Было поздно. Бились звезды в небесной клети.
И белела луна на рыбьем сухом скелете.
Он копался в песке, бормотал ему что-то, слушал —
а потом забирал с собой сеть, тишину и души.
Дома плакал беззвучно, включал себе свет небесный,
все ракушки, раскопки, осколки низал на леску,
опускал аккуратно, сколачивал доски плотно.
Хоронил, сокрушаясь, какой он никчёмный плотник.
Он же полон звучания — звук ему сердце выел.
Почему они только внутри у него — живые?
Плеск хвоста по воде, щебет птичий, нырки с причала.
А снаружи одна немота его и встречала.
Он им пел колыбельные, ласково брал руками,
но вода не текла к нему, камень был просто камнем.
Он жалел их, несчастных и мертвых, все время мертвых.
Поднимался с коленей и к дому шагал нетвердо.
Я не сын тебе, ты не хотел бы такого сына!
Я не стал им спасением, леска — их пуповиной.
И замученный скорбью, не слышал, как на рассвете
души шепчутся с ним, выходя из небесной клети.
22.05.17