Случайная встреча

               
   
                С Л У Ч А Й Н А Я     В С Т Р Е Ч А

                Александр   Визиров
               
 
      Подступившая тошнота отогнала сон. На входе в реальность гул двигателей сдавил сонные уши, заставив проглотить часть децибел. Самолет шел на снижение, поднимая внутренности кверху. Пассажиры, встревоженные возникшим недомоганием, бодрились, выходя из дремотного состояния. Убаюканные руладами ночного перелета, они нехотя выпрямлялись, потягивались, озирались по сторонам, сознавая свое неудобное положение. Тошнотно-щекочущее чувство нарастало, усиливаясь тревожным ожиданием приземления. И то и другое, казалось, тянулось долго. Люди безнадежно смотрели в черные иллюминаторы, пытаясь сориентироваться в пространстве, но выпуклая апертура отражала лишь искаженный свет авиасалона. Общее оживление подсказывало, что время полета подходило к концу. Все получили физическое облегчение, когда судно вдруг замедлило снижение и даже стабилизировалось, давая крен на левый борт. В полумраке неопределенности вновь подступившее к горлу эпигастральное содержимое сообщало об очередном падении высоты. Барометр внутреннего дискомфорта посылал тревожные сигналы о не ладности полета. Корпус лайнера, с еще большим рвением проваливался в кромешную тьму, выворачивая утробу наизнанку, с тяжелой дрожью проходил плотные ярусы невидимых облаков, тормоша страдающие души, и наконец, вынырнув из трясущегося мрака, очутился в необъятном океане ночных огней. Забыв о неприятных спазмах, пассажиры ахнули. Внизу, манящим ультрамарином, сияла посадочная полоса. По сторонам уже отчетливо вырисовывались длинные гирлянды ночных улиц, красные точки телевышек и неоновый бисер высотных зданий. Самолет в последнем броске устремился вниз, захватывая дух с резвостью ярых качелей. Глухой удар под дых фюзеляжа, слегка подбросив пассажиров, отозвался глухим визгом резины  -   все наклонились вперед, и по обеим сторонам уже неслись огни аэродрома. Мы в Москве!
         Выйдя из оцепенения, авиапассажиры вздохнули, послышался нервический смешок долгожданного расслабления. Демонстративное освобождение от ремней безопасности пробежалось по всей длине салона дружным щелканьем пряжек. Громкие разговоры, с призвуком обретенной уверенности, заполнили непривычную тишину. Магическое действие полета закончилось и родная земля, нехотя пробуждаясь, вяло втягивала в свое безмерное лоно, вернувшихся отпрысков, переводя их восторженные души в будничное прозаическое состояние. Жизнь резко замедлилась, поползла липкой улиткой. Даже обретя привычное равновесие, ватные ноги не шли. Сотня шагов по дебаркадеру, казалась степным километром, а выход отдалился на величину усталости. Возможности стремительного покрытия огромных расстояний сделало людское существование ничтожно мелким, по муравьиному незначительным. 
         С безмятежными чувствами угрюмая масса людей заполняла собой объемы «Икарусов» идущих в город. После легкости полета, передвижение в таких неуклюжих «сараях» напоминало сельскую езду на трясущейся бричке. Тяжелые колеса машин, скрепя тормозами проваливались в неистребимые ямы, заполненные прошедшим дождем, покрывая фонтанами грязи зазевавшиеся лекговушки. Натужно преодолевая препятствия, маневрируя среди колдобин, «Икарусы» травили подмосковный воздух черным смрадом, медленно набирая ход до следующей преграды. Этими жабьими прыжками они напоминали нашу скучную, безотрадную жизнь, чресполосицей меняющуюся бессмысленную суету на малоподвижную хмельную праздность. 
     За те ползучие пятьдесят минут, которые автобус преодолевал до ближайшей станции метро, бывшие авиапассажиры уже адаптировались к безнадежным дорожным реалиям, к привычному ритму жизни, к земным скоростям, и, погрузившись в знакомую повседневность, благополучно забыли, что некоторое время спустя, они парили как небесные ангелы, хмелящим полетом удлиняя свое земное существование. 
      -     Да..а   -   протянул мой приятель, позёвывая от хронического недосыпа  -   Чем быстрее летают самолеты, тем дольше добираться из аэропорта.
      Развалившись на последнем  сиденье автобуса, мы с упоением наблюдали за умопомрачительными поворотами этого длинного автогиганта, когда узкий проход салона, подобно стреле строительного крана вращался в ту или иную сторону, при этом в лобовом стекле все мелькало, как будто автобус ехал боком. Это зрелище нас забавляло легким головокружением паркового аттракциона, и мы с детским нетерпением ждали очередного поворота, чтобы снова насладиться пьянящим действием автобусных пируэтов. Так мы доехали до центра столицы, где нам предстояло расстаться.
     Приятель ехал на родину, в наш родной город, а мне предстояло проделать еще немалый путь по унылой осенней России для завершения деликатного дела. Я провел его в здание вокзала  и, удостоверившись, что поезд уже на платформе, тепло простился с ним.

Как только буферные фонари скрылись в ночи, унося наше сердечное братство, сумрачные тени  немого одиночества тут же обступили меня со всех сторон. Мрачные силуэты бетонных исполинов громоздились вокруг плотной стеной, закрывая беззвездное небо. После отъезда приятеля, разговаривать можно было только с Луной, но и ее не было. В огромном мегаполисе, своими необъятными размерами подавляющего любого пришельца, свирепое одиночество разрасталось до размеров самого великана, обдавая холодом бездушного урбанизма незадачливого провинциала. Город, где все время кипела перенаселенная столичная жизнь, по сути дела был пуст. Никто не назовет тебя здесь по имени, никто не окликнет, знакомое лицо не мелькнет в черной массе уличного потока. Все движутся в неразрывной толчее подобно муравьям, теряя по пути свою индивидуальность. С каждым моим приездом, я обнаруживал новые и новые следы развивающейся цивилизации, они ощущались в каждой столичной мелочи, в каждой гигантской стройке, на каждой улице, цивилизации не было только у людей в сердце. Она покинула его, воплотившись в холодный архитектурный камень.

 Грустные мысли в свободном временном пространстве, плодились как дрозофилы у винных паров, и, не внушая оптимизма, склоняли к дотошной философии, разбирающей любое положение по косточкам. С остротой, навеянной бездушной атмосферой, я отчетливо понимал, как всё больше сторонится от тебя гуманное общество. Здесь каждый волен думать, что любому попавшему в затруднительное положение поможет некто другой, следующий за ним, а мне сегодня некогда  -  сегодня у меня очень важные дела.Крепкая и здоровая посредственность текла невозмутимым потоком по столичным улицам в бесконечном однообразии дней без оглядки на неприятные случайности, со слепой уверенностью, что таковые с ними никогда не произойдут. Рост мегаполисов пропорционально влиял на ухудшение породы тех, кто составлял их народонаселение. В уездных городах чувство сопричастности крепче, там каждый видит своего соплеменника, ощущает его присутствие, и всегда готов проявить участие. В столице взгляды у всех устремлены вперед, как у мотылька, летящего на яркий свет мнимого счастья, и некогда оглядываться по сторонам, дабы не отклониться от заданного маршрута. Москвичи хоть и знали свой город, давно заблудились в его растущих лабиринтах, нравственно запутались и еще больше разобщились. Люди белокаменной, с более быстрым столичным кровоснабжением, неслись к своей мнимой цели, к исполнению значимых для них пустяков, никого не замечая в этой повседневной гонке. Погруженные с головой в трясину  нескончаемых забот, они не заметили бы, как угасло Солнце в одно из беспокойных утр. Никто не будет тратить свою драгоценную минуту на зазевавшегося человека, вдруг замешкавшемся в общем ходе повторяющихся событий. Они обойдут препятствие как быстроногие насекомые и пойдут дальше во имя своей азбучной миссии, бурча под нос свое презрительное аутодафе. Гнетущая атмосфера какой то безысходности,  ощущение своей ненужности, зряшности своего блошиного существования порождали не лучшие мысли в бессловесном гуле большого города, давно утратившем доброе слово.
     С уходом экспресса поток провожающих захватил меня и потащил к станции метро. Я покорно следовал в молчаливом человеческом стаде, печально опустив голову, попадая в синхронный ритм шаркающих ног. Горькая досада, душившая меня от невозможности вернуться в родные края, дополнилась завистью. Как человек, намотавший не одну тысячу километров железнодорожных и воздушных путей, отлично представлял своего друга, едущего в мягком вагоне, с самодовольным чувством завершенности долгого и важного дела, где он, не спеша попивая пивко, мечтает о возвращении к уютной, спокойной жизни, о вкусной домашней еде, пахнущей наваристым борщом, о мягком диване и отрадно-радужном телевизоре. Всё это очень ценилось после длительного отсутствия всякого комфорта, когда проживая в холодных бараках российской глубинки с разбитыми окнами, пустыми магазинами и слякотными дорогами, люди жертвовали всем, зарабатывая свой длинный рубль, чтобы хоть как-то оторваться от настигающей всех тени нищеты. Мы вставали с первыми петухами, умывались на дворе ледяной водой и сонные плелись выполнять тяжелую монотонную работу, лишенную самой малой толики творчества, работу, приводившую к одичанию, которую легко могли бы выполнить примитивные роботы. Но, удобными и дешевыми роботами были мы. И даже те, относительно большие деньги, которые мы заработали, уже не грели душу. С обретением их одухотворенному человеку хотелось чего-то большего, далеко не материального.

