ОТЧАЯНИЕ
Здравствуй, Великий и Всемогущественнейший, Первый и Последний, прикоснувшийся
к строкам этого письма.
Ты – Нерон и Навуходоносор, Герострат и Александр Македонский,взятые вместе, вот ты кто
в эту минуту, и я думаю, ты уже почувствовал это, как чувствуют люди эзотерическую силу заклятья,
ибо никто твои на воде вилами написанные полномочия и ничтожную власть никогда и в мыслях
не уподобит власти этих разрушителей, потому что ты – Последний из бесчисленных, к кому я обращал
свои взоры с надеждой объявления моего «поэтического пришествия», и от одного тебя сейчас зависит
быть или не быть мне при жизни поэтом на российской земле.
Наверняка, уже капли пота проступили на твоих ладонях, ощутивших самой историей всунутое в них
топорище, где плахой может стать не пенек в мясной лавке и не какое-то Лобное на Красной, а сама Россия.
«Быть или не быть?» - и все в твоей власти. Встань из гроба Шекспир и воскресни Гамлет, чтобы
взглянуть на того, чья зеница моею волею сравнена с гильотиной. "Быть или…?»
Не упади только со стула, богоподобный, Колумб поэтических и непоэтических континентов, открытых
не тобою 30 – 50 лет назад, на чужом (…) въезжавший в рай борцов и страстотерпцев.
Плевать я хотел на эту смелость, издающую Бродского, Солженицына, Веничку Ерофеева или «Лолиту»
после того как в цивилизованном мире уже пылью и нафталином покрылись их творения, и на эту свободу,
больше похожую на демонстрацию кандалов и наручников.
Да не издеваюсь я над тобою, «нахальный и едкий», а плачу над немощью твоею и милостыней отдаю
тебе эти стихи, отнеси их домой и прочти внимательно, как свои собственные, из моей редакции тебе
возвращенные. Прочитай их жене (или мужу) и успокойся, как успокоился я, сказав «больше никуда их
отсылать не буду». А В Е !
Ведь если бы не добровольное предисловие Беллы Ахмадулиной к стихам Бориса Чичибабина, гнить бы
им в мусорной корзине «Огонька» или любого другого журнала. А мы радуемся: «Открытие!»
Да стыдно-то как, господи!
Стыдно, что явление поэта в России стало делом нелепого случая или свалившегося с неба протеже.
Да что же это за земля такая, все время идущая впереди всякого прогресса?! Неужели уже кроме
жонглирования костями того же Филонова или Малевича, теперь Гумилева и Даниила Андреева, завтра –
еще кого? – мы ничего не можем и не хотим мочь, и это основная работа всех редакций и вернисажей?
Ну, неужели никто не чувствует, что при трагичности судеб первых и необузданности славословия
последних неистребимо торжествует все тот же дух мародерства!
«Нету, нету никакого Божьего суда», - так и хочется сказать Михаилу Юрьевичу, ибо «наперсников разврата» -
тьма и тьма, и не будет у нас такой красоты и правды, которая могла бы остановить этот тотальный поток цинизма
и безответственности, равнодушия и лени, каким по горло полон каждый из нас, включая автора этих строк.
Да, нас уничтожит СПИД, но СПИД другой – ДУХОВНЫЙ, приостановить который уже не в состоянии
никакая религия и никакое искусство. Да и что, собственно, изменится в мире, если к тому высокому,
что в нем есть, напечатают мои или чьи-то пусть сверх потрясающие стихи?!
ПОЗДНО. Все слишком поздно,
Есть у Поля Дельво такая картина-«Распятие». Скелеты, их много, чуть ли не все человечество,
прибивают к кресту живого человека-Христа: как в воду глядел этот великий брюсселец!
Где взять силы зайти за пределы человеческих возможностей, чтобы как Лазарю встать из «гроба»,
и еще раз приложить к этим стихам адреса и телефоны композиторов Андрея Петрова и Софьи Губайдуллиной,
или критиков от Владимира Гусева до Натальи Крымовой, всегда готовых дать мне картбланш, и еще раз
попытаться, более обычного, остановить на них ваше внимание? Но возможно ли это: «более обычного?».
Вот ведь в чем вся-то и трагедия: необычного-то мы как раз и не можем, мы на всю жизнь
заведены по-другому! АВЕ!
Прости ты меня, человек, читающий это письмо, брат мой по духу и по плоти, человечек.
Выдохлись мои тысячежильные надежды, и солнце мое рухнуло.
Дай бог тебе не получать больше подобных писем, ну, не выдержал, ну, бывает, ты тоже ведь
из людского племени, она ведь жизнь – штука такая… Сам знаешь, какая. Будь…
Но унизительно-то как, Господи!
Ирхин Владислав Митрофанович