Три трактовки антигероя

 
 
   Образ антигероя в поэтике З. Гиппиус имеет особое значение, поэтому требуется уточнить тот смысл, который вкладывают в данное понятие совре-менные исследователи.
 
   Необходимо определить диапазон типов персонажей, которых следует относить к антигерою. Как пишут авторы статьи «Антигерой» в ЛЭС Гальцева и Роднянская - диапазон широк и не однороден. В литературе есть даже «взаимоисключающие версии» персонажей, входящих в состав антигероя.
 
   Поэтому понятие «антигерой» требует четкой формулировки. Для этого следует рассмотреть три взаимодополняющих трактовки исследуемого понятия.
 
   Самая простая, традиционная трактовка сформулирована в «Учебном словаре литературоведческих терминов и теории литературы» Каддона:
 
   Антигерой - «антитеза старомодному герою, который был способен на героические поступки, был лихим, сильным, храбрым и находчивым».
 
   Лишенный героичности, антигерой как бы взамен наделяется склонно-стью к неудачам. И, в конечном счете, в словаре он наделяется такими чертами:
 
   «Антигерой некомпетентен, неудачлив, бестактен, неуклюж, глуп и сме-шон»
 
   Ясно, что при такой трактовке к антигероям можно отнести почти всех героев реалистической литературы. Этот сомнительный подход, как ни странно, имеет и сегодня своих последователей.
 
   Вторая трактовка значительно сужает персонажный диапазон антигероя. При ней антигерой определяется, прежде всего, через свое нравственное содержание. Она сформулирована во многих литературоведческих словарях, например, в «Словаре литературоведческих терминов» Белокуровой С. П.:
 
   «Антигерой – тип литературного, представляющий собой наиболее полное воплощение отрицательных черт и качеств, но, как правило, занимающий одно из центральных мест в произведении; антипод положительного героя.
 
   Антигерой (…) выступает как человек, чье существование бессмысленно, бездуховно или подчинено стереотипам среды и эгоистическим побуждениям». Но свое наиболее четкое обоснование данная трактовка получила в учебнике по теории литературы Хализева в статье: «Персонаж и его ценностная ориентация».
 
   Исследователь использует «словосочетание» «ценностная ориентация» для выделения двух основных сверхтипов персонажной сферы «авантюрно-героического» и «житийно-идиллического». К первому сверхтипу он относит, прежде всего, героев поступка, действия, верящих «в свои силы в свою инициативу».
 
   Ко второму сверхтипу Хализев относит персонажей «не причастных к какой-либо борьбе за успех». Такие персонажи «пребывают в реальности, свободной от поляризации удач и неудач, побед и поражений, а в пору испытаний способны проявить стойкость, уйдя от искусов и тупиков отчаяния».
 
   В качестве третьего отрицательного сверхтипа Хализев выделяет антигероя. Антигерой, по мнению исследователя, является воплощением «безусловно отрицательных черт, либо средоточием попранной, подавленной, несостоявшейся человечности».
 
   Хализев видит четкую нравственную границу между героями основных сверхтипов и антигероем. Последний сверхтип не имеет ценностной ориента-ции: рассматривая героя древнегреческого мифа Сизифа, как антигероя, Хализев восклицает: «Здесь уже человеку не до ценностных ориентаций!»
 
   Тем не менее, эта граница условна. Так как сам Хализев, раскрывая суть авантюрно-героического сверхтипа называет некоторых персонажей данного сверхтипа «полугероями, а то и антигероями». Авантюрно-героический сверхтип, по мнению исследователя, на следующие подтипы:
 
   - народно-эпических героев
 
   - благородных рыцарей
 
   - исполненных безудержной энергии юношей и (…) девушек в ренессансной новеллистике
 
   - бунтарей и духовных скитальцев (именно среди них он видит полугероев и антигероев)
 
   - авантюристов
 
   При этой типологии авантюрно-героический сверхтип вбирает в себя, как положительных, так и отрицательных персонажей, включая и антигероя. В то же время житийно-идиллический сверхтип не подвергается классификации вообще.
 
