебя, пришёл ко мне мятежный дух.
Ты, дал сноровку знатока, мудрёных боевых наук.
Ты, с малолетства прививая, отвагу стойкого бойца,
Внушал мне: устали не зная, идти в свершеньях до конца.
Снося лишенья, с честью с правдой, за волю вольную стоять,
И не ронять казачью славу: не отступать, - лишь побеждать!
Храня в душе наказ твой, батя, грехом я замарал себя,
В стремлениях дать людям счастья, бояр под корень изводя.
Должно за это, карой божьей, низвергнут мой мирской поход...-
Предстал пред атаманом прошлый, шестьсот семидесятый год:
Лишь только воды лёд покинул и прибрала права весна,
Вверх по Поволжью Разин двинул флот и наземные войска.
Семь тысяч казаков донски, вёл он на стругах и в строю
В прелестных письменах своих, зовя к восстанью голытьбу.
Царицын, Астрахань, Саратов, Самара, вняв призывам тем,
Его приветили, как брата, не допустив пальбы со стен.
Стрельцов приказов воеводских, дрекольем со спины разя,
Впускала чернь донское войско, открыв градские ворота.
Успехом этим окрылёна, взросла крестьянская война...
Средь поселений покорённых, донскую вольницу вводя,
Вёл Разин армию свою, имея замысел, к зиме
Взяв Нижний Новгород, в Оку войти и подойти к Москве.
Но вскоре сник борьбы накал. У стен Симбирска, ожидал
восставших, царский воевода Барятинский, в главе полков.
К стенам надёжно все подходы, закрыв командами стрелков.
До середины октября, вёл Разин за Симбирск бои.
Но безуспешно,- от царя, к Барятинскому подкрепленья шли.
Среди сражений, дважды ранен Степан был, пулей и копьём
И под охраною отправлен, для излечения на Дон.
Лишив главы восставших, скоро бунт воевода подавил.
Рассеяв разинцев, он споро, над ними суд свой учинил.
Огнём с железом выжигая мятежный дух из бунтарей,
Казнил нещадно, предавая повешенью, вдоль Волги всей.
А по весне захвачен был, сам вождь казачий, на Дону:
Корнила Яковлев* пленил, его в стремительном бою.
*****
Со свистом воздух рассекая, блеснуло жало топора,
И хлёстко руку отрубая, вонзилось в плаху колеса.
Степан не обронив ни звука, зубами злобно скрежеща,
Не показал и тени муки, взгляд уперев свой, в палача.
И вновь топор зловеще взмыл, и вниз, дугою полетел.
Мастеровой заплечных дел, азартно хакнув, отрубил
Степану ногу по колено, пустив кровавую струю.
Тут вопль раздался: - Слово с делом, желаю донести царю!**
В истерике зашёлся Фрол, казнь ожидавший вслед за братом.
Решив предательскою платой, отсрочить страшный приговор.
- Молчи, собака! – Диким ором на Фрола заревел Степан;
- Кончай уже, служивый, с вором! - Приказ дьяк, палачу отдал.
Тот, не заставил ждать себя... Но довершив мясное дело,
Молитву в ужасе шепча, отпрянул прочь от колеса:
На грудь истерзанного тела, стремительно слетев с небес,
сел ястреб. И когтями, смело, сорвав с неё нательный крест,
Взлетел, средь площади Болотной, плаксиво, звонко клекоча,
Дал круг, над сборищем народным и быстро к Дону подался.