Сегодня Великий День. Для меня он счастливый, потому что рядом моя мамочка, которая работала с 12 лет на военном заводе.
Она рассказывает о войне, она делется радостью и болью.
А у многих такого счастья уже нет. Уходят наши фронтовики и свидетели тех страшных военных дней. Мои родные воевали на этой войне. Многие не вернулись.
Чем больше лет отделяют нас от войны, тем дороже Победа, стоившая стольких человеческих жизней. Донести до ума и сердца детей подвиг старшего поколения — эта наша задача.
Я написала о жизни мамы в годы войны, о её трудном детстве с её слов. Читайте, дорогие мои друзья!
ВОЙНА ОСТАЛАСЬ ВО МНЕ ГРОМАДНЫМ ЧЕРНЫМ ПЯТНОМ
(Написала под впечатлением рассказов моей мамы, Галины Александровны)
* * *
Смотрю в замёрзшее окно,
Как это было всё давно:
На улице метель шумит.
Нежарко в доме...
На лавке тихо мать сидит,
Глядит в ладони.
Свою ли хочет жизнь понять,
А может, чью-то
Через свою предугадать,
Молясь кому-то.
Ушли два брата и сестра.
Поодиночке.
Мать почтальона ждёт с утра,
Но нет ни строчки...
Я, у окна на сундуке,
С усердьем адским
Черчу на аспидной доске
С крестами каски.
На них льёт с запада заря
Свой свет кровавый.
И бьют снежинки февраля
По стёклам алым...
«Моё поколение встретило войну в возрасте 12-14 лет, учениками 5-7 классов. В этом возрасте мы уже осознавали беду, пришедшую в страну и в каждую семью. Именно нашему поколению досталась доля испытать и вынести на своих неокрепших плечах тяготы и потрясения тыла воюющей страны.
Кaждый, кто когдa-нибудь брaлся зa перо, чтобы рaсскaзaть о тех военных днях, поймет, кaк нелегко писaть о событиях, которые довелось пережить сaмому.
I
22 июня 1941 года. Воскресенье. Тепло и солнечно. Открываю глаза. В комнате я одна. Странное чувство одолевает меня. Знаю, мама занята своими делами. Папа на работе. А где сестрёнки? В доме тихо. В комнату входит мама. Садится на стул. Она словно не видит меня.
- Галя, вставай, одевайся. Мама протягивает мне горбушку тёплого хлеба и кружку парного молока. Я ем не торопясь, смотрю на маму, ничего не понимаю. Мама какая-то другая, ссутулила плечи, молчит по-прежнему.
- Ну, поела? Вставай!
- Мам, а пирожки? Я сегодня девочек позвала. Ты обещала. Ма-ам, -тяну я. Ну, ведь ты обещала. Девочки придут.
Тут я посмотрела на маму и ужаснулась. Глаза её покраснели, а лицо было белее снега.
- Мам, ты что? Что с тобой. Ты заболела? А? мам?
- Доченька, Галочка, моя родная! Беда, Беда! Страшная беда пришла. Мама споткнулась. В моём сердце что-то дрогнуло, мне стало страшно. Я опустила голову.
В эту минуту зазвучал голос диктора:
— Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Заявление Советского правительства:
Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Атаковали наши границы…
И другие его слова: Мы должны ответить сокрушительным ударом. По всей стране вводится военное положение и всеобщая мобилизация.
Так началась война. Страшная, вероломная, ужасная, которая унесла миллионы жизней. Она ворвалась и в Юрюзань, в наш дом, исковеркала нашу жизнь, сломала привычный её уклад, принесла голод, боль, огромные тяготы,
Война лишила меня детства.
Начался новый этап в моей жизни.
Электричества в доме не было. По вечерам зажигали керосиновую лампу. Жили впроголодь – ходили, собирали очистки, радовались, когда находили "жирные” очистки со слоем картошки. Жарили их на плите, и они хрустели, как современные чипсы.
Кусочек черного черствого хлеба считался лакомством, как пирожное.
...Стояла намертво Москва.
Зима стояла у порога.
Хотелось есть и голова
Кружилась оттого немного.
Чурбак потрескивал сырой.
Сочились, набухая рамы.