  Под холодный ветер московских просторов, я тоже начал грезить об уютном доме, по которому соскучился, намаявшись по свету, о душевном покое в родных стенах,  облик которых я давно забыл, меняя засаленные стены общежитий на полимерную алькантару самолетов, неброские обои гостиниц на стилизованный пластик железнодорожных купе. Серая тоска до боли сдавливала мое сердце, вынуждая уставший организм подыскивать защитный механизм уязвимому органу. Спасительной материальной мыслью я отогнал нахлынувшую сентиментальность, родную сестру ишемии  -   у меня не было билета на нужный поезд! Возникшая проблема сразу придала смысл моему никчемному существованию и даже внесла оттенок радости в мою поникшую душу. Может эти маленькие земные задачки и составляют сущность человеческой жизни?  Зная, что приобретение проездного документа отнимет много сил и времени, ощетинился и двинулся к поставленной цели с озабоченным видом коренного москвича, позабыв о своем неприглядном положении в знакомом городе, где дома, улицы, парки, давно уже были родными, а люди чужими. 

    Центробежная сила кольцевого метро выбросила меня у нужного вокзала. Инерция надобности  занесла страждущего в кассовый зал, нагретый спертым дыханием до парилки, где я увяз в плотной людской массе, черной смолой застывшей у кассового окошка. Чем больше меня захватывала реальная обывательская жизнь, тем меньше оставалось времени на философствование.  Увиденное искоренит остатки романтизма в любом человеке, надолго отобьет страсть к путешествиям. Судя по унылым лицам людей  –  они ехали не на курорт. Срочные  дела и неизбежные заботы заставляли их покинуть свои теплые жилища и скрестить свои безрадостные маршруты в транзитной столице.  К своему удивлению, желанной цели я достиг:  длинная портянка проездного билета торжественно шелестела в моих руках. Победоносно разгребая проход из неподвижной толпы, обреченно ждущей свободных мест в транзитных поездах, я выбрался из душного помещения. До отхода экспресса оставалось масса времени. Острое желание освободиться от тоскливого ожидания в унылом здании вокзала, пропитанного запахами испорченных продуктов, замусоренных полов и  всесезонных мух, погнало меня в центр.

Осенний холод заставлял меня заглядывать в магазины и универмаги, светлые оазисы прогресса, чтобы отогреться, попить чаю в буфете, съесть бутерброд. Принужденный от избытка времени шататься по ночным улицам, я еще больше ощущал свою бездомность, ненужность, интуитивно подыскивая приюта. Вынужденное безделье собирало всю печаль и грусть по улицам Москвы, но философская мысль отметила, что и, работая по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, мы с приятелем также грустили по дому, печалились своей незавидной доле. Чувствительных людей загруженность работой от тоски не ограждала, как не спасает от грустных мыслей праздничная иллюминация. Шикарные магазины с заманчивым светом огромных витрин и удивительным блеском белых полов, как бы бросали вызов грязноногим пешеходам, шлепающим по рекламным бликам слякотных тротуаров. Всякий, кто попадал из осеннего ненастья на сияющие плиты торговых центров, оставляя за собой неприличный след, чувствовал себя беспородным щенком, гадившим прямо на белоснежный пол, что принуждало виновного как можно быстрее раствориться в торговых площадях, искупая вину значимой покупкой. Весь этот показной столичный гламур дразнил отверженного, а спешащие по своим делам москвичи с масками крайней озабоченности, только раздражали.
 Москвичи жили в своем особом, отвлеченном мире, каким не живут в глубинке. Своим ритмом жизни, своеобразными правилами, своей внутренней культурой, порожденной столичным снобизмом, они старались дистанцироваться от горемычных, злосчастных приезжих, несущих только проблемы, чтобы избавить себя от приблизившихся ужасов провинциальной жизни. У них был свой привычный круг дел и забот, постоянное исполнение которых не давало ощутить одиночество, впасть в депрессивное состояние. Именно эта хроническая спешка и спасала их от неизбежной напасти мегаполисов. Казалось, что они, получив заряд утреннего кофе, носятся так до самого вечера по своим учреждениям и организациям, как заведенные волчки, боясь остановиться, чтобы не столкнуться один на один с тягостной действительностью. А с вечера гуляют по ночным клубам до самого утра, подбадривая себя алкоголем, боясь заснуть в одиночестве. И всё же это жуткое чувство, позволяет произвести душевную инвентаризацию, отсеять все то ненужное, напускное, чем живет мещанский мир. Другое дело, что не каждый желает произвести эту внутреннюю инвентаризацию жизненных ценностей. Вполне возможно, что и бессмысленно шатающиеся приезжие тоже раздражают деловых людей. Обремененные большим грузом надуманных обязанностей, москвичи тайно завидуют беспечным провинциалам, кто проводит время в праздной созерцательности, никуда не спеша в соответствии с гармонией своей природы. Тем не менее, куда бы не шла столичная публика, она шла к исполнению своих заурядных замыслов.
 
      Так, с безрадостными мыслями я добрался до очередной станции метро, втянувшей меня ползущей лентой в пропахшую мазутом клоаку вместе со спешащими горожанами. В моем распоряжении было еще часа полтора, и я изящно втиснулся на мраморную лавку подземки среди ожидавших пассажиров, не повредив их столичный дресс-код. Людей на платформе собралось много. Под конец дня их уставшие лица уже ничего не выражали и были все одинаковы как гипсовые бюсты. С нарастающим гулом подлетел очередной электропоезд, двери с грохотом распахнулись, выпуская в неоновый свет черную лавину прибывших, и еще быстрее втягивая не менее масштабную  -   отбывающих. На секунду воцарилась тишина, нарушаемая мембранным голосом  дикторши. Готовые к отправке люди отрешенно смотрели на меня, одиноко сидевшего на опустевшей лавке как на случайно залетевшего воробья. «Осторожно! Двери закрываются!» - дикторским эхом прокатилось по платформе, с грохотом закрылись двери, натужно загудели электродвигатели, и поезд исчез  в черной дыре, втягивая за собой металлический гул. Снова подходили люди, садились рядом со мной, чтобы перевести дух в ежедневной гонке. С приходом очередного состава они уносились дальше, вглубь бессмысленных событий, размазывая свои безрадостные лица по тусклым окнам вагонов. Так я просидел с полчаса, неспешно разглядывая жизнь вечно торопящихся москвичей, как хмурая обезьяна динамичных посетителей зоопарка. К подтачивающей тоске добавилась и досада, что я, как бездомный, лишенный всякого комфорта, сижу здесь в метро,  и не могу как они – так же спешить домой, в свою семью, к своему телевизору, на свой привычный диван.



 
   Резко поднявшись, я шагнул в стоящий вагон, заманивший меня неожиданной пустотой,  застыл со всеми оцепеневшими в ожидании  -   дверь передо мной резко захлопнулась, и невидимая сила, с нарастающим гулом, понесла нас по серым кишкам городского нутра. Вот и моя станция, невнятно прозвучавшая под колесно-рельсовое диминуэндо. Слегка покачиваясь, движущаяся лестница медленно поднимала меня на желанную поверхность; ребро ступеньки, постепенно выравниваясь с полом, ускользало из-под ног, беспечно выбрасывая на просторы вокзала очередного пассажира.

      В огромном зале столпотворение. Тревожный гомон ожидания и страха опоздать. Свободных мест нет. Все заполнено до отказа. По периметру стоят люди, прислонившись к залапанной стенке за тяжелой оградой носильных вещей. Заполнив своей худобой случайную людскую нишу, я нехотя осмотрел полусонных пассажиров, сидящих в жестких креслах в самых причудливых позах, перевел взгляд на убогую роспись казенного здания, блеклыми тонами обещавшую беспечную будущность. Подперев холодную стену усталой спиной, я перевел свой взгляд на ближний план, завидуя дремавшим людям, глубину сна которых не могли нарушить даже ползающие по лицу мухи. Эхоподобный голос диктора пробежался по высокому своду вокзала, распугивая вялых голубей, безучастных свидетелей пассажирских судеб. Поспешно стали подниматься люди к прибывающему составу. Напротив меня освободилось место, и я, с проворством сказочного гнома, мигом занял его. Только тут в деревянном кресле я почувствовал, как устал, как ныли ноги от бесцельного хождения по городу и стояния на вокзалах. Мне казалось, что гул моих уставших конечностей слышит симпатичная девушка, сидевшая рядом. Окруженная увесистыми сумками она все время поворачивала голову в мою сторону. Я даже поджал их под себя как шасси, дабы не заглушать девичьи грёзы, порочным звуком расшумевшихся царг. Однако ее мысли оказались вполне земными:
        -   Вы не могли бы посмотреть за моими вещами?    -   неожиданно оживилась приятная соседка    -   Я быстро сбегаю в туалет  - с несвойственным откровением проговорили девичьи губы.