   Обосновывается это предположением Хализева «об определенной тен-денции развития литературы: от позитивного освещения авантюрно-героических ориентаций к их критической подаче и ко все более ясному разумению и образному воплощению ценностей житийно-идиллических». Он отмечает данную тенденцию как в творческой эволюции Пушкина, так и в трудах современных философов.
 
   Тем не менее, ценность этого предположения ставится под сомнение са-мим же Хализевым. В параграфе, посвященном «героическому» как типу ав-торской эмоциональности Хализев выражает мысль о том, что «напряженно-кризисные, экстремальные ситуации, властно призывающие людей к героически-жертвенным свершениям, возникают на протяжении всей многовековой истории народов и человечества. Поэтому героическое непреходяще значимо и в художественном творчестве».
 
   Нравственное содержание персонажей житийно-идиллического сверхтипа, по мнению Хализева, лежит в плоскости высшей, чем нравственное содержание персонажей иных сверхтипов». В плоскости, свободной от «поляризации удач и неудач». Именно поэтому в их жизни практически отсутствуют «духовные колебания» и верность нравственным устоям является их отличительной принципиальной чертой.
 
   Однако есть множество героев, находящихся на стыке антигероя и «жи-тийно-идиллического сверхтипа, между Платоном Каратаевым и Плюшкиным, таких, например, как старосветские помещики или горьковский Лука, которые неоднородны в нравственном плане. Они-то и позволяют взглянуть на житийно-идиллический сверхтип по-новому и увидеть в нем персонажей, которых можно дифференцировать.
 
   Здесь допустимо сопоставление с теорией литературных модусов Н. Фрая.
 
   Н. Фрай выделяет 5 литературных модусов « в соответствии со способностью героя к действию, которая может быть большей, меньшей или приблизительно равной нашей собственной». Причем на «действие» Фрай смотрит в самом широком смысле. По сути, оно для Фрая является связующим звеном сюжета и героя. «Сюжет (…) – это всегда рассказ о том, как некто совершает нечто». Таким образом, любой герой по Н. Фраю может примкнуть к одному из пяти выделенных исследователем модусов.
 
   Первые три модуса по Н. Фраю являются высокими миметическими, 1) модус героев, превосходящих нас по качеству (богов); 2) модус героев сказа-ний, превосходящих нас по степени; 3) модус героев, превосходящих нас по степени, но поддающихся общественной критике. 4-й модус, низкий миметический состоит в целом из героев реалистической литературы, не являющихся героями в чисто этическом смысле. 5-й модус – иронический, в него входят герои, чья способность к действию, неизмеримо ниже нашей.
 
   Сопоставление Хализева и Фрая возможно благодаря вышеизложенному делению Хализевым авантюрно-героического сверхтипа на подтипы. Есть очевидные сходства. Во-первых, Хализев выделил пять подтипов – столько же модусов выделил Н. Фрай. Во-вторых, в три первых подтипа Хализева, как и в три первых модуса Н. Фрая входят только положительные герои.
 
   В-третьих, четвертому подтипу Хализева «антигерою и полугерою» соответствует герой низкого-миметического модуса Н. Фрая. Здесь сходство подчеркивается комментарием Фрая к герою данного модуса: «автору нередко трудно бывает сохранить понятие «герой» (…) в своем строгом значении. Теккерей, поэтому почувствовал назвать «Ярмарку тщеславия» романом без героя.» То есть, хотя понятие «антигерой» Н. Фраем не вводится, он ясно указывает на возможность его введения для определения героя 4-го модуса.
 
   В-четвертых, 5-й подтип по Хализеву - авантюристы, как и 5-й иронический модус Н. Фрая схожи между собою в том, что в них входят герои с искаженной ценностной ориентацией, существование, которых нередко представляется абсурдным. Персонажи данных модуса и сверхтипа, таким образом также могут быть рассмотрены, как антигерои.
 
   Подобная дифференциация житийно-идиллического сверхтипа в соответствии с теорией Н. Фрая не входит в задачи данного исследования. Важно лишь указать на саму возможность отнесения к житийно-идиллическому сверхтипу героев низкого миметического и иронического модусов, то есть по сути указать на то, что антигерой, входящий в состав авантюрно-героического сверхтипа входит также и в состав житийно-идиллического.
 
