Колёса
Осень выдалась на редкость сухая и спокойная, тихая и торжественная. Легко и просто, без ветру, облетели рощи, перекрыли вздрагивающей листвой песчаные дороги. И только на макушках осин и одинокого тополя ещё ржавели пересохшие листья. В глубоких колеях изрытой дороги неподвижно стояло бледное небо, а ночью в уцелевшей воде зажигались мелкие звёзды.
Лесная дорога привычно петляла, заворачивала на запад, навстречу солнцу. Павел Иванович Корнеев возвращался из леса. Старый, видавший виды пестерь привычно поскрипывал, натирал лямкой левое плечо, съезжал на бок. Фанерная крышка взбрякивала, если Павел Иванович оступался, перешагивая узловатые, будто намозоленные корни, выпирающие из земли. Он нёс два деревянных тележных колеса, найденных им на деревенской свалке среди груды таких же бесполезных и несчастных вещей. Здесь были избитые серые прялки, изломанные корзины с чёрным углём, протёртые до дыр в деревянном донце крупники, бёрда с остатками недотканных половиков. Старинный сволок, обвитый на конце берестой, угрюмо и печально смотрел на Павла Ивановича. Из старых чапах торчала пучками мягкая и тёплая шерсть.
- Ничего народу не жалко! – сказал Павел Иванович, вытаскивая из кучи по одному тележные колёса. – Это ж какая работа была, выточить, вымерять. О-о! А на шкаф-то вон какие доски пошли! Сейчас такого лесу не найти. Одни карандашики остались.
Тележные колёса были сухими, почти лёгкими. Ни осенний дождь, ни лесная прилипчатая сырость не коснулась их. Спицы шершавые белые, будто только что правленные рашпилем, приятно покалывали ладонь. Из чёрной ступицы, обдержанной бронзой, припахивало окаменевшим дёгтем и будило какие-то тихие и смутные воспоминания.
Домой шагалось легко. Солнце садилось и густо обсыпало медной пылью просеку и дорогу. Сухая игла ярко и рыже устилала обочины и хрустела под сапогами. Лес расступился, потянулись луга. Одинокие костры наколотых дров. В огустевшем небе торчали скворечни. В деревне было тихо и пусто.
Павел Иванович поставил колёса под навес, зашёл домой. Жена отложила шитьё, улыбнулась и приняла грибы.
- Ужинать будешь?
- Нет, Даша, - отказался он. – Солнце садится, надо бы ещё одно дело успеть. Ты грибы переберёшь?
- Переберу, - отвечала она, откручивая сутужку пестеря. – Ух, ты! Грибов-то сколько! И всё бурочки! Крепенькие. И без песка. Далеко ли ходил?
- За Елистратово, на бору, - сказал он, нетерпеливо потоптавшись. - Так, Даша, я пойду?
- Поди, - сказала Даша, тихо вдыхая грибной запах.
Во дворе он зачерпнул воды из бочки и, сильно отжимая тряпку, принялся протирать колёса от паутины и пыли. От воды обмытое дерево разжелтелось и резче обозначились сколы и трещины. Железной шины на колёсах не было: кто-то снял её, польстясь крепостью металла, и теперь деревянные натруженные шпонки едва удерживали в одной окружности ладно пригнанные косяки. И оттого что не было железа, колёса казались Павлу Ивановичу раздетыми и беззащитными.
- Ну вот, - удовлетворённо сказал он, внося колёса в мастерскую и устанавливая на верстак. – Стойте пока тут! Что-нибудь придумаем.
И сел на табуретку напротив. Ему нравилась его мастерская. Нравились широкие солнечные окна. Нравился сухой и терпкий, устоявшийся запах дерева и смолы. Что делать с колёсами, он ещё не знал, но делать из них что-то другое ему не хотелось - это только бы обесценило их, лишило главного жизненного предназначения. Но грустно и хорошо было просто разглядывать колёса, дивиться, сколько труда и терпения было вмещено в работу, чтобы создать их вот такими, крепкими, сильными, прочными, не боявшимися ни воды, ни песка, ни камней, ни глины, ни льда, ни снега, ни изрытых дорог.
- Ишь ты, богатство какое приобрёл! – похвалился Павел Иванович, и его внимательные серые глаза ласково прищурились, будто заново приценивались к нежданной находке.
(продолжение следует)