  До моего отрешенного сознания не сразу дошло, что девушка обращается именно ко мне с такой обезоруживающей прямотой.
         -   Да, конечно…
Меня удивило и ее доверие неизвестному мужчине, да еще и на вокзале, к тому же в Москве, в этой перевалочной базе разномастных подозрительных элементов с многочисленных  направлений. Мне и самому давно хотелось облегчиться, но я не решался начать знакомство со столь деликатной темы, и как только она вернулась  -  не стал медлить с визитом в уборную.
         -   Я тоже, пожалуй, схожу…  -    приглядите?  -  скромно намекнул я, показывая пальцем на мои пожитки, в которых ценного, в общем-то, ничего не было. 
         -   Да, да, конечно!  -  с понимающей веселостью ответила она, хихикнув от удовольствия  -    Меня зовут Татьяна…  -   послала она вдогонку свой звонкий стигмат до моих удаляющихся ушей.
  От невыносимого дискомфорта в паху услышанное слово отпечаталось в памяти с оттиском ископаемого папоротника, и не выходило из головы на всем пути следования к туалету. Устойчивый отзвук ее  имени повторялся и в мужском клозете, продолжал назойливо кружиться и возле писсуара, не давая полноценно расслабиться детрузору.
         
Начавшись с интимных, наши отношения легко перетекли в доверительные, чуть ли не родственные, как будто мы вместе выросли в одной семье, пользуясь единственным горшком. С зарождением неожиданного знакомства, мир без поэтического участия преобразился, стал не таким агрессивным, принял приятные очертания. Тихая, размеренная беседа очертила уютные границы крохотного островка, спонтанно возникшего в шумящей громаде вокзала, среди снующих пассажиров, многочисленных сумок, чемоданов, прибывающих и убывающих поездов, островка сотканного из теплых слов и радушных улыбок. Радость человеческого общения отогнала обоюдоострое одиночество далеко за пределы наших сблизившихся орбит. Нам обоим кружило голову наполненное приятными надеждами неведение, и мы, ничего не видевшие и ничего не слышащие на этом острове жизни, обращали внимание только на глаза и говорящие губы друг друга.


      -   Как же ты доверила вещи незнакомому мужчине?   -  скромно поинтересовался я, наклонившись к приятной спутнице.   
      -   У воров глаза всегда бегают по сумкам   -    не задумываясь ответила Татьяна   -  а ты озадаченно смотрел вверх, почти в одну точку, будто тебя что-то гложет. Я давно за тобой наблюдаю. У тебя что-то не ладится?  - тепло, по-сестрински спросила она.
      -     Оказывается, за мной давно наблюдали. Простодушный одинокий парень   -  отличная мишень для стрел Амура!   -    пробежала саркастическая мысль в моей голове.
      -   Да, пока все нормально   -   тут же отрапортовал я, боясь, что она своим проникновенным взглядом  раскроет во мне нечто большее  -   Пару часов назад отправил друга домой поездом, вот и скука одолевает.
     В непринужденной беседе время потекло быстрее. Статус пассажиров и нестоличное происхождение нас роднили. Объявили номер очередного рейса и посадочную платформу. Спутница поднялась.
      -   Ну, я пойду…  -  мой вагон в конце поезда…   тринадцатый…   и место тринадцатое…  -  улыбнулась она, ожидающе взглянув на меня   -    Будем прощаться? 
      -   Надо тебе помочь!   -   собственным приказом деликатно увернулся я от вопроса. Второпях начал хвататься то за свои, то за ее вещи, еще не соображая, как это всё понесу. С дамской сумочкой через плечо, руки в карманах, Татьяна только смеялась над моей случившейся неприспособленностью.
 
Испытывая наслаждение от смены обстановки  и появившейся возможности наконец то расслабиться на мягкой полке, она жизнерадостно шла по перрону, как будто только что вышла из дома. Я тоже находил упоение в движении застоявшихся чресел. Не чувствовалось никакой усталости, ни от томительного ожидания в душном вокзале, ни от пройденного за вечер пути, ни от тяжести переносимого багажа. 
      Увидев нужный номер вагона, я как вокзальный носильщик, молча доставил вещи в нужное купе.
       -  Ну, вот, я и на месте!  -   облегченно выдохнула Татьяна, опустившись на мягкую полку. В кошачьем желании растянуться во всю длину, она с довольным видом осмотрела компактное жилище, как будто ее ожидало долгое увлекательное путешествие, потом опомнившись, поднялась и, взглянув мне в глаза, тихо произнесла:
      -   Спасибо тебе за помощь…  -    ее руки бросились поправлять мой перекосившийся от сумки ворот  -    очень рада была знакомству…    -    с приятным мужчиной…    -   нерешительно добавила она.
   Образовавшаяся тишина резала ее нескладную речь на части   -     Такие люди редко попадаются…   -   продолжила Татьяна, подбирая нужные слова   -    тем более в дороге…   –   
      -      Какие люди?    -    подумал я, оставляя ей пространство для ответа.
      В сближении, созданном теснотой купе, она быстро перебрасывала свой взгляд с одного моего глаза на другой, как бы сравнивая интеллектуальный отблеск двух полушарий, тщетно пытаясь подвести итог нашего мимолетного знакомства. 


  Сквозь непонятную женскую дедукцию, просматривалась довольная улыбка Татьяны, от предвкушения поездки домой, что все благополучно разрешилось, что, наконец-то, она побудет одна, погрузившись в белоцвет крахмальных простыней, давая волю опрометчивым девичьим помыслам в приятной неподвижности уставшего тела.
      -    Я еду с тобой!  -   решительно заявил я.
Улыбка сошла с ее лица. Она растерянно посмотрела на меня, пытаясь разглядеть в моих глазах серьезность намерений. Воцарилась гнетущая тишина, навязчивость которой нарушали отдаленное шуршание одежды и тяжкие вздохи поднимающихся пассажиров. Решив разрядить томящую неопределенность, я указал на противоположную полку и с пафосом незадачливого пассажира, нашедшего наконец-то свое место, решительно объявил:
- Здесь буду спать я!   -   
Дерзкий дорожный сюрприз мигом вытеснил девичьи грёзы из узкой бомбоньерки купе   - 
- У меня билет…   -    добавил я значимости своему намерению   -   Имею право!
Она громко расхохоталась, и мы дружно принялись раскладывать вещи, радуясь столь счастливому продолжению доброжелательных отношений самопроизвольно перетекавших в заманчивый дорожный ужин. Татьяна по-домашнему щебетала у стола, все еще улыбаясь приятной неожиданности, дрожащими пальцами расстегивала непослушную кофточку, поблескивая тонким дорогим колечком. С особым прилежанием стелила домотканую салфетку поверх казенной, покрывая вездесущий логотип путей сообщения лубочным узором. В предвкушении спонтанного пикника, уже несущегося между двух обочин, она с любовью выставляла сверкающую золотом фарфоровую кружечку, хранившую тепло домашнего очага. Один за другим, как из рога изобилия, появлялись московские деликатесы, заполняя «скатерть самобранку» пестрыми наклейками. По своей провинциальной неосведомленности, она бросаясь на яркие этикетки фастфудов, как бык на красную тряпку, простодушно рассчитывая на их полезные и вкусовые качества. В роли бедного родственника, я тоже городил на узком столике свои блеклые пожитки, стыдливо громоздя их возле столичных снадобий, особым расположением пытаясь придать ничтожным канапе весомое значение. В купе вошли две симпатичные девушки, видимо сестры.
    -       Располагайтесь!  -  по-хозяйски обратилась она к смущенным девицам, забывшим поздороваться.
Скованные малым пространством, они нерешительно толкались в проходе, неуклюже снимали пальто, задевая рукавами сидящих, то и дело ударяясь о полки. С таинственным шепотом копались в недрах своих саквояжей, отыскивая нужные принадлежности, явно смущаясь присутствия незнакомых. Чтобы не мешать голубкам, мы вышли в пустой коридор, глубина которого, подчеркнутая красной стрелой ковровой дорожки, настраивала на долгие дорожные беседы, а еле различимый говор из соседних купе лишь добавлял вагонному длинномеру уют компактной гостиницы. Облокотившись на поручни, мы по-детски свесили головы, и с самодовольным видом рассматривая снующих по перрону озабоченных пассажиров, продолжая по-свойски щебетать у порога своего временного пристанища. Татьяна, в позе дорожной раскованности, распласталась у окна, картинно выставив зад, а эффектную ногу в довершение фривольной композиции непринужденно забросила на зарешеченный отопитель.

