Былинки Александра Ракова
«ГОД РОЖДЕНИЯ — ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ…»
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».
Уже мало их, мальчишек 41-го, подправлявших свой год рождения, чтобы на фронт пустили. Уже нет их отцов, сполна отдавших себя Отечеству. Всё малочисленней стайки ветеранов в День Победы. Времена меняются, страна изменилась, «ценности»… лишь Память, светлая Память о днях их Славы, их юности да скупые слёзы по невозвратимому ушли в историю. В историю жизни, страны, Чести, свободы нашей.
Память. Это неистравимое чувство сопереживания тех грозных лет, полных высоты духа, — всё мелкое, как шелуха, отпало, в чистоте сияет их Подвиг. Но не о подвигах они тогда мыслили, — о близких, о земле своей, поруганной сапогом вражеским, о вере в справедливое. Духом они вознеслись тогда, в долге своём пред Отечеством. С Честью!
А ведь и страшно было, как всем смертным, но не убоялись, превозмогли, трудом воинским перетёрли все, перетерпели, наши Победители. И донесли нам со свободой и примером стойкости своей — Память. Как надо. Не было сомнения в них! Наш же долг эту Память живой сохранить — не им, не им, но нам. Чтоб честь предметней была, чтоб без колебаний знали, как поступить, если, не дай Бог!..
Победа — это в первую очередь победа над собой, слабостью своей внутренней, человеческой. А превозмогшему себя враг не страшен.
И не надо им ничего уже, кроме памяти о тех, вечно молодых, положивших душу и жизнь свою за Отечество, за нас. Ибо безпамятство страшно. Увянут чувства, станем безразлично-тёпленькими, корой душа покроется — быть беде. Повторится. Чтоб в горниле переплавку души пройти, ржа чтоб отпала. Не дай Бог!
Когда-нибудь, я знаю, это будет, и руки у кого-нибудь дойдут, и выстроят такое зданье люди, не выстроят, верней, а возведут. В нём будет всё: все имена героев и полной Славы кавалеры все сойдут на мрамор, золотые, строем, в непозабытой воинской красе. Там будут сотни, тысячи портретов! Комдивы Севастополя, Дуги, над картою, с биноклем, у лафетов, папахи, полушубки, сапоги… Пусть этот блеск червонится парадом, но правды не убавит этот блеск: там Сталинград зовётся Сталинградом, герои там и Тула, и Смоленск. Пусть, кто войдёт, почувствует зависимость! От Родины, от русского всего. Там посредине — наш генералиссимус и маршалы великие его. Советские Ермоловы, Тучковы — никто там не останется в тени. В молчании спокойны и суровы, к потомству будут вопрошать они.
Феликс Чуев, †1999.
День Победы — День Чести нашей. И ведь ощущаем его не столько в поверженном враге, сколько в духовном единстве живых и павших — вечно живых в памяти нашей.
Познали цену истинную. Познали ценности истинные. Уповая на Веру, всё от себя отдав. Нет им сраму.
Вечная Слава и Честь!
С Днём Победы, светлым и радостным первым днём Мира!
Сердечная благодарность вам от нас, потомков.
В.Н.
ДЕВЯТОГО МАЯ XXI ВЕКА
БАЛЛАДА О ТРёХ ПРОЦЕНТАХ
Жил на свете бухгалтер Леснихин
От державных забот вдалеке,
В старом доме, на улочке тихой,
В незаметном своем городке.
Был он робок, со всеми приветлив,
Был не молод — виски с сединой,
И под именем ставил в анкете:
Год рождения — двадцать второй.
Жил он просто: вставал спозаранку,
Ровно в восемь — в конторе не гость —
Он с коротенькой орденской планкой
Пиджачишко свой вешал на гвоздь.
В нарукавники синего цвета
Он привычно влезал всякий раз,
И высчитывал точно проценты,
И сводил аккуратно баланс…
Но однажды с рябой киноленты,
Полыхающей с белой стены,
Он услышал о страшных процентах —
Трёх процентах пришедших с войны.
А с экрана — наотмашь по нервам —
Голос всё уточнял, как живой:
«Год рождения — двадцать первый,
Год рождения — двадцать второй.
Год рожденья…» То цепко, то зыбко
Цифра билась, впивалась в висок:
«Три процента? Нет-нет, здесь ошибка…»
(Он ведь знал в арифметике толк.)
Одиноко над стареньким фото —
Тридцать три позабытых лица —
Вновь и вновь вспоминая кого-то,
Он всю ночь просидел до конца.
Ваня, Миша и Лёва Коврыжин —
Весь десятый… Но билось в виске:
Если я в этом крошеве выжил,
Значит, вы… Неужели вы все?..
