[Весьма неизвестная история биографии эпизода жизни великорусскогого писателя]
Встал граф с просонок в два часа ночи водицы хлебнуть. Чтобы жену не пугать, оставил вместо себя на постелях ночную рубаху. Проснётся вдруг Софь Андревна, носом ткнётся в неё и шума подымать не станет, мол, тут он - Лёвошка мой. Сунет, как любит она, руку под холстинку, да не найдя ничего, спокойненько поорёт, поорёт себе и утихнет.
Идёт, значит, граф наш Лев к бочке заветной в чём маменька родила, в уме ковшик предполагает до краёв полный. Руками бородку теребит, коготками по паркетам цокает, ушком за косяки задевает. Рад-радёхонек! Так, шаг за шагом, в сенцы и вышел. А надобно сказать, что в сенях погребец имелся, где окромя туесочков с грибом-байбаком и кадушек с каравайским огурцом имелась преогромная бутыль чистой мятной водки, запасённая ище с гусарских времён и на нынче одобряемая лишь конюхом Яшкой, втайне от графа и особливо жены его. И вот, уж распластамшись мыслями, как черпать водицу из бочки будет, да губени вытягивая, воссасывать холодную сладкую влагу, Лев неКолаич граф Толстой неожиданно для себя вдруг нащупал левой ступнёю пустоту. Если б знал он, что это забытый закрыться Яшкой погребец был, разве двинул бы туда и правой? А так двинул. Четыре сажени вниз вертушком, да при отсутствии лестницы, да с непокрытой головою!..
Как утречко занялось, так, с восемнадьцатым петухом любезная Софь Андревна и пробудимшись. Шарь-пошарь вокруг себя, нету Лёвошки. Только рубашонка исподняя, скомканная, нашлась, а так ни рук, ни ног, ни головёнки! Потянулась Софь Андревна хорошенько, с хрустом, и отправилась на мужнины поиски. Но сколь ни рыскала по спальне, ни под кроватями, ни за портьерой, ни даже в конторке граф не обнаружился. Открыла она тогда рот, вроде зевнуть, а сама возьми, да и засвисти басом. Сбежались свободные слуги на Софь Андревнин зов и давай Лева неКолаича разыскивать. Дом пелевернули, чердак чуть свечками не спалили, а найти никак не найдут! Уморились донельзя, едва ноги волочат. Тут Яшка-конюх потихоньки стал каждому в ухо шептать, что, мол, здоровье - дело поправимое, надо токмо до погребца добраться. Даже графиню уговорил. Кое-как все доползли, над творилкой открытой нависли, лестницу придумывают. Вдруг слышат, будто снизу стонет кто... Яшка, не трусливой соплёю будучи, схватил полешко берёзовое и засветил, не приглядываясь, в погребное помещение. А ему оттудова: "Пля-ать!!!" Тотчас Софь Андревна голос Лёвошкин признала, размотала косы русыя, да в темнотень-то и опустила. Хватайся, друг сердешный, вытяну! Дёрнулись косоньки трижды, видать Лев неКолаич на том конце повиснул и сигналы подаёт, мол, тяните! И началось: Сашка за Машку, Машка за Яшку, Яшка за ляжку Софь Андревны, тянут потянут... Вот показалась Львиная голова, вот борода с плечами и животом, а дальше никак! Уж Софь Андревна и брови напрягала, и коленки выгибала, и косы одной лишилась, а Лёвошка всё там! Тут от шума-гама проснулся за веником мышка Мишка и порскнул Сашке под ноженьки. Как дёрнулась Сашка, за ней Машка, за ней Яшка, за которым ляжка, ну и, само собой, Софь Андревна. И вытянули графа! Только смотрят на него и дивятся - граф ли это или чудило-кентавр? До пояса вроде граф, ну, борода, пупок, пояс ягудичный, а ниже поясу, сзаду, чтой-то зелёное торчит. И блестит. Пригляделись, а это бутыль. Та самая, гусарских времён! Она-то тащить и мешала! Вот же-ж, надобно сказать, потеха была! А Лев неКолаич только смущался, улыбку бородой пряча, да затылком о стенку постуковал.
Тут и праздник закатили, где за чудестное избавление из погребного полона всю бутыль-то и злоупотребили! До капельки.
Сколь потом не задумывался граф, а припомнить такого счастливого дня не мог, ни до, ни после в своей жизни.