- Щука – рыба не простая: у неё в голове три креста имеются, один большой, католический, два поменьше.
- Да не может быть, - говорит, не веря, Саша, но всё же подаётся вперёд, посмотреть.
- А вот и имеются! – улыбается хитро Доля Иванович. – Сейчас покажу!
Он выуживает тонкую косточку, обжёвывает её и протягивает Саше:
- На, глянь! Фома неверующий! Видишь, по концам кружочки? Крест - католический!
Саша берёт тонкую, почти прозрачную косточку, вертит, смотрит на просвет: и вправду, на крест похожа! Идёт косточка по рукам, каждый поцарапает её ногтем, отведёт руку, хмыкнет.
- Доля! Сам придумал?
- Зачем сам? Природа придумала. Вот теперь поняли, отчего щука самая хитрая, самая живучая? Три креста у неё в голове, как три жизни!
- Да откуда ты узнал?
- Моему деду его дед сказал. Вот такая загадка! Вам, молодым, и разгадывать, почему так?
Улыбается довольный Доля Иванович, нравится ему видеть изумление и недоверие в глазах мужиков, отпивает глоточек водки, морщится, а потом показывает ещё два крестика, поменьше.
- Ну, вот этот на крестик мало похож, - говорит недоверчивый Саша.
- Крестики разные бывают, - поясняет Доля Иванович. – Есть и такие, которые листиками называются. Вот этот на листик и похож. У каждой щуки свои крестики в голове. Одинаковых не найдёшь, мне не попадались…
Доля Иванович встаёт, отряхает штаны от сору и листьев.
- Пойду, донки проверю!
И идёт, покачиваясь, долгий, нескладный, подныривает под ветки и к воде спускается. Земля под ивами сырая, глубокая. По всему берегу наши следы чернеются. Из проследий серые листья топорщатся, к сапогам льнут.
Наши мужики тоже возятся, вздыхают, но не идут: лень.
Солнце бледное, белое, как оловянное, светится над лесом, и по всей реке дорожка оловянистая, вздрагивает, переливается, взблёскивает. И берег вдалеке, и трава-осота как полудой облиты. Быстро бежит река, полнится, ещё день и за берег выйдет.
Я меняю наживку, ставлю белых короедов – в мутной, тёмной воде их хорошо видно. Закидываю донки, мою руки.
В метрах ста от меня Доля Иванович выпрямляется, долгий, светлый, как столб, облитый серебристым солнцем, раскачивает леску, как кадило, и сильно, и уверенно бросает. Грузило ныряет легко, без всплеска, как рыба, и на мгновенье тёмную под берегом воду тоненько и светло расчёркивает. И гаснет.
Я любуюсь Долей Ивановичем. До чего же удивительно это место: берег, ивы изломанные, луг бескрайний, гора с тропинкой, – всё-всё будто пропитано Долей Ивановичем, его простой, бесхитростной речной жизнью. Вот здесь он жгёт костёр, вот здесь примыкает лодку, этой тропинкой он подымается в гору. В июле он берёт косу и окашивает тропинку, делая её широкой, просторной, как просеку, и ходит по ней, раскачиваясь, загребая большими ладонями вечерний или утренний воздух. Дышит полной грудью, блестит весёлыми глазами. И ведь всегда на реке, какой бы ни была погода. Даже тогда, когда рвёт ветер, треплет воду, бьёт и толкает Долину лодку.
Мне кажется, что у Доли, как и у щуки, три креста в голове, три жизни – такой он весь жилистый, живучий, будто вековечный, будто просмолённая корабельная верёвка.
Доля Иванович приносит сигов. У них тёмные, зеленоватые спинки и гладкие серебристые бока.
- У меня там три доночки. Вот на каждой по рыбинке. Я подошёл, а они уж поплёскивают: что долго не шёл? Заждались!
И смеётся.
- А у нас только водка поплёскивает! – говорит немного обиженный Саша. - Слово-то какой знаешь, Доля Иванович?
- Да известное слово: ловись, рыбка, большая да маленькая. Вот и весь сказ!
Он прячет сигов в кирзовую сумку, серую, протёртую, пахнущую особым рыбьим многолетним духом. «Так что закусывать не надо!» - говорят мужики. Наверно, с этой сумкой и отец его ходил, и дед. И вот досталась она по наследству Доле, и не расстаётся он с ней и даже ухаживает: вот заплатку новую на уголок приладил, пуговицу новенькую присадил.
«Ладная сумка, - думаю я, - на рыбу намоленная, Может, в этом всё и дело! Рыба у Доли на сумку идёт!»
Доля кивает, ласково смотрит на Сашу.
Понесёт сигов Доля не домой, а соседке, старухе одинокой, несчастной, высохшей, как старое, подержанное дерево. Примет она рыбинку, запечёт в глиняной ладочке полакомиться, дольёт горячей водички, хлебушком помачит – вот и счастье, вот и хорошо, вот и храни тебя Бог, Долюшка!
Живёт Доля один. Сыновья выросли, далёко. Один на востоке, другой – на западе. А Доля в своей деревушке – по серединке. Сидит на своей лавочке, вдовствует. И не знаешь, тужит он или не тужит – всё улыбается… Одна радость – река под боком. Пойдёт на речку и там сядет на клоч любимый, подопрёт спиной вербу старую и молчит, воду слушает. Я его таким молчащим не раз заставал. Где он был в своих мыслях, Бог знает, тут ли, не тут. А подойдёшь, улыбнётся, потянется:
- Закури, браток, я хоть дымок понюхаю.
(продолжение следует)