Изучая историю СССР, постоянно встречаю у разных авторов одну и ту же фразу.
«Ленин хотел, но аппарат оказался неспособен…»
«Хрущёв хотел, но аппарат был против…»
«Брежнев пытался, но аппарат…»
«Андропов, Горбачёв пытались, но партийный аппарат…»
Ельцин сам говорит о сопротивлении номенклатуры в своих воспоминаниях.
Про Сталина подобные высказывания я не встречал – при нём просто расстреливали неспособных и несогласных.
Но мало того.
Керенский о том же пишет и говорит в знаменитой серии телеинтервью 60-х.
То же написано о столыпинских реформах, начинаниях Витте, о затянувшейся отмене крепостного права.
Бояре, помещики, генералы, аппарат…
Я не понимал, как это работает, но наткнулся в дневниках бессменного помощника Горбачева, А. С. Черняева – известного аппаратчика.
В годы Перестройки Черняев напряжённо размышляет, как важно, чтобы новое мышление, которое на весь мир провозгласил Горбачев, нашло своё отражение в ежедневной практике, во внутренней и внешней политике.
Черняев готовит встречу Горбачева и Тэтчер и пишет в дневнике о том, что Тэтчер считает новое мышление важной вехой в мировых делах.
Тэтчер была против объединения Германии и говорила об этом Горбачеву, но в ГДР находилось 500 тысяч советских солдат, армады танков и тактическое ЯО.
У СССР не было денег на содержание Западной группы войск.
«Новое мышление», – напоминает Черняев Горбачеву.
«Новое мышление», – говорит Горбачев Тэтчер, и та соглашается: «Новое мышление».
Надо выводить войска, ломать Берлинскую стену, соглашаться на объединение Германии, иначе всё случиться само по себе без всякого согласия и без нового мышления.
Жалование советских военных лежит в восточнонемецких марках в банках ГДР, но марку ГДР упраздняют, приравнивая к маркам ФРГ.
Немцы выдают деньги советским военным западной маркой.
Марки ФРГ тут же меняют на рубли, которые спешно печатают.
Немцы начинают строить в СССР городки для офицеров. Никто не знает, где их строить.
Но строят. Пока их строят, армию передислоцируют, демобилизуют. Хаос вывода советских войск из ГДР и Восточной Европы не поддаётся описанию…
В 2004 году меня и ещё четверых таких же бизнесменов вызвали в Луганскую администрацию.
«Принято решение о реформе угольной отрасли».
Это была третья на моей памяти реформа Углепрома, но после неё было ещё пару.
«Какая цель реформы?», – спросил я.
«Объединение всех шахт под единым руководством. Меньше вопросов. Вы теперь управляете всеми шахтами Луганской области. В вашем распоряжении кабинет в Луганскугле».
Кабинет был один.
В трёхэтажном здании Луганскугля длиной в полквартала работало три сотни людей, но чем они занимались, я не знаю до сих пор.
Через пару дней у нас появилась секретарь. Выпускница иняза. Чья-то дочь.
Она готовила нам чай и кофе.
Через пару недель нам прислали генерального директора. Ему дали отдельный кабинет.
Ещё через месяц прислали начальника отдела кадров. Он потребовал от нас предъявить дипломы.
У меня был. У Серёги не было, но он божился, что двадцать лет назад окончил заочно техникум...
– У вас в анкете сказано, что вы лауреат Нобелевской премии. В какой области вы получили Нобелевскую?
– В Одесской…
К тому времени я понял смысл очередной реформы, сумел её сформулировать и даже заслужил за это одобрение Киева.
«Мы должны присоединить убыточные шахты к прибыльным таким образом, чтобы в отчёте не было убытков».
Это очень понравилось.
Шахт было 96. На них работало более 150 тысяч человек. С семьями – до полумиллиона людей.
Оказалось, что десяток шахт нельзя никуда присоединить, потому что по этим шахтам есть специальные Постановления КабМина.
Были ещё шахты, которые выводили из Минуглепрома в Фонд Госимущества для приватизации.
Некоторые из них преобразовали в акционерные общества, а другие сдали в аренду директорам или фирмам.
К нам стояла очередь как в Мавзолей. Десятки людей толпились в приёмной. Катя непрерывно кипятила чайник.
Я пытался заговорить с ней на английском, но она и по-русски не успевала кипятить.
Чтобы разгрузить очередь, я стал запускать в кабинет по пять человек и обсуждал с ними проблемы сразу со всеми в режиме совещания.
Постепенно мы занимали в «Луганскугле» новые кабинеты, вытесняя из них бывших владельцев.
У нас появился главный инженер и заместитель генерального директора по экологии.
Инженер тыкал нас носом в планы горных работ, а эколог требовал план по охране природы бескрайней Донецкой степи.
Меня назначили директором по сбыту, а Серёгу коммерческим директором.
Я занял для отдела одноэтажную пристройку и стал набирать штат.
Моему отделу нужно было продавать в месяц 1 миллион тонн угольной продукции 3-х марок углей, каждая из которых содержала 5 видов, но в пределах одной марки и одного вида углей имелись отличия по содержанию углерода, влаги и серы.
Фактически сортамент состоял из 30-ти наименований, а география и структура сбыта требовала заключения нескольких сотен договоров, включая два десятка внешнеэкономических.
Проведя несколько собеседований с кандидатами в отдел, я понял, что первые вопросы нужно задавать в пределах таблицы умножения и учебника по географии для 5-го класса.
Один из экономистов, выпускник местного университета на вопрос о количестве жителей в Украине ответил: «Приблизительно пять миллионов».