И долго ссорились с сестрой
Мы из-за места возле мамы...
II
Воспоминания бывают разными. Я помню каждой клеточкой моего тела то далёкое, но тяжёлое время. Война осталась во мне громадным тяжёлым пятном.
Понятия "дети" и "война" несовместимы! Нам было хуже, чем взрослым! Мы не понимали, что происходит: почему мама постоянно плачет, почему всё время хочется есть, Много детского почему? Но детским чутьём я понимала, что в и дом пришла большая беда.
Война была от нас рядом. Но мы, дети, сначала её не боялись. Прыгали, бегали, смеялись. Мама была рядом, папу ещё не забрали на фронт. Всё страшное было впереди.
В сентябре я пошла в пятый класс. Перед глазами встаёт длинное бревенчатое одноэтажное здание, в котором расположилась школа. Полы натёрты мазутом. Уборщицей в школе работала мама, учительница по образованию. Не с кем было оставлять малышей на целый день. В семье детей было шестеро.
Война – это что-то непонятное, страшное, огромное, вроде холодного далёкого звёздного неба, которое никогда не кончается.
В ту зиму стояли ужасные морозы. На ногах – бурки, сшитые мамой, на которые надевали колодки (брезентовые ботинки на толстой деревянной подошве). На плечах – куртка, перешитая из старой папиной фуфайки. Поползли вверх цены на продукты, деньги стали быстро дешеветь. Потом как-то враз опустели полки магазинов, а возле хлебных лавочек росли гигантские очереди. В начале августа сорок первого появилось новое для нас слово – карточка. Нет не фотографическая, а хлебная! Карточка с отрывными талонами. Я сидела за партой и мечтала, чтобы хлебных карточек было много-много! Урок шёл обычно. В классе стояла тишина. Вдруг в дверь постучали и позвали Нину Звереву. Не успела Нинка выйти из класса, как всем стало не по себе. Вдруг раздался страшный крик. Всё смешалось у меня в голове. Мы выскочили из класса…
В тот день в семью Зверевых пришло сразу две похоронки. Погибли старший брат Николай и Нинин отец…
Обессилевшая от горя мать, не могла не сказать об этой страшной беде Нине. Рано или поздно, а старшая дочь узнает обо всём. Повзрослевшие дети ведь тоже могли утешить родителей.
Учительница Мария Васильевна стояла у окна и плакала. На фронте был её единственный сын Андрюшенька.
Во мне, как во всех нас, сидел лютый враг – голод.
Он возникал внутри и начинал меня посасывать, превращаясь в зверя, который сидел в моей утробе и пытался меня уничтожить. Этот зверь сидел во мне постоянно и убежать от него было невозможно.
Я достала из сумки оладьи из картофельных очисток, которые положила мама. В школе выдавали паёк, которого хватало часа на полтора. И снова в моём желудке просыпался ненасытный зверь, высасывающий меня изнутри.
Стою в углу, жадно жую оладьи, А Гришка Петрушин дразнится:
- Галька обжора, Галька обжора, лопнешь от жора, лопнешь от жора.
- Да не обжора я, Гришка, на, бери, ешь, - протягиваю я Гришке последний из трёх оладушек. Я всегда была общительной и не жадной, потому что росла в большой семье.
И вот уже довольный Гришка пляшет возле меня и смотрит, как на Богиню. У Гришки мама умерла совсем недавно. Сердце не выдержало. Брата Гришкиного фашисты расстреляли в первый день войны. Старший брат учился и жил в Москве. Гришку и его сестру Варьку воспитывала тётка, у которой было ещё три дочки.
После обеда мы прощались с любимым учителем математики, Григорием Ивановичем.
Уходя на фронт, он сказал:
- Ну, что, ребята, учитесь, дружите, дадим мы немцам жару. Скоро побегут они от нас! Берегите матерей своих, младших братьев и сестёр. Помогайте друг другу. А мне пора.
Не могу забыть, как я плакала, слёзы душили меня тогда, как огненные змеи.
- Ох, Григорий Иванович, чему же мы без вас научимся?
Долго не было у нас математики. Через три месяца молодая учительница начальных классов взялась учить нас решать примеры и задачи. Но глубоких знаний по математике она не могла нам дать, а Григория Ивановича я не видела больше никогда. Сказали, что пропал наш учитель без вести.
