(По Сексту Проперцию)
Привидение – это кто-то: смерть оставила дырку
для души цвета свинца сквозь огонь пробиться.
Под диван мой Синтия юркнула как лисица,
а огонь погребальный рядом с нею впритирку,
и танец их длится.
А я лежу на диване, любовных игр спортплощадке,
и с ним вместе качусь по наклонной плоскости в пропасть.
Я вижу улицу ясно, её багровую лопасть,
пепел мёртвых вбившую в снег и слякоть.
Но Синтия не подвластна бьющей лопасти этой:
её отвезли к погоста ржавым воротам
в прошлую пятницу, оплаканной и отпетой,
чтоб кости сыграли в ящик по древним нотам
на радость подземным сотам.
Чёрный ноготь её скребёт гроба обшивку,
а с нижней губы капают воды Леты,
мёртвое тело находит сознанья дырку,
шёпот его беззвучен, словно дым сигареты:
«Секст, или сон тебя из себя изгнал
и ты забыл как ломился ко мне в окно,
а семь холмов подавали тебе сигнал,
а небо горело алчно, как адово дно,
ты сам себя подгонял
и босиком, стремглав галопом нёсся туда,
где на горизонт узда пыльных дорог упала,
чтоб отделаться там от меня навсегда.
Зря боишься, смерть от тебя устала.
Но почему меня, глухую, никто не кличет?
Твой зов добавил бы день мне сразу.
Секст, хоть и сбежал ты от всех приличий,
линялый дух твой приятен слепому глазу.
Помешкал бы у катафалка.
Я слёз не прошу, мне себя не жалко.
Для шлюхи с лицом убитой русалки
мог бы хоть роз десяток подсунуть
в гроб и тогда уж на волю дунуть.
Государство Хлорис предаст огню.
Я узнала её секрет, целуя череп в грязной корзине.
Пусть Помпилий забыл свою с ней возню
и сжёг её книги и золотом яд застынет.
Но отпечатками пальцев
любовь проступает этой страдалицы
на золочёной вазе. Секст, дай шлюхе этой,
к варварам выходившей всегда раздетой,
мой бюст золотой расплавить и выплеснуть в воды Леты.
И если образ её оставит тебя равнодушным,
любимый, всё же ответь на мои стенанья.
Вспомни няню свою, которой в забвеньи душно.
Жила она впроголодь, хлеба кусок в молчанье
съедала медленно и послушно.
И я не прошу ничего и обойдусь без упрёков.
Но пожалуйста, милый, сожги стихи,
что полжизни ты изрыгал во имя моё жестоко,
я не хочу, чтоб славы огонь лизал мой стыд и грехи.
Я не стану, Секст, за тобой гоняться,
но я буду царить в твоих книгах вечно,
клянусь Аидом, которому розы снятся
и сердце моё, сгоревшее так беспечно.
Проперций, я сохранила веру,
если лгу, пусть змеи тень мою жалят
и в лицо мне плюют пусть адскую серу,
пусть мой призрак в водах Стикса проварят.
Понял ли ты отчаянья меру?
Лицемерный плющ рви из могилы моей,
который побегами кости оплёл, как жгут.
Пусть Тибр тебе скажет, он нас с тобой умней:
"Синтия здесь, цветы моих яблонь ждут
в прибрежных садах
её появленья и шепчут, Проперций, тебе:
Смотри, вот она, забудь перед мёртвой страх,
лепестки из венка летят, а руки в мольбе
протянуты к небу, впитавшему лёгкий прах."
От видения ты уклониться не можешь,
так как у снов есть свои причины, чтоб сниться.
Мы путешествуем в полночь, не раньше, не позже,
в полночь дух из Аида готов возвратиться.
Даже Цербер бездушный
морды тупые к земле в аду опускает,
а Харон к отплытью готов и в ладье нас считает.
Служи, Секст, другим, если служить не скучно,
но лишь я человечьей сутью твоей играю.