Зимой 2017-го года суд в Сумах оштрафовал одного мужика и конфисковал у него компьютер за публикации в Интернете.
Мужик призывал уходить в леса в партизаны и воевать против власти, но его претензии к строителям национального украинского государства сильно выделяются на общем фоне.
Он считает, что наша власть хочет возродить Советский Союз и возражает против этого.
Я вырос на Сумщине и хорошо понимаю желание уходить в тамошние леса.
И даже партизанщина мне близка ровно из-за этого, но удивительней всего то, что я тоже считаю, что мы возрождаем СССР.
Конечно, наш СССР будет совсем другим – условия изменились.
Но, хочешь, не хочешь, а придётся обратно отбирать фабрики и заводы, на этот раз – из-за убытков.
Придётся централизовано и по плану ликвидировать компьютерную безграмотность и вводить четвёртый экономический уклад.
Опять будет что-то типа военного коммунизма в том смысле, что работать будем за паёк и трудодни.
Пригласим спецов с Запада, чтобы они наладили – на этот раз сбор и обработку данных, потому что с этим у нас теперь главная проблема – мы понятия не имеем, что и где у нас происходит.
Оно ведь и 100 лет назад получилось не быстро – раз-два и съезд победителей…
Не то чтобы я был за или против частной собственности, а только выхода иного не вижу.
И кстати, уходить в леса партизанить это что-то типа Тамбовского восстания, которых тоже было не одно, а десятки, но меньших масштабов.
В этой связи одна история, которая многому меня научила. Даты, фамилии и факты подлинные, но привожу их по памяти.
В 1992 году у нас наступил переходный период от социализма к капитализму, или как его назвал Пелевин «переходный период из ниоткуда в никуда».
Промышленность Донбасса чихала и кашляла в буквальном смысле – когда металлургия работает стабильно, над городами и посёлками стоит устойчивый смог из сероводорода, а в начале 90-х трубы дымили с перерывами и неровно – чихали и кашляли, говорю.
Газеты и телевизор сутками напролёт и на все лады объясняли народу, что нас спасёт рынок и как именно он нас спасёт.
С сырьём для металлургии и прокатом чёрных металлов было более-менее понятно, но как быть с образованием, медициной и культурой? Ответ был тот же – рынок!
– Кадровая политика?
– Рынок труда!
– Техническая политика?
– Рынок изобретений!
– Судебная практика? Рынок судебных решений? Исправительная система? Рынок наказаний?
– Ну, не то, чтобы прямо уж рынок, но элементы рынка. А как вы думали!
Мы именно так и думали.
Коммунисты и комсомольцы возвращались из парткомов в заводские цеха, откуда их по партийному призыву десять лет назад изымали для оргработы.
Наиболее предприимчивые открывали кооперативы.
Старые директора погибали под пулями наёмных киллеров – рынок убийств.
Были и те, кому удалось сорвать заводскую кассу и бежать в Канаду или Израиль.
Тонна проката стоила на заводе 30 долларов, а в морском порту Одессы продавалась за 180. На счету фирмы-посредника оставалось 100 долларов с одной тонны, а завод в сутки катал 5000 тонн проката.
Пол миллиона долларов в сутки, включая субботу и воскресенье.
200 миллионов долларов в год с одного завода.
Длилось это счастье года три-четыре, а заводов только на Украине было восемь крупных и десятка два средних и мелких.
Мало кто из директоров, не желая участвовать в этом пире во время чумы, с достоинством уходил на пенсию.
Кому нужно твоё достоинство, кроме тебя самого!? Рынок собственного достоинства пока не придумали, но элементы, как видим, тоже возможны.
Министерство чёрной металлургии объединили с Министерством цветной металлургии в Министерство металлургии.
Когда и там управлять стало нечем, создали Министерство промышленной политики, а затем Министерство промышленности – в политике появился свой рынок без промышленности.
Пытаясь спасать тонущий авианосец крупнейшей в мире индустрии, наш заместитель Министра по фамилии Лысенко искал новые формы управления.
Компьютеров ещё не было, а по телефону, сначала из Днепропетровска, а потом из Киева, куда перенесли трижды переименованное Министерство, Лысенко не мог понять обстановку.
Он стал ездить по заводам, где непрерывно проводил совещания.
За Лысенко по всем заводам ездили директора других заводов.
Здесь нужно пояснить, как ставить ударение в фамилии Лысенко.
Выдающийся украинский композитор ЛЫсенко, а металлург может быть только ЛысЕнко.
Это нужно запомнить и принять без эмоций.
Наш Лысенко был старенький, но энергичный и подвижный. Выездные совещания он сначала проводил один раз в месяц, а потом стал их проводить один раз в неделю.
Директора заводов устали мотаться за ним и вместо себя начали отправлять заместителей. Но и Лысенко тоже понял, чего стоит его сизифов труд. Глаза его погрустнели.