    Поезд тронулся. Не поднимая головы, мы задумчиво смотрели, как зашевелились придорожные камешки, радостно побежали, растягиваясь в бело-серые линии. В лучах вокзального освещения отглаженные тени вагонов вытягивалась в ромбы, искажались застанционным ландшафтом, и постепенно сливаясь с чернотой ночи, исчезали, оставляя на мелькающем грунте лишь бегущие прямоугольники горящих окон.
      -  Ну, что, пора отметить отбытие? У меня есть курица!   -  весело предложила попутчица, поворачиваясь ко мне.
      -  А у меня сладости на десерт!  -   скромно отозвался я, не зная, что можно противопоставить бройлерным размерам птицы.
      -   Вот какие теперь мужчины…  -   игривым взглядом окинула она меня    -    Сладкие стали!  -   
Знающая улыбка озарила лицо практичной девушки.
      -   А женщины, как воительницы, питаются только мясом!    -    подумал я, слегка улыбнувшись.
  Татьяна пристально посмотрела мне в глаза, задаваясь вопросом: тот ли это человек, которого так опрометчиво подкинула ей судьба на одном из столичных вокзалов, удивительным образом соединив в одном поезде, вагоне и даже купе. Можно ли ему доверить больше, чем свои вещи? Попутчица колебалась и, не затрагивая личностей, щебетала о ничего не значащих пустяках, в подробностях, позволяющих не спеша заполнять вакуум долгого путешествия.
   Я тоже читал в поведении попутчицы некоторую озабоченность, неуверенность в себе,  что она, видимо, связанная какими-то обязательствами, либо у себя дома  -   либо в столице, чрезмерной болтливостью забивала свои житейские проблемы в дальний угол. Она не свободна в полной мере   -   подумал я  -    чтобы опрометчиво пуститься в бурный океан человеческих страстей с широко раскрытыми парусами вольной души.  Как воспитанный человек, я поддерживал разговор на должной поверхности, не углубляясь в исповедальные подробности случайно спевшихся пассажиров, обходя острые углы самопроизвольно возникших тем.
 
       Чувствовалось, что в ней происходила какая-то душевная борьба. Силы природы толкали ее на   сближение, но что-то мешало ей раскрыться, пойти навстречу судьбе. По всей вероятности, моя внешность соответствовала ее идеалу, но мое раскрепощенное поведение и самонадеянная уверенность в разговорах, неожиданно раскрывшиеся в поезде, насторожили попутчицу. Та легкость в общении между нами, которой дала старт Татьяна при знакомстве в зале ожидания, вдруг стала ее пугать. В себе эту легкость она не замечала, ввиду ее простонародного происхождения, где с детства до слуха доходят грубые бесстыдные слова, которые среди порядочных людей считаются неприличными. На вокзале я казался ей скромнее. Моя спутница засомневалась, что ее неброская провинциальная внешность, как-то поблекшая в присутствии румяных девиц, надолго удержит интерес разухабистого мужчины. Сердцем чувствовала, что серьезно я к ней не  отношусь, что это всего лишь недолгая игра, легкий дорожный роман без обязательств. И чтобы хоть как-то отдохнуть от душевной работы, в присутствии единственного мужчины, она снова заводила разговор на простые, знакомые всем жизненные  темы, с остывшим интересом ко мне, как будто мы прожили с ней десяток лет. В наше время случайно встретившиеся люди уже за пару часов общения могут составить друг о друге исчерпывающее представление, благое дело, что современные души не так глубоки.

 
     Довершив свои наземные дела в разборе девичьего скарба, запоздавшие голубки неуклюже вспорхнули на свои полки, и журчащий ручеек нашего дорожного дискурса незаметно перетек в келейное пространство, плавно растекаясь по обе стороны столика. Волчий аппетит, так удачно сплотивший нас в пути, сделал действия случайных попутчиков слаженными, безгласно согласованными, и мы без стеснения принялись уничтожать трапезу, ведя по этому  случаю кулинарную беседу. Ухаживая друг за другом, как любящие супруги, мы предусмотрительно передавали друг другу хлеб, нож, соль, угадывая во взгляде возникшую просьбу. Татьяна оживилась, видимо пища придала ей силы: стала говорить больше, смотреть дольше, мечтательно прикидывая на меня роль жениха, по-хозяйски ухаживая за нареченным. Сквозь умелые выверенные действия просматривался трафарет Татьяниной провинциальной жизни, лишенной баловства и городской праздности, что, несомненно, могло понравиться любому мужчине.  Стук колес только добавлял остроты в наш интимный  ужин, а маленькие лампочки у изголовья светились романтичностью свеч.
  Нам казалось, что мы одни владеем этой восторженной мечтательностью, несущейся в звездной ночи, позабыв о существовании двух молчаливых пассажирок. Перспектива дальней дороги расслабляла нервную систему и способствовала более глубокому пищеварению. Как  приглашенный гость, я старался отрывать скромную часть предложенной курицы, не взирая на свой превосходящий вес, хозяйка же стола, как и многие стройные женщины, особо себя не сдерживала и ела за двоих, со смаком слизывая с жирных пальцев растекавшиеся калории, всякий раз демонстрируя выгодной стороной дорогое колечко, украшенное тремя камешками. Мне казалось, что не будь меня, она ухлопала бы этого бройлера как крохотного цыпленка, но присутствие мужчины удерживало ее от бесцеремонной расправы.

   Тщательно пережевывая под размеренную беседу, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Подняв глаза, тут же поймал неподдельный интерес девушки к жующему пассажиру. Разоблаченная, она даже не  пыталась отвернуться. Широко раскрытые зеницы, светящиеся голубыми блюдцами в купейном полумраке, продолжали жадно сверлить меня с верхней полки, как будто  она заплатила за представление, где я выступаю в обозначенной ею роли.   
      -    Наверное, так голодна, что не может отвести взгляд?  -   первое, что пришло мне в голову. Подняв ножку курицы, я жестом предложил присоединиться. Милая девушка застенчиво улыбнулась и, повернувшись на другой бок, попыталась зафиксироваться в позе спящей, но невидимая сила тормозящего состава неистово тормошила ее тело, не давая заснуть, вызвав тихий смех у обеих подруг. Мановения чужой курицей не остались незамеченными и внизу. Татьяна, тоном строгой учительницы, доводящей опостылевший материал бестолковому ученику, продолжала развивать тривиальный сюжет своих житейских историй, расставляя нервозные акценты. Как хозяйка взволнованного кобеля, издалека завидевшего сучку, она заботливо подкладывала мне угощения, отвлекая от инстинктивной цели. А я, под давлением природной тяги и сложившихся обстоятельств, перевоплотившись из беспородного пса в матерого волка, которого «сколько не корми…» -  всё равно смотрит волком, уже контролировал всё купейное пространство, заинтригованный таинственным взглядом. Но, симпатичная пассажирка, отвернувшись к стене, лежала в неизменной позе. Если какая-то особа тебе не ясна, то интерес к ней сильнее воли.
       -   Может, заснула?   -    заволновался я, как артист, привыкший к вниманию зрителя.
Спустя некоторое время простыня зашевелилась, миловидная девушка снова повернулась и также беспрепятственно смотрела из полумрака своим проникновенным взглядом. Татьяна, сидящая под нарушительницей душевного покоя, не могла оценить степень девичьего интереса, а я был только рад случайному расположению фигур в дорожном гинекее, исключающем взаимное разглядывание конкурирующих сторон. Жизненный опыт моей спутницы, без купюр отраженный в сложившемся поведении, не вызывал ни у кого сомнения в легкой победе над любой соперницей, случайно возникшей у нее на пути, пусть даже не из ревности, а чисто из женской дерзости, неистребимого желания быть хозяйкой положения. Можно сказать:  милашке с верхней полки повезло. Перекрестным огнем своего испепеляющего взгляда Татьяна вмиг бы пресекла праздное созерцание романтичной особы, спекулятивно использующей удобную позицию, для наблюдения за субъектом противоположного пола.  Поезд шел безостановочно, быстрым перестуком колес напоминая всем присутствующим об эфемерном статусе пассажира. Проводница разносила чай в блестящих подстаканниках, что придавало дорожному ритуалу особое расположение. Я заказал четыре, но юные особы, с отрепетированной синхронностью отрицательно покачали головой.
       -    Точно не голодна!  -  подумал я о глазастой наблюдательнице   -   
Тогда почему  она так смотрит на меня, может, путает с кем-то. Я даже почувствовал себя виновным в несовершенном преступлении.  Цепкий взор юной соседки, неоднократно пересекавшийся с моим, отвлекал от безмятежной беседы, протекавшей под млеющий парок душистого чая. Некая таинственная связь, установившаяся между нами, посредством рассуждающих взглядов, манила снова взглянуть наверх. Я уже отвечал своей визави  односложно, междометиями, теряя нить разговора. Заметив, что мой интерес к ней пропал, она по супружески властно заявила:
     -    Ну, что, пойдем в туалет?... -   и немного позже, решительно накидывая свою сумочку на плечо, добавила томным шепотом, в перестуке колес скрывая остаток интригующей фразы
     -   … ручки помоем…  -    после курочки…   -  иронично улыбалась она, довольная своей женской изобретательностью и прирожденным лицедейством.

