Судья Петров опух от сна.
В уборной
шум утекающей воды утюжил время.
Он про себя раздумывал: "Карелин
сулил - не мало! - двадцать с лишним тысяч
за дело Рюмкина, но все твердят упорно:
виновен, мол, и пальцами мне тычут
в страницы протоколов.
Я отмечу:
силён закон! Чтоб в папках, да в картонных -
судьба! ещё какая!? человечья..."
Паркетный пол был в пятнах - судный день! -
сапожной ваксы.
Маленький бинокль
на столике смотрелся одиноко,
как некая издёвка над пространством.
Из всех намеченных сегодня важных дел,
лишь к одному, он вожделел добраться.
Так обыватель, взяв мешок на спину, -
желает общества двух круглолицых дев
и спирта.
"Июль. Шестое. Слушается дело
Безлюдцевой: о краже сапога
чиновника Спарыкина.
Солгав
на досудебном следствии, она же
удвоила свой срок.
Неужто демон
шептал ей, что украв сапог однажды,
она свершит расправу над всей знатью?
Не думаю!
Безлюдцева - вы древо
всего порочного...
Ну, не кривитесь! Встаньте!"
И вдруг Петров, как гренадер, вскочил
на тумбу у открытого окошка:
"Безлюдцева, помилуй тебя Боже,
опомнись, за сапог отправлю в ссылку!
Связать бы тебя дуру на печи
да по-отцовски хорошенько всыпать...
Не плачь, Безлюдцева! Зачем нам эти розни!
Казнить тебя, не нахожу причин...
Назначу розги".
И развернувшись к публике спиной,
Петров, извлёк непревзойденным жестом
из рукава две папки.
В совершенстве
владея мастерством "бросков из окон",
он сбросил их Карелину:
"Зимой
всё было бы спокойней...
Дал бы око, -
хотя, и так, по-моему, плачу! -
чтоб не кричать: Ограбили! Тревога!
и для порядка, не лишаться чувств".
К ногам Карелина, что, безусловно, трусил,
упали два предмета с высоты
второго этажа.
Не ждав беды,
он бросился к ним, как бегут из далей
штабные офицеры.
Крикнув: "Ух! С ним...",
он увидал: на папках при ударе
тесёмки лопнули...
Листы, во власти ветра,
летели, как безудержные гуси,
к проспекту…