Если соборы чутки к чуду, тогда заборы,
В гулкой глуши глухие, чуют разве что чурки,
Чучела и чурбаны – чур меня, чур! – чудовищ,
Чьи чулочные чары чакрами помыкают,
И дощатые волны перед чудо-чулками
Расступились бесшумно, зону заноз разрознив
Коридором, где корчи коренастых кикимор
В кимоно киммерийских забавляют кумиров
Черни; с черепом череп чокается, а между
Шершавых досок, между горбылей щелеватых
Я провожал Надежду, шепчущую «не надо»,
Для надежды надежда – это нож для наживы,
Дева для раздеванья в сумерках и во мраке
Адском, хотя до рая рукою подать; Вера
Мне свернуть не позволит: справа и слева доски
Голые, на которых можно писать иконы,
Но запрещает Софья богомазу соваться
В проходной двор совета с лютым боем и воем,
Сокращенно: с любовью, ибо лишь Бог есть любовь
Брачная в том убранстве, коего не хватает
Хватким доскам и койкам в каютах покаянья,
А дощатые волны сближаются, и, раскинув
Руки, я раздвигаю стенки гроба распятьем,
Но все равно мне крышка, хоть она голубая,
И в древесине тонут, если справа и слева
Лишь перегной трухлявый, а впереди лишь встречный
С ножом по мою душу, а позади стон стонов,
Станция, а хороший тон в том, чтобы мы топили
Тонкость в томах и тоннах наперекор понтонам
Со спасательным кругом, нет, со знаменьем крестным,
В мире мин и министров, в заупокойной топи
Там, где чуть ли не чудо: в омуте Танин танец.
12.06.1987.