Вновь проснувшаяся решимость Татьяны, меня оживила, как тогда, в зале ожидания. Я понял, что двусмысленностью слов она легко подминала мужчин, попавших под прицел ее соблазна. В обоюдном стремлении выйти, галантно пропустив даму вперед, я, оглянулся, заметив приподнятые брови молоденькой пассажирки. Виновато улыбнувшись, я прикрыл дверь и тут же двинулся за своей спутницей, радуясь бодрящей подвижности. Она с игривой целеустремленностью уже неслась вперед по мягкому ковру, опережая состав, используя нешуточное раскачивание вагона для соблазнительного движения бедра. Мне даже пришла в голову потешная мысль: не гневная ли походка Татьяны раскачивает вагон? В туалете мы весело мыли руки, услужливо надавливая клапан крана, создавая друг другу комфортные условия. Татьяна с повышенной энергией продолжала рассказывать веселые истории, шаловливо поглядывая на меня сквозь зеркало. Здесь не было никаких помех ее женскому обаянию.
      -   А теперь подожди за дверью! -  вдруг тоном властной женщины сказала она, следя за скоростью моего повиновения.
      -   Мне нужно сходить по-маленькому…   -   уже кокетливо промурлыкала она, стыдливо акцентируя внимания на своей половой принадлежности. А чтобы подхлестнуть замешкавшегося мужчину, торопливо расстегнула ремешок на джинсах, извивающими движениями стягивая тесное индиго.
На вокзале такой игры не было…

    Я молча вышел, и, хотел было направиться к своему месту, подстегиваемый стойким желанием осадить властолюбивую Татьяну, но остановился, понимая, что покидаю единственную в моем безотрадном вояже близкую душу. Надо простить прелестной спутнице мелкие шалости, ведь у нее много очаровательных достоинств. Лишенная интереса, вряд ли какая-нибудь девушка будет заигрывать с незнакомым мужчиной. Еще там, на вокзале, своим присутствием Татьяна с лихвой возместила ту тоску и досаду, с какими я собрался в дорогу. Я сместил свои мысли в область эстетического. Припомнил ее коренастую, не лишенную изящества фигуру, ее  крепкие длинные ноги, прекрасно сложенные из развитых трудом мышц, покрытых свежей зрелостью женского жирка. В слабеющем мире высоких технологий и анемичных костлявых моделей, эти ноги являли собой редкое совершенство. А вспоминая  ее добрую, располагающую улыбку и сердечное участие, я позабыл о сиюминутном недовольстве. Замок щелкнул, и в свете распахнувшейся двери появилась Татьяна в модной блузе светло горчичного цвета, с черным ажурным воротничком, так удачно гармонирующем ее зардевшемуся лицу.
    Не ожидая столь разительного перевоплощения, я воскликнул:
       -     О, какая соблазнительная пассажирка появилась у нас в вагоне!   -   как будто она только что вошла с перрона, хотя колеса по-прежнему отбивали свою парную чечетку.
       -     В Москве купила…   -   опустила глаза Татьяна, поправляя перекрутившиеся рукава, и тут же добавила улыбаясь:
       -     Домой везу…    -   маме показать…   -   
Спокойным тоном она пыталась упростить значение покупки, но ее сияющее лицо говорило об обратном.
       -      Поберегла бы новую вещь    -    по-дружески посоветовал я    -   Не для поезда куплена.
       -      Жарко мне в кофточке…   -   вспотела я...   -    капризничала  Татьяна.
Как я уже подметил, для пущей убедительности, она привычно оперировала интимными подробностями, вовремя уводя сознание мужчины в иные сферы, чтобы скрыть истинную причину своих намерений. Вместе с тем, нарочито беспечный тон ее речей делал наши отношения близкими, почти родственными, смягчая окружающую неприветность жизни.
       -      Тебе очень идет этот цвет! Это последнее слово модного спектра!    -    наделенный широкими дилетантскими знаниями, отметил я    -    Ты преобразилась, стала другой…
       -      Какой?    -    игриво поинтересовалась она, считая комплимент заслуженным.
       -       Интересной     -   
       -       Понимаю: в кофточке я была неинтересной…    -   
       -       Ну, почему? Ты и в курточке была интересной, там, на вокзале, среди серой массы   -   успокоил я ее   -   Но в этой блузе ты настолько неотразима, что не оторвать глаз!   -
       -       Спасибо. Я удовлетворена    -     и тут же мягким, просящим голосом предложила   -     Давай немного постоим в тамбуре, мне хочется покурить.
         -       Хорошо     -   
   Дикая ночь неслась за окном, омывая пыльный состав проливным дождем. Любуясь своим отражением, периодически облекая его в ментоловый дым, Татьяна придавала еще большей таинственности новому ярко-горчичному образу, к которому она еще не привыкла. Дробя свою неспешную речь блаженными затяжками, она продолжила занимать меня забавными случаями из своей провинциальной жизни, как бы подготовляя собеседника к новому состоянию.
Я участливо кивал головой. Улыбаясь, соглашался с субъективным мнением возбужденной рассказчицы, вовремя ввертывая в сюжет ожидаемое одобрение. По ходу она презрительно запихивала свою неброскую кофточку в безмерный объем дамской сумочки, покрывая полинявшую шерсть яркой пачкой фирменных сигарет. Минут через пятнадцать скорость ее повествования стала замедляться, как бы в унисон тормозящему поезду, видимо, она ожидала от меня каких-то действий.
       -      Надо успеть сходить в туалет!    -     уже привычным тоном огласил я свои намерения, естественными надобностями комкая девичьи грёзы.
Татьяна хмуро улыбнулась.
        -      Де жа ву!   -     обреченно произнесла она с французской оттяжкой, подобно светской даме беседующей с провинциалом. Понурый тон этой фразы нужно было понимать не иначе как: «Таковы все мужчины!»
На удивление поезд снова набрал ход и я, подкорректировав в туалетном зеркале свою наружность, вернулся к спутнице.
        -       А давай пройдемся с тобой в буфет, мне нужно купить сигарет    -   оживленно предложила Татьяна, исключив из своего лексикона пугающее слово ресторан. Она хотела торжества ради самого торжества. И мы, в обоюдоостром желании закружиться, загуляться в стесненных условиях, ринулись бороздить необозримые пульмановские просторы. Со смешным непривычным пошатыванием осваивали ковровые длинноты коридоров, проходили сквозь мрачные гроты холодных тамбуров, со страхом преодолевая грохочущие стыки буферных переходов. После авиационной тесноты и скученности, купе вагона для любого обывателя покажется коммунальной квартирой, коридор  -   футбольным полем, а в принужденном оцепенение полета, зажатому подлокотниками пассажиру, растянувшееся пространство  железнодорожного состава  покажется бесконечным. Под убаюкивающее покачивание вагонов, можно  расслабиться до самозабвения, сидеть в любой удобной позе, не опасаясь зацепить соседа, лежать на спине, на животе, ходить по коридорам, а если нужно уединиться, вкусить одиночество у отдельного окна   -   в гулком тамбуре. Для променада всем желающим предоставлена подвижная длина всего состава, где как по ялтинской набережной можно не спеша пройтись по движущимся модулям, на людей поглазеть  -   себя показать. Попробуй в самолете просто постоять и тебя как сумасшедшего быстро усадят на место дюжие стюарды.
 
  Жаждущие движения молодые тела, недруги всего скучного, не задумываясь, двигались на поиски причинного табака, получая удовольствие от самого процесса достижения этой ничтожной цели, превращенной нашими усилиями в первостепенную. Она шла показать себя, а я шел показать ее, тем самым удваивая силы притягательности Татьяны. Я как бы путешествовал внутри своего нескончаемого путешествия, ведомый неукротимой энергией привлекательной спутницы, желающей незамедлительно произвести впечатление, еще раз удостовериться в искренности и достоверности моего комплимента. Она шла впереди, не позволяя себя обогнать, резво откидывая тамбурные двери, как деревенские калитки, гордо поглядывая по сторонам, в поисках знакомых, могущих засвидетельствовать ее звездный час. Дефилирующая походка Татьяны выдавала необоримое желание показать себя людям в новом, импонирующем ей образе, как будто вышла в большой праздник на главную улицу своего городка для демонстрации своих неоспоримых достоинств. Особенно это было заметно в плацкартных вагонах, где моя спутница шла как по подиуму, оживляя собой унылое пространство. По обе стороны ее сопровождали восхищенные взгляды взбодрившихся ночным явлением пассажиров. Несмотря на поздний час, ресторан еще работал, предоставляя скудное меню бессонным страждущим.

  Довольные, что пришли не зря, мы крутились у буфетного бокса, выискивая в его неглубоких недрах что-нибудь оригинальное. Покупая сигареты, Татьяна медлила, как бы невзначай обращая мое внимание то на пепси-колу, то на всевозможные конфеты, печенья и вафли, составлявшие убогое меню дорожных ресторанов. Большая часть столиков была свободна и, несмотря на довлеющее желание просто полежать на полке, я предложил своей спутнице присесть, дабы продолжить приятное знакомство в более торжественной обстановке, украсив вечер лакомым десертом. Белоснежную салфетки, с канцелярской синевой дорожного логотипа, тут же покрыли всевозможные пирожные, закупленные в столице для невзыскательных пассажиров. Татьяна восхищенная собой в подобающей обстановке, где я служил достойным атрибутом, щебетала весенней ласточкой. Тремоло ее взволнованных речей рассыпалось по всему вагону. Одиночество знает цену радости общения.Татьяне тоже был нужен спутник, который не будет докучать в дороге, будет вести себя в соответствии с переменчивым настроением дамы, а своим присутствием, будет отгонять назойливых поклонников, так не к стати возникающих в пути. Я смотрел на нее в состоянии рассеянного блаженства, не всегда задумываясь об услышанном.

