А сон – это вечная сводня
Незримых сторон бытия…
Мне сын мой приснился сегодня,
Неспетая песня моя.
А рядом ни брата, ни мамы,
Одни мы. Избушка, очаг,
И плохо зашитые шрамы
На узких мальчишьих плечах.
Во мне ни восторга, ни боли,
К которой привык за года,
А лишь облегчение, что ли,
Что мимо промчалась беда.
Я обнял горячее тело,
Шепнул ему в ухо: «Привет!»,
А он улыбнулся несмело
И крепко прижался в ответ.
У каждого разное счастье,
Но, сколько о нём ни долдонь,
Оно в неокрепшем запястье,
Сжигающем вашу ладонь.
Как будто в ней одновременно
И пламя зажато, и лёд…
А звать его Вера, наверное,
Ну, кто ж там, во сне разберёт.
И, где-то в другой обстановке,
Средь белых колонн и перил,
Спросил у меня он неловко,
Застенчиво как-то спросил:
«Ты пишешь по-прежнему, батя?»,
И, голову вниз наклоня, –
«Нельзя ли мои напечатать,
Их много теперь у меня».
А я: «Ну, конечно же, Мишка!
Я рад, что душа не пуста.
Мы сделаем новую книжку,
Ну, помнишь, такую, как та…».
Ко лбу прикоснувшись ладонью,
И глядя мне прямо в глаза,
Он тихо промолвил: «Не помню…»,
С грустинкой какой-то сказал.
Рубашка на нём не по моде,
И старые брюки – мои…
И что-то призывное, вроде,
Трубой прозвучало вдали,
И словно когтистая лапа
Над ним замерла на весу.
Сказал он: «Прости меня, папа!
Стихи я потом принесу».
Вошёл он в стеклянные двери,
Рукою махнув – мол, пока!
А хриплое слово « Я верю!»
Присохло к концу языка…
И тень на стекле силуэтом,
А в двери в полметра окно,
И очередь… вроде, билеты…
На поезд? А может, в кино?
Потом ряд обшарпанных комнат,
В подвале? В аду? В кабаке?
Какой-то пацан приблатнённый
С разбитой бутылкой в руке.
И ноги меня уносили
Через проходные дворы,
И стыдное чувство бессилья,
И лёгкость пустой кобуры,
И взгляд промахнувшейся смерти,
Пустой и безжизненный взгляд…
А было всё это в Сысерти.
Всего лишь час сорок назад.
11.11.11 г. 04.30.
© Copyright: Юрий Хохолков, 2011