Кто в будущем поверит в мой сонет,
Коль полон он твоих заслуг больших ?
Хоть знает Бог, но это лишь как склеп,
Где жизнь твоя и часть ролей твоих.
Коль мог писать я глаз твоих красу,
Счесть в новых гимнах милости твои,
Грядущий век сказал бы, что я лгу,
Лик райский бы не тронул лиц земных.
Моим листам, поблекшим, быть в презреньи,
Как старикам , чья правда больше сплетни.
У верных прав твоих поэта рвенье,
Размер растянутый античной песни:
В то время жило бы дитя твоё,
Ты б жил вдвойне в моём стихе и в нём.
Who will believe my verse in time to come,
If it were fill’d with your most high deserts?
Though yet heaven knows it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say ‘This poet lies;
Such heavenly touches ne’er touch’d earthly faces.’
So should my papers, yellow’d with their age,
Be scorn’d, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be term’d a poet’s rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it, and in my rhyme.