    Прелесть задушевной беседы всякий раз делала жизнь сладостней и милее. Соскучившись по всякому сервису, я посчитал приятное знакомство и случившийся фуршет промыслом Божьим, шикарным вознаграждением за десять месяцев дикого изнурительного существования, лишенного каких либо признаков прогресса, а заработанные деньги позволяли с барским размахом заказывать десертные блюда в недетских количествах. Глаза Татьяны тоже горели, видимо, никто в столице не уделял ей столько внимания. Она победно смотрела на меня как на доверившегося ей простака, решившего потратиться на обольстительную даму. Наша жизнь, доселе протекавшая на задворках цивилизации, потекла в дорожных эмпиреях.
       -     Давай, выпьем за тебя!     -    символический тост оранжевой фанты, вознесся над белой скатертью     -   За твое женское счастье!     -   
    Она улыбнулась, посмотрела по сторонам, и, немного подумав, добавила:
        -      Женское счастье   -    это когда тебе завидуют, а нагадить не могут!    -    
   Ее бокал дотронулся до моего, скромным звоном утверждая всю силу ее сакраментального изречения.
        -       Мне кажется, что тебе многие завидуют…    -   
        -       Это бывает лишь минуты в моей жизни…   -   улыбнулась она   -      которыми я с упоением наслаждаюсь     -   
         -       В основном завидую я…    -    обреченно добавила спутница, взглянув в опустевший фужер. Потом встряхнулась, долила напиток и сказала приподнятым тоном:
         -       За приятное знакомство!
   Ручеек нашей сердечной доверительной беседы то сливался с рекой времени, то опережал ее, оставляя за кормой тайны наших нераскрытых невзгод, то уводил вперед, в заманчивое будущее, продлевая счастливые минуты. Мы ощущали себя пилотами этого времени, чувствовали, что управляем им, оно в наших руках. Всё прожитое и неприятное вдруг осталось  в прошлом, всё зачеркнуто, есть только мы и наше восторженное состояние. Мы вдвоем растягивали приятный момент жизни в рельсовую протяженность. От этого магического ощущения блеклые картины действительности превращалась в сказочные, а косо блестевшие капли дождя за окном и хриплый звук проносящихся семафоров, только добавляли тепла и уюта в наше беспечное щебетание. Всякий раз, когда руки ее не были заняты, она безрассудно крутила на пальце свое стильное колечко, как беспокоящий ее вопрос, забывая о том, что мужчинам в женщине нравятся природные украшения. После серой никчемной жизни мы вместе карабкались к приличным высотам, и сидячий дорожный фуршет, украшенный оранжевыми тостами, был нашим поверженным пиком. Среди этого душевного разгула, я возьми и спроси, как она переносит одиночество в таком крупном городе? Зардевшаяся от своего триумфа, Татьяна не задумываясь выпалила:
        -        Одиноко мне бывает, когда я сижу на унитазе!   -
Одна житейская фраза и вся моя философия, почерпанная с бездушных улиц Москвы, сразу рассыпалась. Зря я бродил по холодным проспектам и докапывался до овладевающих мною глубин, в которые никто не погрузится. Нужно было сидеть на вокзале сиднем, есть тульские пряники, и, ковыряясь в носу, ни о чем не задумываться.
    Есть еще много отсталых народов и поколений, где сравнительно молодая эмоция одиночества в сравнении с древней и сильной эмоцией страха еще не получила должного распространения. Эволюция еще не дошла до глубинки, где встреча с человеком несет радость, в то время как в мегаполисах только раздражение, она запуталась в растущих лабиринтах цивилизации. Люди, живущие на окраине села, даже на склоне дня под воздействием мрачных сумерек, могут и не догадываться о существовании такого малозначительного чувства, а жители центра столицы могут страдать от одиночества ежечасно.   
         -       То есть, мне приятно быть наедине с собой, помечтать, поразмышлять…     -    поправилась она, видя мое недоумение    -   
         -       Где же еще можно помечтать и поразмышлять, как не на унитазе?   -   подумал я, представляя Татьяну в задумчивой позе.На многолюдных улицах молодая женщина не чувствует себя затворницей, ловит на себе посторонние взгляды, на которые выйдя в город подсознательно рассчитывает, и устав от них пытается уединиться хотя бы в туалете. Мужчина же не может надеяться на искренний интерес женщин, всецело занятых собой и своими проблемами. Замечая всё это, я чувствовал себя отшельником в гуще гуманного общества.
         -       Я то постоянно нахожусь среди людей…    -    прервала она мою мысль, смягчив свое эпатирующее изречение.
         -       И о чем же ты мечтаешь?   -    подогрел я ее интерес, не заостряя волнующую меня тему.

 В смутной картине жизни размытая пастораль впитанная из детства, под опрометчивой женской рукой начала преображаться в красочные сюжеты, где всё было сказочно красиво и по плебейски идеально. Под слоем мещанского глянца моя спутница позировала то на фоне искрящегося моря, то загорала на чистых песчаных пляжах среди пальм, то утопала в дорогой мебели и мнила себя руководительницей офиса с бриллиантовыми сережками. Девицы, стремящиеся к роскоши, лишены роскоши чувств. Во всей этой провинциальной пасторали я не увидел ни себя, ни какого-либо мужчину даже в качестве подмалевка. Но после тяжелой серой жизни и эта лубочная живопись казалась бразильским карнавалом, возбуждала мое поблекшее воображение.Я с упоением слушал ее незамысловатые рассказы, чтобы выветрить из головы остаток грустных размышлений и своего неотступного философствования. Тон ее непрерывных приключений, разогнавшихся в пути рысью, позволял только слушать, кивать, поддакивать,а под моим блаженным взглядом заинтересованного слушателя, ее истории становились всё острее и откровенней.             
       
 Не успели мы поглотить под приятные ноты душевного общения и половины сладостей, как официантки стали нескромно намекать о закрытии колесного заведения. Развитию дорожной симфонии была поставлена грубая кода. Действительность снова совпала с неумолимым хроносом и приняла знакомые угрюмые очертания. С сожалением, что не пришли сюда раньше мы двинулись обратно, преодолевая пугающие стыки темных переходов.  Наше пешее путешествие в ресторан и обратно, равное длине всего состава, вместе с посиделками перегруженными сладостями,  неблагоприятно отразились на физическом состоянии Татьяны. Уставшая от постоянного волнения, опустив голову, она плелась позади меня, забывая закрыть за собою отяжелевшие тамбурные двери. Пассажиры, утомленные переездом заснули под колесную рапсодию, лишь некоторые смотрели на возвращавшуюся пару равнодушным взглядом.
        -     Где же наше купе?    -    нетерпеливым тоном вопрошала спутница, заметно отстав от ведущего.
 

 В повторяющемся ритме римских цифр, следующих из вагона в вагон, я первый обнаружил наше временное пристанище. Голубоглазая девушка сидела на верхней полке, в ярком свете неоновых ламп, демонстративно свесив ноги в проход, показывая их дородную прелесть, но как только вошла моя спутница, недовольная присутствием девиц, тут же поджала их как взлетающая цапля и снова улеглась на бок, стыдливо прикрываясь белой простыней, как крылом. Возвращение в теплое лоно, добавило Татьяне жизненных сил. Привычным жестом, как заботливая супруга она поправила мою постель, по-хозяйски включила ночничок у окна и устало опустилась на подготовленное место, как на домашний диван, любезно подавая мне прихваченные пирожные вместе с перенесенным из ресторана эфемерным счастьем. Я не мог отказать ей, и, убрав общий свет   -   лишний в обществе ярких дев, присел рядом как застенчивый гость, стесняющийся многочисленных взглядов.  Мило беседуя в интимной обстановке, мы не спеша, потягивали троекратно вздорожавшую фанту, также доставленную из ресторана, наполняя спальное пространство тонизирующим апельсином и смелым подобием успешной жизни.