III
Вот и конец зимы сорок второго года. Мы с мамой копаем часть лужайки перед домом. Твёрдая, как камень, земля поддаётся с трудом, сажаем картошку, вернее, те же очистки картофельные, если можно так сказать, картошку разрезаем на множество кусочков.
Иду домой от Кати Безрукиной. Есть хочется, сил нет. Собирали с Катькой крапиву для супа. Плетусь домой, мечтаю что-нибудь съесть. Вспоминаю апельсины и большой пирог, который пекла раньше мама. А сколько было вкусностей!
Прихожу домой и узнаю, что папу забирают на фронт.
Сажусь в уголок и плачу, плачу шёпотом, как в шутку говорила мама. Слёзы льются по щекам потоком. Скоро утону в слезах, но молчу. Боюсь расстроить маму. Немного успокаиваюсь от мысли, что папа обязательно вернётся.
- Папа, папочка! Ты ведь вернёшься!
- Папочка, родной, тебя не убьют? Да? Пиши нам часто. Пап! А ты мне что-нибудь привезёшь с фронта? А посылки будешь слать?
Подойти к папе трудно, его обступили брат и сестры. Все дерёмся за место возле папы. Наконец, очередь дошла до меня. Отец прижал меня так, что я чуть не сломалась, мне было немного больно, но приятно, на душе страшно. Вдруг больше никогда не увижу родное лицо?
- Папа! Папа! Возвращайся скорее! – Ревели мы хором.
Отец ушёл, и в доме стало совсем страшно и холодно. Согревали мамины глаза и руки. Давало покой мамино сердце. Мамочке приходилось топить печку-буржуйку. Я ей помогала добывать дрова. Самая старшая сестра Оля и брат Аркадий тоже ушли на фронт. Сестра Рая всё время болела и падала в обморок. А младшие сестрёнки, Тамара и Люда, ещё совсем не понимали, что происходит в доме. Они чувствовали беду. Часто плакали, хворали, хотели есть, как все дети нуждались в тепле, еде, одежде. Игрушки делала мама. Она шила тряпичных кукол, из бересты, делала кораблики, плела какие-то корзиночки, рябиновые бусы. И на всё, на всё у неё хватало времени. А слёз маминых мы не видели никогда!
Наш маленький город жил, сражался и ковал оружие для грядущей победы; вместе со взрослыми вставали на защиту любимого города дети и подростки.
Покупать обувь и одежду было не на что. Учиться было трудно: не хватало учебников и тетрадей, карандашей, ручек и чернил. Писали сажей на газетах.
IV
Жаркое солнце как будто спустилось с неба и жарило изо всех сил.
Я обливаюсь потом. Работы дома полно. Надо принести воды, вымыть полы, постирать одежду, помочь маме занять сестёр.
Вырезаю «кубики» для Томы. На кубики они не похожи, но строить из них что-то можно. Вдруг нож срывается и из ладошки бурным потоком хлыщет алая кровь. Я ору, мама не слышит. Хватаю тряпку, перематываю руку.
Но «кубики» были любимыми игрушками у сестёр.
Мама всё время в работе. Собирает крапиву, лебеду, готовит затируху и оладушки, заготавливает на зиму ягоды и грибы. Взяла в дом козу. Теперь мы дёргаем траву руками, готовим корм нашей козочке. Руки болят, пальцы у меня в крови, в мозолях.
Коза прожила у нас целую зиму, а весной случилось несчастье: нашу козочку украли. Поплакали, да делать нечего. На другую не было денег.
V
Вот уже три месяца нет писем от папы. На фронте брат и сестра. Они пишут редко. А от папы – ничего. Мама не улыбается, видим, как ей плохо. Стараюсь не думать о папе, но во мне кипит злость и ненависть к фашистам.
- Вот бы и мне на фронт, как Оле! Как отомстить за наших солдат?!
Всё стало ясно за несколько минут.
- Я пойду работать на военный завод. Я должна! Я буду помогать солдатам бить фрицев!
Завод! Завод! Я должна работать!
Поднимаюсь по большим деревянным ступеням. Сама маленькая, худенькая девочка, с озорными карими глазками, уверенная в себе.
