Няня умерла за девяносто —
Древней по советским временам,
Уходила долго и непросто,
Я не знаю, по каким винам,
По каким грехам неотмоленным
Ей, не знавшей, что такое злость,
Богомолке робкой и смиренной,
Столько смертной боли отлилось…
Может, в том вина, что отпустила
Жениха, поняв, что не мила,
И всю жизнь чужих детей растила,
А своих детей — не завела?..
Добрый ангел нашего бедлама,
Поднимала, холя и храня,
Бабушку, за нею дядю, маму,
Неслуха-кузена и меня.
Слышу вновь ее скороговорку,
И как будто вижу наяву
Смятую Ходынку и Трехгорку,
Девочку в толпе, тела во рву,
Зов-кумач над баррикадой бьется,
Надя вдаль глядит из-под руки,
Там сияют на застывшем солнце
Каменных семеновцев штыки…
Вновь журчит Евангелье от няни —
Вереница сказок перед сном.
Вновь предатель сам петлю затянет,
Заживо изъеденный стыдом,
И опять распятого ошую
Будет умолять разбойник Рах…
Помню все, но вновь и вновь грешу я,
Пережив азартный детский страх.
…Скромный камень на краю погоста,
Узкая аллея метит в храм…
Шесть десятков лет из девяноста
Баба Надя посвятила нам.
Я был зол, не то что непослушен,
А она терпела день за днем.
Господи, ее простую душу
Помяни во царствии Твоем.