   В маленьком уютном гнездышке, наспех свитым моей приятной спутницей, было так комфортно, так сладко, что хотелось ехать и ехать, незнамо куда, лишь бы ехать, чтобы не нарушать благоприятный ход событий. В счастливой расстановке благодатных сил, от случайных прикосновений ее рук и мягкого тепла ее плеча, в стуке колес поезда, уносившего нас в  волнующую неизвестность, агрессивный мир снова становился добрым и благообразным. Татьяна говорила без умолку, стараясь отвлечь себя от зарождения каких-либо сердечных чувств, а когда порядочные сюжеты исчерпались, доверительно поведала еще пару рискованных историй.  Слушая Татьяну, я поглядывал то в окно, на изредка пробегавшие фонари, хрусталем отливавшиеся в растянутых каплях дождя, то в большое зеркало двери, где в отраженном полумраке по-прежнему, наклонив голову, за нами наблюдала незнакомая попутчица.
  Я обнаружил, что перестал думать о своем друге, уже не завидую ему, едущему в узнаваемый во всех подробностях родной город, в знакомый до боли дом, с его привычным кругом забот. Вряд ли судьба подкинула ему аналогию дорожного гарема, в окружении милых приятных девушек, которые в приглушенном свете купе казались сказочными феями. Мне не хотелось подниматься с теплого места, прерывать ручеек приятной женской  речи, сладко журчащей у самого уха, но усталость предыдущих дней и убаюкивающее покачивание вагона, действовали усыпляющее. Веки тяжелели, сознание сужалось. Полуночным шепотом я пожелал своей соседке приятных снов и вышел в прохладный коридор, чтобы перед объятиями Морфея немного освежиться. Там уже никого не было, все двери купе недружелюбно закрыты. Я снова почувствовал себя одиноким в тусклом свете аварийных огней пустынного тоннеля, угрожающе машущего белыми занавесками, как щупальцами. Поймав циферблатом дежурный свет, осознал неумолимую текучесть времени.
    Было уже поздно, и, глядя сквозь свое бледное отражение в черную ночь, мне пришлось мысленно проработать маршрут моего завтрашнего суматошного дня, с его финансовыми тревогами и чиновничьей волокитой. Предстояло завершить давно наметившуюся покупку и переоформление не очень свежего, но относительно дешевого автомобиля, а затем проехать путь в тысячу верст по незнакомой местности, чтобы, проделав огромный крюк, вслед за другом вернуться домой. Проблематичность этой операции заключалась в ограниченности времени. Если я не управлюсь с оформлением за день, мое вынужденное путешествие затянется еще на двое суток из-за наступающих выходных, плюс долгий тревожный перегон незнакомой машины, подобно женщине, всегда готовившей неприятный сюрприз в дороге, проверяя нервы на прочность. Усталость от постоянных неурядиц нашей несовершенной действительности, сводила на нет радость важной покупки, омрачала триумф возвращения домой на личном авто. Хотелось просто выспаться, физически и морально отдохнуть от длительного стресса, накопившегося за бурные неспокойные месяцы. Запереться в домашних стенах, в спокойной обстановке хотя бы на три дня, погрузиться в блаженную нирвану, чтобы стереть из памяти весь  накопившийся негатив от соприкосновения с нашей трудной, не обустроенной, скверной жизнью, полной тревог и неуверенности в завтрашнем дне. Мое тусклое отражение лишь участливо кивало в такт вагона, подтверждая правильность мыслей.

   Вернувшись в темный гинекей, наполненный  запахами женских тел, ласкающих обоняние мужчин, я нащупал  свою полку и свалился на нее как подкошенный, не веря, что долгий сумбурный день всё же закончился и эмоциональных нагрузок больше не будет. Думал, засну сразу, но сон не шел. Ошеломляющая скорость ночного экспресса с бешенным перестуком колес будоражили кровь, как будто мы все неслись к какой-то значительной цели, боясь что не успеем. Иногда в возникающей тишине прерванного движения, я различал сопение моей обаятельной спутницы, уставшей от амурной игры и беспокойное шуршание крахмальных простыней там, наверху, с расточающей приятное волнение полки. Глазастой девушке, видимо, тоже не спалось. Осознание родственной ситуации почему-то меня бодрило. Не раз в течение вечера я перехватывал теплые лучики мечтательного лица. Нам импонировала некая таинственная связь, установившаяся между нами, посредством рассуждающих взглядов, с подкупающей интригой доброжелательных глаз. Взяла все-таки меня на свой бабский коллиматорный прицел, подумал я, улыбнувшись. Закинув руки за голову, нежась под пьянящее покачивание вагона, я пытался разгадать тайну девичьего взгляда, часто мелькавшего передо мной. Приходили разные мысли, но одна, теплая и приятная, растягиваясь во всю длину пути,  не покидала меня, тянулась через всё мыслительное пространство, сладко обволакивая мой сонный разум. Пойманная догадка нежно убаюкивала беспокойную одинокую душу, неожиданно оказавшуюся в кругу приязненных отношений, и, с увеличивающимся блаженством, вытесняла все остальные, интуитивно отметая спорные и сомнительные.
    Чья-то рука теребила меня за плечо.
        -   Просыпайтесь! Скоро ваша станция!   -   услышал я тревожный женский шепот.
  Не сразу поняв, где нахожусь, я открыл глаза. С обретением сознания, образ глазастой девушки сменился на униформу проводницы, тут же исчезнувшей в неоновом свете коридора.    
Грохот колес навалился на сонное сознание со всей силой, как будто она впустила в купе весь свой  производственный шум. Проснусь ли я когда-нибудь в тишине, без оглушающих децибел, самолетов, поездов, ломающих накрахмаленные за ночь уши. О пении утренних птиц я уже не мечтал.
    -     Неужели так быстро прошли четыре часа?   -   
С трудом поднявшись, я вышел в пустоту коридора, щурясь от яркого света. Там было зябко и неуютно. Шторы на окнах дремотно качались в такт несущемуся поезду, казенной синхронностью еще больше подчеркивая неизбывное человеческое одиночество. На часах   -   половина пятого, самое сонное для всех время. Облившись в туалете холодной водой, припомнил зябкие утра российской глубинки, взглянул в зеркало, где еще недавно сияла победная улыбка Татьяны, но дрожащая амальгама предъявила лишь мое бледное лицо. Сейчас спать да спать под монотонный стук, как все счастливчики, разомлевшие в блаженных снах дорожной колыбели. Спать до самой конечной остановки…  а меня как дворового пса выпроваживают из теплого вагона в холодную осеннюю ночь обстоятельства   -   с жалостью подумал я о себе. Но, оптимистическая цель, к которой я приближался, оживила меня, заряжая аурой важной покупки.


   В теплом купе я стал собираться с досадой гонимой из избы собаки,  нащупывая в полумраке свои нехитрые пожитки. Сонные руки вяло расправляли теплую куртку, всегда готовую согреть озябшее тело.
      -   Вы выходите?   -  тревожный шепот вдруг прозвучал возле моего уха. Я аж вздрогнул, не ожидая, что в ночь колесных перестуков кто-то может со мной заговорить.


      -   Да   -  сухо ответил я.
      -   А жена?   -  снова прозвучало с верхней полки.
      -   Какая жена?  -  взбодрился я, спросонья не понимая вопрос.
      -   Она что, остается?     -   настойчиво продолжала вопрошать незнакомка, заговорщическим тоном..
      -   Нет у меня жены!   -   коротко  бросил я в темноту.
      -   А эта девушка, с которой вы ехали?  -   
  Я повернул голову   -    на меня, не моргая, смотрели те же огромные глаза, беспокоящие всю дорогу. От живого интереса, они светились в полумраке неестественно. Пытливость девичьего взгляда заставила меня смягчить тон.
      -   Это попутчица!   -   уже беззлобно сообщил я.
      -   Я сейчас спущусь…  -  продолжала шептать неутомимая бессонница, свешивая с полки ноги.
      -   Отдыхайте, вам еще долго ехать  - 
      -   Я провожу вас!  -   настаивала она,  в темноте позабыв о своей застенчивости.
Одной рукой она уперлась в противоположную полку, теплую влажность другой я ощутил на своей шее. 
Меня удивила ее утренняя активность. Уставший от дорожных интриг, я не стал препятствовать разворачивающимся событиям. По всей видимости, ночное шоу продолжалось, дерзко переходя в утреннее, решительно меняя персонажи.
  Мы вышли в освещенный коридор как на просцениум, устланный красным ковром. На фоне ее юного румяного лица, я представлял себя бледным грибом.
      -   Я не спала всю ночь…  - 
      -   Я тоже…   -
      -   Я думала о вас!    -
      -   Что обо мне можно думать?   -   апатично протянул я.
      -   Вы очень хороший человек…
      -   Откуда тебе знать?   - 
      -   Я знаю   -  прозвучал утвердительный ответ, напитанный максимализмом  -  Я наблюдала за вами. 
      -   Я заметил…
 Тормоза начали скрипеть. Времени для душевного разговора не хватало.
      -   Как тебя зовут?  -  поинтересовался я, не зная, о чем можно спросить в пять утра.
      -   Катя    –   совсем тихо назвалась она.
 Провинциальная застенчивость снова покрыла ее лицо.
      -   Хорошее имя…  - откуда ты?
      -   Я из Воронежа, еду домой от родственников  –  не задумываясь, выпалила юная  спутница, как пионерка.
В скорости ответа не было и тени фальши.
      -   Тебе еще можно долго спать…    -
      -   Я не буду спать!  -   резко, с детской непосредственностью воспротивилась она, как будто я  укладывал колыбель    -   Я все время думаю о тебе…  -   от волнения она перескочила на «ты», повторяя начало чего-то наболевшего.
Поезд замедлял ход. Вагоны, толкаясь на многочисленных стрелках, кидали нас в объятия друг другу. На меня всё также смотрели полные ожидания глаза.
      -   Мне нужно пройти в тамбур  -  напомнил я, пытаясь сменить неудобную позицию   -  Скоро выходить…
      -   Я с тобой    -   с нотками решительности и просьбы, она подхватила мою вторую сумку, тем самым показав своё необходимое участие, и с корабельным пошатыванием двинулась за мной.
Холод темного тамбура меня встревожил. Я пожалел, что вышел с ней в грохочущую металлическую коробку,  освещенную тусклой аварийной лампой. Катерина стояла разгоряченная в облегающем спортивном костюме, и, не обращая внимания на болезненный грохот колес, пристально смотрела на меня. Ее юная, пропорционально развитая фигура, зрелостью женских форм говорила о готовности ее тела к продлению рода. Изящество девичьего силуэта гармонировало прекрасному миловидному лицу, сливаясь в идеальный образ, редко встречающийся в обычной жизни. Состояние открытой, отзывчивой души, так восхитительно отраженной в ясном взгляде, и грациозность молодого тела чудесным образом дополняли друг друга. Здесь в этом маленьком замкнутом пространстве, отгородившем нас от внешнего мира, она показалась мне еще привлекательней, и даже доступней, чем в тесном купе или в узком коридоре вагона.
    От хронического недосыпания и внезапного обилия эмоций, кружилась голова. Постоянная качка добавляла моему телу неустойчивости. Катя прижалась к холодной стенке, по-детски спрятав руки за спиной, полностью открывая себя перед своим визави.  Нужно было что-то говорить.
      -   Ты хорошая…   -   искренняя девушка…   -  Будь осторожна!   -   пролепетал я, глупые слова ненужным напутствующим тоном.
      -   Я люблю вас!   -  вырвалось у нее, озарив сумрак тамбура яркой вспышкой. 
Лицо ее оживилось, огоньки страсти забегали в ее больших глазах. Казалось, что она считывает  мои черты в свою долговременную память, чтобы помнить всю жизнь  минуту искреннего признания своему избраннику.  Я молчал как школьник, не зная как отреагировать. Под ногами тревожно грохотали колеса, нагнетая адреналин.
     -    Вот мой адрес   -  протянула она руку с заготовленной запиской  - 
     -    Пожалуйста!  - умоляюще произнесла она   -  Напишите мне…  -   Как приедете, сразу напишите!   -    Я приготовила ее, чтобы незаметно бросить вам в сумку.
Ее брови в просящей мимике красиво изогнулись, приподнялись, придавая убедительности ее жарким словам. Сознание, лишенное лукавства, еще  детская непосредственность, максимализм откровенных чувств, сразили меня, сделали таким же искренним и прямодушным.   
     -    Хорошо  -  растерянно ответил я, и мы, встретившись взглядом, вдруг неожиданно обнялись. Она так крепко обхватила мою шею, что от остроты происходящей сцены, у меня навернулись слезы   -  как будто бы я ухожу на войну, и мы с ней больше никогда не увидимся.
     Открылась дверь тамбура и вошла заспанная проводница. Не поведя и бровью, она молча подошла к железной двери и повернула защелку, подготавливая вагон к остановке. 