- Ты куда, девочка?
- Работать хочу!
- Работать? Тебе сколько лет
- Скоро четырнадцать!
- Вот и приходи в четырнадцать.
- А вы, дяденька здесь главный?
- Главный.
- А кто самый главный?
- Ишь ты, самого главного ей надо? Иди, иди к маме.
- Дяденька, вы понимаете, что я здесь нужна! Отец не пишет. Вдруг фашисты его убили? Не могу я дома. Возьмите меня на работу, я буду очень стараться.
- Стараться она будет! Ладно иди. Завтра придёшь!
На другой день было то же самое. На третий день я сидела возле дверей отдела кадров и чуть не свалилась с лестницы, когда дверь открылась, и на пороге появился седой мужчина…
Через несколько дней я уже была рабочей четвёртого снаряжательного цеха. Это цех, где делали патроны «Лим», «Маузер» для наганов, пистолетов, винтовок. Я работала на завёртке этих патронов. Никто из окружающих и не подозревал, что мне было всего неполных тринадцать лет, а метрики (так называли свидетельство о рождении) я подделала, исправив дату своего рождения и сделав себя старше на два года. Вывести чернила меня научил один мальчишка. Кажется печёным яйцом. Никто всматриваться в мои метрики и не думал. Или не хотел. Лишние рабочие руки на заводе очень были нужны.
VI
В работе пролетают шесть часов, но очень хочется домой, а бригадир забывает, что мы подростки, оставляет нас работать сверхурочно. Так хочется побегать, поиграть. Ноют плечи, болят маленькие пальчики, ещё не знавшие настоящей работы.
Детство бьёт ключом. Мы скачем по цеху, как резвые лошадки. Откуда-то появляются скакалки-верёвочки. Мы поём и веселимся. Я наматываю скакалку на руку и тоже ношусь возле станков. Вдруг моя скакалка зацепилась и попала в колесо от станка. Колесо крутится. Я приближаюсь к ремню. Ещё бы несколько секунд и прощай моя маленькая жизнь. Но проворный слесарь, Ванька быстрый, кинулся к моторам и остановил все станки на линии.
С громким воем и лязгом замолкает маховое колесо, и я чудом осталась жива.
Досталось воспитателю Марусе Батуриной. Не любила она нас, подростков, и мы ей платили тем же. Потому и шалили, и шкодили, а может, просто дети хотели оставаться детьми.
Вечером, покидая цех и подходя к дому, приходилось преодолевать огромное безлюдное пространство.
- Мама! Мама! – изо всех сил кричу я. От страха холодеют ноги и руки.
Лечу стрелой к дому. И вот уже моя родная, заботливая мама, бросив малышей, бежит ко мне навстречу.
- Галя, Галенька! Я здесь, не бойся. Иди скорей, доченька! Мама крепко обнимает меня. Страх отступает. Я дома. Я отдаю маме карточку на хлеб.
- Мам! Мама, хлебную карточку дали. Я карточку заработала!
VII
Ещё было темно, и так не хотелось вылезать из постели. Простыни у нас были заштопаны. Да их и простынями трудно было назвать. Жили бедно. Очень не хотелось идти на работу. Поспать бы ещё пару часов. Я неохотно вышла в сени и чуть не упала от страха.
Передо мной сидел огромный рыжий пёс, держа в зубах большой кусок сала. Пёс рычал и не давал мне пройти к умывальнику. Тут и мама всполошилась не на шутку. Кусок сала не давал покоя ни нам, ни блудливому псу. Есть солёное сало он не хотел, а отдавать свою добычу не собирался. Но мама умела обращаться с животными. Она изловчи-лась и смело стукнула псину палкой по переносице, бросив ему малюсенькую корочку хлеба. Пёс выронил сало и вцепился зубами в хлебную корку. Он всё-таки решил, что корка вкуснее чем сало, и вдруг убежал, оставив нам свой «подарок». Наверное, подумал, что и этот кусок отберут.
- Это была «гуманитарная помощь» для нашей семьи, - шутили мы потом. Найти потерпевших хозяев мы бы не смогли. Жарить сало нельзя. Запах разнесётся через трубу по всей округе. Но зато суп с салом мы уплетали с удовольствием.