Видимо он решил уйти под воду последним на корабле – стоя на капитанском мостике, отдавая честь отплывающим на лодках гребцам.
Я попал на совещание с Лысенко на нашем комбинате, когда уже и заместители директоров устали от бесконечной гонки за Лысенко, который гнался за рынком.
Но совещание было довольно представительным. Приехали всё же несколько директоров и заместителей.
Поговорили о насущном минут тридцать. «Есть ли у кого-нибудь вопросы?», – спросил Лысенко в конце.
Я сидел в предпоследнем ряду большого зала, и позади меня поднялась рука. Руке дали слово.
Встал пожилой дядечка и с первых же слов вызвал сначала шок, а затем тихую истерику у всех, включая самого зам. Министра.
«Лисичанский металлургический завод. Директор», – представился дядечка.
Какой!? Зал охнул и затих.
Никакого металлургического завода в Лисичанске никогда не было, и быть не могло.
К тому времени все уже привыкли к любым новостям, к новым словам, за которыми скрывались новые, пока неизвестные, смыслы, но заводы в СССР не пропадали в никуда и не появлялись из ниоткуда.
«Нас на этой неделе прикрепили к вашему Министерству, – сказал дядечка, – мы уже три месяца на простое без сырья».
«Что вы производите и сколько?», – дрогнувшим голосом спросил Лысенко.
«Германий. 15 тонн в год», – ответил дядечка.
Зал грохнул.
Наш комбинат производил 15 тонн за две минуты.
Отношение металлургов к тем заводам, которые производят 15 тонн в год можно сравнить со слоном, которого упрекают в том, что он случайно раздавил муравья.
«Один грамм германия стоит 200 долларов, – пояснил дядечка, – нас из Оборонпрома перевели».
В 10 раз дороже золота!!!
Годовая продукция стоит 3 миллиарда долларов – больше, чем стоимость продукции Азовстали вместе с самой Азовсталью.
«Сколько людей у вас работает?», – спросил Лысенко.
«100 человек».
На нашем комбинате работало 30 тысяч людей, а в службе, которой я командовал в 23 года – 350 человек.
«Что является сырьём для германия? Где он применяется? Как отгружаете продукцию?», – спросил Лысенко, тем же дрожащим голосом, видимо окончательно махнув рукой на свой авторитет капитана тонущего корабля.
Дядечка пояснил.
В СССР было две угольные шахты с высоким содержанием германия, чьё мировое производство в 80-е годы не превышало 10 тонн.
Германий металл, без которого невозможна никакая электроника.
В Академии Наук в Москве придумали невероятную вещь.
Одна шахта в Казахстане, а вторая в Воркуте. Построить где-нибудь посередине теплоэлектроцентраль, куда направлять на сжигание угли этих двух шахт.
Сжигание производить в особом режиме, чтобы получать руду с высоким содержанием германия. Руду растворять в кислоте и методом электролиза осаждать германий.
На шахты отправили военпредов – артиллерийских офицеров отставников – они были самые толковые и малопьющие в советской армии.
Военпреды следили, чтобы никому не взбрело в голову отправлять уголь на другие ТЭЦ.
«Продукцию возим в аэропорт Северодонецка. Один раз в месяц вызываем такси Волгу ГАЗ-24 и спецрейсом в Москву. Дальше не знаю», – объяснил директор.
– А что же, у вас своей Волги нет на заводе?
– Я на Ниве езжу.
На 100 рабочих Нива у директора в СССР роскошь.
Наличие германия в углях этих двух шахт было государственной тайной. Завод в Лисичанске тоже был закрытым объектом.
С распадом СССР угли из Казахстана и Воркуты перестали поступать. Специальная ТЭЦ в Лисичанске перешла на обычный уголь.
С этой ТЭЦ до сих пор – уже 25 лет – проблемы, кстати. Уголь-то в ней горит плохо. Не для того эту ТЭЦ строили, чтобы в ней уголь хорошо горел.
Чтобы не было нездоровых иллюзий. Для растворения миллиона тонн угольной золы нужны миллионы литров серной кислоты. Куда девать отработанные миллионы литров кислоты, говорить нельзя – военная тайна.
«Останьтесь после совещания», – сказал директору Лысенко.
А я заинтересовался германием и пошёл в библиотеку.
Сегодня никуда ходить не нужно – всё есть в Интернете, но Лисичанский металлургический завод до сих пор на простое, насколько мне известно – не помог ему рынок...
Лет 10 назад сделали мы химанализ одного террикона на Донбассе. 2,5 миллиона тонн породы.
Содержание скандия 3 десятитысячных процента, но это 80 тонн, а мировое производство скандия 3 тонны.
Таких терриконов на Донбассе 950 штук примерно.
Стоит скандий 400 долларов за грамм. Металл легче алюминия и прочнее стали.
Где применяется скандий, и что без него невозможно, не скажу – военная тайна.
Как и весь наш рынок, впрочем, тоже.