Он не верил: здесь явно ошибка.
Он исправит, найдёт её сам.
Он звонил и расспрашивал хрипло,
Слал запросы по всем адресам.
Но безжалостно, непоправимо
Приходил за ответом ответ:
Миша Волков — у Старого Крыма,
Под Моздоком — Иван Пересвет,
Лев Коврыжин — 20 марта,
За Дунаем, к исходу войны…
Ничего не исправил бухгалтер,
Лишь добавил себе седины…
В городке, неприметном и тихом,
С полинявшей на солнце листвой,
Проживает бухгалтер Леснихин.
Вы, возможно, встречали его.
Он живёт в двух кварталах от центра,
В старом доме над сонной рекой.
Он из тех, он из тех трёх процентов:
Год рождения — двадцать второй.
Александр Ковалев
Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» писал: «Я убеждён — время не имеет власти над величием всего, что мы пережили в войну. Человек, переживший однажды большие испытания и победивший, будет всю жизнь потом черпать силы в этой Победе. Оглядываясь назад, мы всегда будем помнить тех, кто не щадил себя для победы над врагом нашей Родины».
ИДЁТ КОЛОННА НА ПЛОЩАДЬ
И я ходил на демонстрации — добровольно-принудительно. Вроде и не запугивали, если не придёшь, но что-то было такое в атмосфере: не член, даже не кандидат, а всё от греха подальше. Жалко, конечно, выходного, но тот год был годом празднования 50-летия Великой Октябрьской революции (не знаю теперь, как и писать — с прописной или со строчной: все правила, праздники переименовали, да и даты переменились), и готовились к нему обстоятельно.
7 ноября огромная колонна «Светланы» дружно собралась в положенном месте; стали раздавать плакаты, портреты, флажки, замусоленные транспаранты: «Народ и партия едины», «Пятилетку в четыре года», «Миру — мир!» и пр. Тут главное — не прогадать: флажок нести — бремя легкое, зато за прохождение мимо трибуны с транспарантом давали отгул. Пока шли, забегали в парадные: уже мела позёмка и было не жарко — от «маленькой» на двоих не опьянеешь, а нутро греет. С этим не спешили — знали, что всё схвачено и движется со скоростью колонны.
Но сказать я хочу вот о чём. Не знаю даже, что вы обо мне после подумаете, но когда я шёл плечом к плечу с товарищами по работе, невыразимое чувство гордости охватывало меня; и настроение было торжественно-приподнятым, и мы с восторгом кричали «ура» на обращение с трибуны: «Слава труженикам трижды краснознамённого объединения электронного приборостроения «Светлана»!» С одной стороны, тебя охватывала гордость за мощь страны своей, с другой — и пустота прилавков не радовала, и лжи накручено было столько, что народ просто тонул в ней. И в водке тоже. Но хоть стреляйте меня, всё равно скажу: было, было чувство причастности к великим делам, к борьбе за мир, за наши свершения… Анекдоты на кухнях разрушали этот высокий образ, но чувство взлёта души на демонстрации оставалось… Потом в означенном переулке мы сдавали порученный инвентарь, разбивались на группы и шли отмечать праздник светлановским спиртом, которого было вдоволь.
Конечно, и ложь была тогда, и показуха, и ударники, и переходные вымпелы, и бонзы партийные на глазах раздувались, — но ведь было и другое, настоящее: радость от своего труда, от успехов участка, цеха, объединения. Пусть смеётся тот, кто презрительно называет нас «совками» и лучшей страной в мире считает Израиль, — пусть! Но мы жили, рожали детей, учились в вузах, приворовывали с производства, «доставали» дефицит, радовались весне, давали полузнакомым людям в долг, не укрепляли квартир девятислойными металлическими дверями, дрались в очередях за водкой и выстаивали огромные очереди за макулатурными книгами. Было тогда нечто алое в воздухе, когда жили надеждой. Тогда никто ещё не читал ни «Архипелаг ГУЛАГ» А.И.Солженицына, ни «Колымских рассказов» Варлама Шаламова, ни стихов и прозы Анатолия Жигулина «Летящие дни». Правда открывалась помалу, да её ещё надо было переварить, эту престрашную правду, чтобы не головой понять, а сердцем почувствовать — это куда же мы приехали?!. Весь народ это должен был пережить, все 200 миллионов…
…Юная «светлановка» привела на демонстрацию и любимую овчарку с огромным красным бантом на шее. Строгие начальники сначала не хотели пускать их в колонну, но потом кто-то повыше дал добро, и девушка вместе с собакой радостно прошла мимо приветствующих народ трибун. Это было 7 ноября 1967 года. До «перестройки» оставалось целых 18 лет.