   В житийно-идиллическом сверхтипе можно будет выделить, как и героев, чья «способность к действию» выше нашей «по качеству». К примеру, Иисуса или Будду. Так и тех героев, чья способность к «действию» ниже нашей, героев иронического модуса, таких как Акакий Акакиевич или лишившийся носа майор Ковалев.
 
   Таким образом, применение теории Фрая вносит определенные коррективы в трактовку антигероя Хализевым. Антигероем в данном случае следует считать героя, нравственное содержание, которого являет собой упадок одной их двух ценностных ориентаций житийно-идиллической, либо авантюрно-героической. Таким образом, можно выделить два подтипа антигероя, условно, определяемые как авантюрный и антижитийно-идиллический и проследить становление антигероя в литературе.
 
   Н. Фрай, по сути, указывает на путь его становления: «можно заметить, что центр тяжести европейской литературы последних 15 веков неуклонно смещался в нижнюю часть приведенной классификации», т. е. к модусам антигероя.
 
   Третья трактовка антигероя определяет антигероя как предтечу экзистенциального героя.
 
   Так в «Литературном Энциклопедическом словаре» авторы статьи «Антигерой» причисляют к персонажной сфере антигероя героев писателей экзистенциалистов А. Камю и Абэ Кобо, а также героев Ф. Кафки, который воспринимался экзистенциалистами как их предтеча.
 
   Антигерой, как и герой экзистенциального романа, запечатлевает в себе иррациональность бытия. Он также полностью сосредоточен в себе.
 
   Суждение в ЛЭС о герое экзистенциального романа: - «Подмена картины сущего в себе бытия возникающим по его поводу самосознанием ведет в ней к личностной мифологизации» - применимо также и к определению антигероя.
 
   Именно в таком плане был представлен взгляд на антигероя произведения «Записки из подполья» Достоевского во втором номере 2007 года журнала Новый мир тремя авторами: В. М. Бирюковым, А. Ю. Сукоником и С. Г. Бочаровым
 
   Тем не менее, на первый взгляд, кажется, что герой записок может быть причислен к антигерою в рамках первого традиционного понимания, сформулированного в словаре Каддона то есть как «антитеза старомодному герою…»
 
   Так герой-рассказчик повести, сравнивая себя, прежде всего, с литера-турными героями, которые способны достойно призвать обидчика к ответу и совершить благородный поступок, приходит к выводу, что в нем собраны все черты для антигероя.
 
   Но есть в произведении Достоевского и другой повествовательный пласт. Презентативный. Здесь важен сам принцип передачи повествователем информации. Он состоит, во-первых, в том, что герой записок уже с первых страниц начинает вести открытый диалог с читателем, при этом предполагая различные комментарии последнего. Во-вторых, - в постоянном отрицании и противоречии себе:
 
   Отрицание начинается уже с первых страниц и особенно оно заметно в определении антигероем себя как злого человека: В начале произведения герой утверждает, что он злой и больной, потом он отрицает это. Здесь диалектический принцип, т. е. герой как бы сразу начинает изучать себя. Тем не менее, отрицая это, он тут же утверждает, что он все-таки злой: «со злобы соврал». В итоге приходит к выводу, что только хочет казаться злым, поскольку слишком добр. В конце произведения, он вновь вспоминает, что он зол. То есть, диалектический принцип доводится до абсурда.
 
   Как пишет Бирюков, отрицая себя, он обращает свой взгляд на других, любуется «так называемыми непосредственными людьми и деятелями» и им завидует. (…) Быть таким человеком «может быть красиво». Но это только момент. Подпольный поворачивается к другим не для утверждения, а для отрицания: они – «дураки»».
 
   Проблема отрицания усиливается проблемой тщетности нахождения героем своего призвания в жизни. Он никем не сумел сделаться, даже «насекомым».
 
   В дальнейшем повествовании мы видим, как герой не смог стать ни обличителем в пошлом, по его мнению, мире его приятелей, ни спасителем проститутки. Единственное, что ему удалось – отмщение офицеру – карикатурно по своей сути и относится к периоду «развратиков» героя. Поначалу в честь этого псевдогероического поступка он пел итальянские арии, а потом «наступило раскаяние» и «тошнило».
 