   Я стоял остолбеневший за железнодорожной шинелью и тупо смотрел на россыпь огней приближающейся станции. Катя неожиданно потянулась и поцеловала меня в щечку, напоминая о  своем присутствии. Неизбежность расставания толкнула ее на этот опрометчивый шаг. Я тут же поспешил ответить ей, неуклюже прижавшись к ее горячим губам, едва удерживаясь от нарастающей качки. В приглушенном восторге  молодые уста приоткрылись, голова запрокинулась, веки сомкнулись. Впервые за всю поездку, я увидел любопытную девчонку, с закрытыми глазами, слепо вкушающую долгожданное удовольствие. В это хмурое безрассветное утро моя не выспавшаяся душа полнилась неожиданными впечатлениями, плохо воспринимая происходящее, как будто всё это было не со мной, в каком то дурманящем сне.
 
  Поезд, омытый дождями, очищенный от скверны цивилизации, лязгая тяжелыми сцепками и скрепя тормозами, остановился под звездным небом. Морозная тишина необъятной российской глубинки надавила на меня со всей своей пугающей значительностью, как давит на одинокого геолога бескрайняя тайга. Вдали неприветливыми огоньками светилось здание вокзала. По холодным, покрытым моросью поручням, я соскользнул на невидимую земную твердь. Катерина стояла в тусклом тамбуре за проводницей и посылала бледной рукой воздушные поцелуи. В предрассветной тьме ее юное лицо сияло негасимой энергией далекой звезды, освещая путь своему избраннику. Моя длинная тень в блеске полированных рельсов потянулась в сторону вокзала. Осторожно переступая через них, я шел к своей цели как по лунной дорожке. Пугающая тишина незнакомой местности заставила оглянуться. Безмолвный состав, растянувшись во всю длину платформы, равнодушно стоял позади как черная стена, еще больше подчеркивая горестное одиночество изгнанника. Гнетущая тоска подбросила сладкую мысль вернуться в теплое лоно, в недолгом  существовании исчезающей возможности, но свалившийся, откуда не возьмись, трезвый довод погнал меня от манящей неизвестности к реальной цели, наполняя путь трясущейся нерешительностью. Нарушая ночную тишину, как бы извиняясь, тихо покатились колесные пары, продолжая свой бесконечный путь, лишая оставшегося пассажира выбора.

 Обернувшись на дальней платформе, я взглянул на уходящие вагоны. В одном из окон, тонкой одинокой свечкой горел яркий образ стройной девушки, машущий мне рукой как пламенем. Я поднял руку и тоже помахал ей в ответ. Увеличивающееся расстояние между нами ещё покрывалось взаимной теплотой сердец. Несколько видимых минут мы были вместе, а дальше   -   пустота. Исчезающие в темноте красные огни уносили с собой всю прелесть первозданных ощущений, внезапно возникших и также внезапно исчезнувших, не дав вкусить в полной мере радость отчаянного счастья. Грохочущее крещендо разогнавшегося экспресса с лихвой покрывало жаркое пламя чистой девичьей души, неожиданно опалившей мое разочаровавшееся сердце. Мне вдруг показалось, что в уходящем поезде я забыл свой самый дорогой багаж.
  Горечь большой потери, говорила о значимости произошедшего события. Мне не хотелось идти. Появилась шальная мысль догнать состав. В растерянности я долго стоял на платформе, обдуваемый холодными ветрами, не решаясь  -    двигаться дальше. Образ Катерины не выходил из фокуса взбудораженного сознания. Перед глазами все время стоял ее блаженно отрешенный взгляд, так потрясший меня безрассветным утром в несущемся поезде. Я попытался провести какие-то аналогии с Татьяной, отрадно заполнившей собой всё мое сиротливое путешествие. С помощью прекрасной спутницы хотел если не выдавить из сознания, то хотя бы приглушить остроту возникших в пути ощущений, отчетливо понимая ее осторожность в подходе ко мне. Татьяна, видимо, обжегшись в амурных делах, боялась снова получить боль от неразделенной любви, от вынужденного расставания. Повторяющиеся в ее жизни альковные сцены, лишили молодую особу остатков наивности, так красящей любую девушку. И всё же речь ее, полная искусных импровизаций, не содержала еще фальшивых нот. Катерина же, опрометчиво бросившись в полымя страсти с головой, нисколько не задумывалась о последствиях, что делало ее образ еще притягательней. Ее общение со мной напоминало примитивный экзерсис начинающей исполнительницы, только нащупывающей гармонию любви, сбивчиво пробующей первые ноты душевной лиры.  Но, в той и другой спутнице были причуды сердечного темперамента, которые я по достоинству оценил. За одну ночь судьба лихо перебросила меня от романтизма к реализму. Сравнения оказались не в пользу Татьяны, и я безутешный побрел к вокзалу. Безмолвные звезды грустно смотрели на серую тень, затерявшуюся в блеске станционных рельс, как на запутавшееся в паутине насекомое.
 
    В холодном номере пустынной гостиницы я лежал с открытыми глазами под тремя одеялами, собранными со свободных кроватей. Снова в рассудительной тишине одиночества я пытался подыскать для себя хоть какие-то утешительные мысли, тщетно пытаясь заснуть. Этими мыслями я продолжаю успокаивать себя и сейчас, чтобы подступающий комок невосполнимой потери совсем не задушил меня. Что я мог ей пообещать? Что я мог дать ясноокой девушке, когда время было такое, что нельзя было останавливаться. Несокрушимая сила безрассудной молодости стремительно рвалась вперед, к новым целям, к непокоренным вершинам, неслась как скорый поезд, как ночной лайнер, в далекую неизвестность, и некогда было строить личные планы, городить свое тихое семейное счастье, радоваться привычным мирским заботам и мелким бытовым обретениям. Человек, попавший в стихию времени уже не мог застопориться. Что я мог ей написать после пережитого в ту ночь? Чем оправдаться, и что можно противопоставить таким искренним чувствам, насыщенным, плотно сжатым в краткости момента, когда, подобно взрыву, подобно огнедышащей магме пробудившегося вулкана, внезапно открылась и прояснилась вся суть человеческой природы?
 После долгих скитаний, увертливое счастье вдруг нашло меня в пути. Бесстрастная судьба неожиданно подбросила мне щедрый подарок, пообещав долгий праздник душе и сердцу, который никогда не состоится. И все же, яркое счастье продолжалось, оно сопровождало меня повсюду и всегда грело надеждой, что кто-то тебя ждет, и вспышка искренних, ослепительных чувств обязательно повторится!