Нет, никак и никто не ошибётся в дне, когда впервые смешается в нём настоящее весеннее с ощутимым настоем летнего!
Словно возле тебя встряхивают великаны гигантскую простыню – ветер крепко берёт за грудки, сбивает с тебя весенний морок тёплого и тусклого марта, сонного, ленивого, с зевотой ветров и небес: ну, оглянись, я пришёл – твой Апрель!
– Ого! Силён! – улыбаешься тёплому и плотному толчку в грудь, остановившему тебя на клочке оттаявшего асфальта у школы. Радостно пережидаешь и делаешь первый шаг в солнечную дорогу, где из каждой лужи нестерпимо сверкнёт солнце, где каждый след взрывается фейерверком колючего золота, где догнивают под нахлынувшим теплом матово-грязные зёрна снега, где на глазах запекается на сохнущей глине тропы узор твоего же сапога…
Ветра, солнца, мчащихся облаков, тепла, шума кустов и деревьев, хлопков толи на крышах, журчания ручьёв – будоражущего так безмерно много, что птицы осоловели от весеннего блиц-крига и забились в прохладные застрехи. В берёзах и сиренях нынче не задержишься – вырвет ветрище, бросит в сумасшедшую весну, да ещё и натреплет как следует. Лучше мы отсидимся…. Один какой-то глотнувший солнечной ванны воробей отчаянно-весело верещит под крышей школы, из-за кирпичной бойницы. Но и его не видно.
Четыре часа прошло с утра, а весь посёлок изрыт бегущими ручьями!
«Река за ночь посинела», – перед уроками сообщила мне учительница, приехавшая из Шунемы. Я бреду возле берега Елюги, смотрю на лёд и вспоминаю лакомство нашего детства: кусок чёрного хлеба, щедро посыпанный сахарком и обильно политый водичкой. Я жую его и влажные гранулы песка и плоть хлеба так вкусны! А тут, на реке, – вытянутый на сто метров кусманище!
Обочины дороги ровно оторочены искусно выведенной машинами коричневой полосой грязи, тёплой глинки. Своеобразная весенняя разметка! Возле неё, пониже, начинают робко дышать ручьи. А вот у нового моста, с кидающихся вниз, к реке, обочин по обе стороны рвутся под снег крепкие потоки воды. Они скрываются под настом и глухо ревут в тёмном снежном тоннеле. Вставать на сугробы боязно: провалишься в ледяную кашу с водой!
У реки ветряные простыни раскачивают белое, вербное, шаркают неустанно коричневыми серёжками ив, несут по влажному насту оболонь сухого и тёплого борщевика.
Заглядываю вниз, на засыпанную гравием обочину: нет ли цветков мать-и-мачехи? Но нет, видно, рано ещё. Зато сохнущие травы бугров призывно тянут посидеть на них, поглазеть на пёстрое и гомозливое вокруг.
Но и я, как и птицы, быстро угораю от могучего напора весны и тихонько бреду домой. Попадающие навстречу земляки поднимают, как договорившись, вверх большой палец: вот это весна, мол!
На крыше дома мироточит последняя заплата снега. Я подставляю ладони, набираю золотых капель и опускаю в них лицо. Капли пахнут влажным мхом…