В институт я поступил при Андропове – сразу после смерти Брежнева.
Пока я учился, промелькнул Черненко, и началась Перестройка.
Выражение «гонки на лафетах», означающее непрерывные похороны вождей на Красной Площади я узнал уже в 21-м веке от историков.
Времена Андропова запомнились дешёвой водкой, которую продавали прямо у нашего института из картонных ящиков. Ещё – слухами, что в кинотеатрах днём ловят прогульщиков.
Ближайший кинотеатр «Октябрь» самый дешёвый с малюсеньким залом посреди района, где в Днепропетровске 10 ВУЗов, называли «Сачок»…
Первые же речи Горбачева возбудили народ.
Шторм Гласности поднял меня на волну Перестройки и понёс с Ускорением.
Невозможно передать состояние подъёма и воодушевления, которое я испытывал тогда.
Всё, о чём говорили шёпотом, о чём даже боялись говорить самому себе, а главное то, чего не знали и вдруг узнали – всё это стали печатать в газетах и говорить со всех трибун, включая самую высокую – трибуну Кремлёвского Дворца Съездов.
Я захлёбывался прессой, не успевая её читать.
К советской системе я относился критически, но был уверен, что поднявшись по карьерной лестнице, смогу многое изменить.
Секретарь парткома нашего факультета, декан и даже сравнительные диссиденты не умели решать дифференциальные уравнения даже первого порядка.
А я щёлкал третий порядок и подбирался к четвёртому.
Мне было очевидно, что системе «тупо» не хватает мозгов.
Во время прямой трансляции заседания Верховного Совета СССР по Нагорному Карабаху, которую смотрели, не отрываясь как хоккей с канадцами миллионы людей, Горбачёв с трибуны бросил в сердцах: «Я горжусь тем, что я русский!».
В этот момент к микрофону между рядами подходил академик Амбарцумян, астрофизик с мировым именем, окончивший среднюю школу в 15 лет и ставший членкором в 31.
Он подошёл к микрофону и сказал на весь Советский Союз: «Михаил Сергеевич, гордиться тем, что ты русский это всё равно, что гордиться тем, что ты родился во вторник»…
Комсомольские активисты в институте притихли. Студентов собрали в актовый зал и предложили в рамках демократизации избрать студенческого декана факультета.
Здесь же провели избирательную компанию на альтернативной основе.
Победил старшекурсник из нашего общежития. Не помню, была ли у него программа.
Студенческому декану поставили стол в приёмной рядом с секретаршей, и он сидел там между лекциями и «парами», принимая своих подданных.
По сути это означало двоевластие точно как в 1917-м году - солдатский комитет при штабе дивизии.
Событий было множество. Их суть целиком раскрывает анекдот, который появился в то время.
В партком вызывают коменданта женского общежития.
– Поступило указание организовать в вашем общежитии публичный дом. Сколько вам необходимо времени и денежных средств? Подайте заявку.
– Пять минут и две копейки.
– Поясните.
– Выхожу на улицу. Из ближайшего телефона-автомата звоню в общежитие: «Девочки, переходим на легальное положение».
Однажды студентов-активистов Перестройки пригласили в Обком партии, коммунистической, естественно – других партий ещё не было.
В центре Днепропетровска было три огромных здания-офиса.
Я всегда понимал, что одно из них Обком, второе – Облисполком и Городской совет, а третье Министерство Черной Металлургии УССР.
Первые два я путал, не зная где что. А Министерство запомнить было легко. Перед зданием стоял Ленин, а позади возвышались синие в звёздах купола православного собора.
Про Министерство говорили: «У Ленина за спиной, у Бога за пазухой».
Меня включили в делегацию студентов в Обком.
Не помню, о чём с нами говорили, не помню, кто и где, помню обед в обкомовской столовой.
«Вы можете у нас пообедать», – сказал кто-то.
Мы спустились на первый этаж.
В студенческой столовой обед стоил до 90 копеек – первое, второе и компот.
Можно было уложиться в 80, взяв половину первого и без компота.
В обкомовской столовой я, удивляясь ценам, загрузил на поднос первое, второе, третье, пирожок с повидлом и чудо из чудес – блюдечко с заливной осетриной, которое стоило 7 копеек.
Весь обед стоил 36 копеек.
Одной из проблем СССР называли разную покупательную способность рубля для различных слоёв населенияя.
Чистые скатерти и отсутствие столовского запаха я отметил мимоходом, а вот качество еды было ресторанным.
Я уже знал вкус ресторанной еды, штампуя курсовые проекты для заочников в рамках программы партии и правительства О повышении материальной заинтересованности трудящихся...
Через 25 лет, изучая политическую философию от страха и бессилия остановить войну на Донбассе, я понял, что Перестройка была попыткой улучшить советский строй во время кризиса, которая вылилась в попытку переучреждения государства по образцу развитых стран.
В развитых странах действует общественный договор.
Нас учили, что общественный договор это договор между властью и обществом о взаимных правах и обязанностях, но это определение неверно.
Общественный договор это договор между людьми о том, какую власть они учреждают и будут поддерживать.
Власть и государство это не субъект договора, а его результат, строго говоря, власть и государство это текст договора.
Если люди в свободной дружественной обстановке станут обсуждать текст общественного договора, то у них необязательно получится капитализм или коммунизм.
Точнее, у них обязательно получится нечто среднее между капитализмом и коммунизмом и они обязательно договорятся.
Если обстановка не свободная и не дружественная, то договора не будет.
Ещё я узнал, что если люди-народ не хотят или не в состоянии заключить договор, устранив разногласия или не способны его выполнять, то их ждёт диктатура вождя или переворот при каждой смене власти.
Что мы имеем в разных вариантах в странах второго и третьего мира.
Диктатура и перевороты это не разное состояние государства, а одно, типа квадратного корня из минус единицы.
Или своего рода отсутствие рациональных решений в уравнении четвёртого порядка, которые я так и не научился решать.
Герб, флаг, гимн, Конституция, парламент, суд, своя валюта и тюрьма, свой язык и даже студенческий декан это не государство, а бочка и рассол.
Все эти атрибуты нужны только для того, чтобы огурцы стали солёными, а люди захотели заключить общественный договор на данной территории, а если они оказались неспособны, неважно по какой причине, то значит, ещё не просолились.
– А может ли так быть, что огурцы никогда не просолятся, спрашивает политическая философия?
– Не может такого быть, сама же и отвечает она.
– А куда тогда делись Римская Империя, Византия, княжества Далмации и Бухарский эмират?
– Никуда они не делись, потому что живут под другими названиями или под несколькими сразу – размножились.
– А Китай? Китай начал засол при фараонах и до сих пор не заключил договор!
– А вы пробовали солить китайские огурцы?
– Нет.
– То-то!
Зря, кстати, я не взял в обкомовской столовой клубнику под сливками за 5 копеек блюдечко.