Тем не менее, работа двигалась. Отдел наполнялся.
За три месяца между ежедневными совещаниями в администрации и у генерального директора нам удалось обслужить очередь из тысячи человек. Мы заключили три сотни договоров и отладили систему компьютерного учёта по ним.
Два диспетчера круглосуточно собирали по телефону данные с 96 шахт и вносили массив в компьютер.
У меня появилась электронная таблица, отвечавшая на любой вопрос с момента создания отдела.
Программист написал макрос к таблице, чтобы любой начальник мог одним нажатием кнопки получить справку.
Старая угольная мафия сопротивлялась, как могла, но у нас – новой угольной мафии была поддержка в правительстве.
Мне удавалось маневрировать, а Серёге угрожали и ему выделили вооружённую охрану – двух бойцов-первогодок – худых, напуганных и усталых. Их меняли один раз в сутки.
Серёга ночевал в съёмной однокомнатной квартире, а охрана всю ночь сидела на табуретках в коридоре.
Глядя на охрану, я предполагал, что их оружие и измученный вид скорее могут привлечь преступников, чем наша деятельность по слиянию прибыльных шахт с убыточными.
Я уговорил Серёгу купить бойцам матрац, и они спали по очереди на полу.
По первому снегу Серёга пришёл на работу без обуви – босиком.
Он шёл по городу, по снегу, по асфальту без носков, совершенно босой в кашемировом пальто с кожаным портфелем в руках, а два бойца с пистолетами на поясе следовали позади.
Поверх воротника пальто Серёга носил длинный белый шарф в два оборота по тогдашней моде.
В больницу ехать отказался. Потребовал ежедневную сводку, углубился в отчёты. Катерина в приёмной плакала.
Я пришёл к нему в кабинет. Серёга не был пьяницей. Имел как все две жены – одну дома, а вторую на выезде.
Обыкновенный лауреат Нобелевской премии в Одесской области.
«Вы считаете, что я сошёл с ума, – сказал Серёга, – а если мне не холодно идти по снегу босиком, тогда что!».
«Я не считаю тебя сумасшедшим, – сказал я, – но мне трудно будет убедить остальных. Юрий Николаевич просит тебя поехать в больницу».
Нашего генерального директора звали Юрий Николаевич. Ему было под 60 лет, из которых он лет 20 руководил прибыльной шахтой.
«Юрий Николаевич, – Серёга вздрогнул, напрягся и сник, – просит? Хорошо, я поеду в больницу».
С того дня он иногда звонит мне. Спрашивает как дела, но долго не выслушивает, а начинает говорить о давно забытых учётных таблицах угольного баланса Луганщины.
В один из последних солнечных дней осени 2004 года было воскресенье.
Я встал в 6 часов утра и пошёл пешком к далёкому водохранилищу по степной грунтовой дороге между жёлтых дубков и красных клёнов. Важно, что я был в спортивном костюме и кроссовках.
Рассчитывал вернуться домой часам к 9-ти. В 8-00 запел утреннюю песню мой мобильный.
Звонил Юрий Николаевич: «Почему вас никого нет на работе?»
«Сегодня воскресенье».
«Я вас не спрашиваю, какой сегодня день. Что за манера отвечать на незаданный вопрос!!!», – загрохотал генеральный и бросил трубку.
Через минуту звонили уже из областной администрации: «Вы с ума сошли! Немедленно соберите всех у генерального».
Я стал будить аппарат, номенклатуру, бояр и генералов, вызывая на себя огонь тяжёлой артиллерии их жён.
Через два часа мы собрались у Юрия Николаевича.
«Сегодня воскресенье, – сказал генеральный директор, – езжайте домой»…
У нас получалось продавать по мировым ценам 1 миллион тонн углей в месяц. Мне звонили со всех концов света – из Роттердама, Гамбурга, даже из Нью-Йорка и Сингапура.
Прибыльные шахты продолжали приносить прибыль, а убыточные – убытки. В отчётах мы усредняли показатели, и в Киев попадал более-менее красивый отчёт.
Не было дня, чтобы где-то ни случилась авария, сход вагонов, обвал кровли.
Не было дня без маленькой победы над мировым хаосом и вселенским кошмаром.
21 ноября 2004 года случился Майдан, как всегда в день рождения моей мамы.
Власть перешла к оранжевой оппозиции.
Нашу шарашку тут же разогнали: «Вместо реального реформирования отрасли, прячут убытки в отчётах, манипулируя данными».
Прибыльные и убыточные шахты опять разделили, чтобы через три года вновь собрать их под новым флагом...
Короче говоря у меня есть собственная оригинальная версия истории страны за последние 150 лет.
После отмены крепостного права у нас появилось несколько миллионов неприкаянных бывших рабов.
То здесь, то там, обратите внимание, то в ГДР, то в Луганской области они появляются в учётной сводке группами по полмиллиона человек – то в виде советских войск в ГДР, то в виде луганских шахтёров и членов их семей.
Словно древние евреи, вышедшие из тьмы египетской, но не имея перста божьего, указующего на северо-восток в Ханаан, слоняются свободные рабы по средне-русской равнине. Но нет им нигде земли обетованной.
Что с ними делать, куда девать, в какую строку отчёта записать, чтобы души бывших рабов перестали вводить в соблазн фараона, а он – терзать аппарат?
Серёга не справился с подобными мыслями и пошёл по снегу босой впереди двух стрелков военизированной охраны, а я пока держусь, но только благодаря новому мышлению.