   В итоге он не пришел ни к одному утвердительному выводу, касающемуся его сущности и наконец, практически прямо признал, что он «антигерой». Однако даже и этот иррациональный по характеру вывод не может быть принят как утвердительный поскольку, антигерой в понимании человека из подполья, это тот герой, чьи черты противоположны чертам настоящего героя. То есть, по сути, здесь не утверждение, а очередное отрицание. И антигерой Достоевского так и не находит себя.
 
   Характерно в этом плане название произведения «Записки из подполья». Достоевский указывает на их бесконечность в конце повести, комментируя заявление своего героя о том, что тот больше не хочет писать «из Подполья»:
 
   «Впрочем, здесь еще не кончаются «записки» этого парадоксалиста. Он не выдержал и продолжал далее»
 
   Таким образом, раскрывается экзистенциальная сущность героя «Запи-сок», как пишет, автор статьи «Антигерой» Бирюков:
 
   «Болтовня подпольного – не просто болтовня, а способ существования. Она не может с чего-либо начаться и чем-либо закончиться».
 
   «Антигерой – по мнению исследователя, - философ». В его философии «отождествлены и слиты противоположные позиции и полярные точки зрения. Каждое утверждение в рамках бесконечного говорения подпольного должно найти отрицание, а каждое отрицание – свое утверждение». Философию антигероя Бирюков определяет как экзистенциальную, «стоящую по ту сторону добра и зла», абсолютно индифферентную к истине и познанию, «поскольку философствуют тут не для того, чтобы знать, а для того, чтобы существовать…»
 
   Тем не менее, для самого антигероя такая иррациональная философия является болезненной. Как он признает уже в начале повести:
 
   «слишком осознавать это болезнь, настоящая полная болезнь».
 
   В последнем же событии повести она приводит героя к нервному срыву.
 
   То есть по сути, такая «философия ради существования» сводится к саморазрушению, что и определяет ее как философию антигероя.
 
   Вообще, такое понимание «Записок из подполья», как бесконечного по-вествования связано с их кардинальным переосмыслением. Так исследователи начала прошлого столетия, такие как Л. Шестов, Л. Гроссман, В Комарович, А Скафтымов и др., были склонны связывать содержание произведения с проблемами современности. В последнее же время значение «Записок из подполья» понимается гораздо шире. Не просто, как отметил Горький, «на всю Европу», но еще и на всю историю, прежде всего России. Так редакция «Нового мира» статьи В. Бирюкова и А. Суконика («Пародия на экзистенциальный роман») рассматривает как «рефлекс российского бытия с его исторической цикличностью, судорожным «диалектическим» бегом на месте, периодическими возвращениями вспять – к так и не решенному.
 
   Данная трактовка представляется нам наиболее прогрессивной. При ней антигерой, может быть охарактеризован, как герой, проходящий через утрату одной из двух, обозначенных выше ценностных ориентаций, осуществляющий переоценку ценностей ровно наполовину, то есть отвергающий старое, теряющийся в его бесконечном многообразии и по-этому, не находящий нового.
 
   Именно данный тип антигероя, стоящий на грани новых ценностей, представляет собой интерес для изучения «новых людей» Зинаиды Гиппиус.
 
   В заключение, хотелось бы отметить, что в настоящее время понимание антигероя лежит, прежде всего, в этической плоскости. Как и в словаре Каддона, так и словаре Белокуровой неуклюжими выглядят формулировки типа: «Антигерой это человек, который…».
 
   Ясно, что любой герой, как и антигерой, является, прежде всего, персо-нажем и может восприниматься читателем, вне своих нравственных качеств, а прежде всего, как проводник, как прием, показывающий читателю те или иные особенности эстетической реальности автора. Антигерой часто является носителем особой сюжетной функции, без которой сюжет потерял бы свою остроту или вообще перестал бы существовать. Если при первой или второй трактовках это еще не очевидно, поскольку в них делается особый упор на нравственное содержание героя, то при третьей трактовке именно эта сторона антигероя выходит на первый план. Ведь как экзистенциальный философ он стоит по ту сторону добра и зла, а из его «болтовни», из его то отрицающих, то утверждающих суждений, по сути, и складывается сам повествовательный пласт произведения. Именно в таком аспекте, сквозь призму особой сюжетной функции и следует рассматривать антигероя З. Гиппиус.