Так что были и такие минуты в нашей нелёгкой жизни. А тяжёлые, страшные, безутешные военные дни тянулись и тянулись, унося человеческие жизни, ломая наши души, изнуряя работой тело, изматывая наши сердца.
VIII
Война – не мать родная, на ней достаётся всем. Ну, кто прошёл этот ад и живым остался, тот никогда ад этот не забудет. Только вот не всем посчастливилось жить после войны.
Весну сорок третьего года я не забуду никогда. В конце марта, в наш городок стали приезжать беженцы. Их расселяли, не спрашивая хозяев.
Как-то рано утром к нам привели молодую женщину с двумя маленькими дочурками. Старшую, пятилетнюю, звали Ниночкой, А на младшую, двухлетнюю Галю, очень похожую на мать, больно было смотреть. Худенькая, маленькая девчушка еле-еле стояла на ножках. Как они её держали эти тонюсенькие, как спички, ножки? Девочка то и дела кашляла. В её серых глазах не было жизни. Мама была тихая, скромная женщина. Никто и не знал, что Валя, так звали мать девочек, сильно простужена, что у неё больные почки. Жаловаться женщина не хотела. Да и кто мог помочь её беде?
Валю с младшей девочкой положили на нетопленую печь. Мы-то отапливались буржуйкой. Большая печь требовала много дров, а где их можно было доставать?
Вот и пришлось положить больную женщину на печь, на которую мы настелили разное тряпьё. На полу было совсем холодно, а кроватей у нас не было. Мы и сами гнездились то на полу, то на кроватях вдвоём и втроём. Комнатка была маленькая, а кухня ещё меньше. Обессилившая квартирантка согревала младшую дочь своим телом, а Ниночку мы положили на сундук, укутав фуфайкой. Но всё равно девочка дрожала от холода. Да и нам было холодно и всё время хотелось есть.
Через два дня мы поняли, что Валя тяжело больна. Женщина не могла вставать. Продукты, которые ей выдали в дороге, у неё кончились, а работать молодая мать больше не могла.
Утром, когда солнце протянуло в дом свои лучики, напоминая о том, что жизнь так хороша, мы узнали, что Галочка больше никогда не увидит солнышко, яркое голубое небо, не услышит щебет птиц и родной голос своих близких. От голода и болезни малышка умерла.
Моя мама положила её безжизненное тельце в кухне на скамью. А я, тринадцатилетняя девочка, соображала, куда деть труп ребёнка. Страх пронизывал всё моё тело. Малышей мама увела к соседям, но Томочка, младшая сестрёнка всё уже понимала, и на всю жизнь запомнила эту страшную картину жизни.
- Так и стоит у меня перед глазами белое личико Гали, - с ужасом вспоминает моя сестра те страшные годы.
Дрожа от этого кошмара, мне удалось оторвать доску от завалинки дома, из которой я соорудила что-то вроде гробика. Доски распилила и сбила кирпичом. Гвозди в доме нашлись, а молотка я не обнаружила. Мама завернула Галочку в тряпку, положила на санки. Снег ещё не растаял, и мы повезли мёртвую девочку на старое кладбище.
Замёрзшими руками тянули санки, плакали. Двумя тупыми лопатами сделали небольшое углубление в земле и засыпали могилку землёй, как могли.
- Спи спокойно, Галчонок, - сказала я.
Домой шли с мамой рядом, не проронив ни слова.
Через два дня не стало и Вали. Её похоронить было очень сложно. Куда мы только не звонили, к кому только не обращались. На третий день привезли огромный гроб, в который кинули труп женщины, и увезли неизвестно куда. А Ниночку забрали в детский дом.
Мне удалось разыскать отца Нины. Вскоре красивый полковник авиации приехал к нам. Николай Семёнович не мог поверить в то, что я, тринадцатилетняя девочка, разыскала его. В детский дом мы поехали вместе. Я рассказала, как хоронили Галю.
Помню длинный коридор детского дома. По коридору навстречу родному отцу бежит исхудавшая пятилетняя девочка и кричит:
- Папа! Папка! Па-а-поч-ка-а!!! Рыдали все вместе. Девочку отец забрал с собой. Но эту боль, эти душевные раны, как осколки чёрной и страшной войны, останутся во мне навсегда.
IX
Я продолжала работать на заводе. Была бригадиром подростков. Нам установили норму. Завернуть в смену сорок восемь пачек. Норму мы перевыполняли. Я завёртывала по сто пятьдесят пачек. Считалась тогда стахановкой.
Патроны клали в колодку ровными рядами, и каждый ряд перекрывали бумажной лентой. Мы писали на этой ленте бойцам письма и давали свои адреса.
Я писала: «Дорогой боец, эти патроны завёртывала я, Галя! Бей фашистов, этих мерзких людишек, а себя береги»
И вот мне пришёл ответ от бойца Сени Частюнина. Он прислал фото, которое до сих пор сохранилось. Он писал, чтобы я росла быстрее и тоже выслала ему фото. Но адрес я потеряла, и переписка наша закончилась.
Шёл 1944 год. Отец в конце войны регулярно писал нам письма. Был ранен, контужен, лежал в госпитале. Сестра и брат тоже сражались на фронте.
Но как же всё время хотелось есть. Привычным стало слово хлебные карточки. Нам давали рабочий паёк (800 граммов хлеба в день).
Хлеб был очень липкий, словно непропечённый, чёрный. Но вкуснее его ничего другого мы не знали.
X
И вот настал долгожданный День Победы, 9 МАЯ. Дорогой светлый день, когда все люди, вздохнув после напряжённых лет войны, по-настоящему осознали радость своего подвига, а вместе со взрослыми мы, дети, чувствовали себя небольшой частицей в этой победе.
Как мы все ждали сообщения о конце войны! Радио не выключали даже ночью.
В два часа десять минут был прочитан акт о военной капитуляции германских вооружённых сил и указ Президиума Верховного Совета об объявлении 9 МАЯ Праздником Победы.
Небо озарялось фейерверками и ракетами. Все прекратили работу, выбежали на улицу. Каждый воспринимал Победу по-своему. Люди обнимали друг друга, плакали.
Один пожилой мужчина схватил меня и поднял кверху. Он меня целовал и плакал.
- Деточка моя, ты больше не будешь такой чумазой, война кончилась! - говорил радостно старик.
Он чуть не уронил меня на землю. Я плакала и смеялась. Младшие сёстры никак не могли понять, что происходит вокруг. Почему вдруг смеётся мама.
Вскоре пришёл с фронта отец. Брат и сестра тоже вернулись, но брат был тяжело болен и вскоре после войны умер.
Я выжила в той страшной войне, выжила, чтобы жить дальше, строить мирную жизнь.
Стала бабушкой и прабабушкой, Выучила сотни ребят. Имею награды. Мне вручили шесть медалей за Победу над Германией.
Сейчас это история. Дай Бог, чтобы наши дети, внуки и правнуки никогда не узнали это страшное слово ВОЙНА!»
ПОСЛЕВОЕННОЕ
У нас утрами росы, росы
На копнах сена, на траве,
У остывающей берёзы
Роса на белом рукаве.
Роса на вырубке и пашне,
На хлебной золотой стерне,
Она на памятнике – нашим
Солдатам, павшим на войне.
В их память тополь ветку клонит,
Звенят созревшие овсы,
Им подорожники в ладонях
Несут по капельке росы.
У нас утрами росы, росы,
И на виду осенних дней
Уж не росы ль сладкоголосой
Напился поздний соловей?
ФЕЙЕРВЕРК
Всё ярче и ярче взлетают ракеты,
Блестят, как алмазы,
Торопятся вверх,
От них столько блеска,
От них столько света!
Какое же чудо
Смотреть ФЕЙЕРВЕРК!
То розы свои лепестки распускают,
То астры, как яркие звёзды, горят.
Да здравствует праздник 9 МАЯ!
Он миром и песней встречает ребят.
АЛЁНА РАННЕВА НАПИСАЛА СО СЛОВ МАМЫ -
ГАЛИНЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ.
«ВОЙНА
ОСТАЛАСЬ ВО МНЕ
ГРОМАДНЫМ
ЧЁРНЫМ ПЯТНОМ»
(воспоминания о военных годах)
1941-1945