«…о, Родина, была ты близорука,
когда казнила лучших сыновей…»
Андрей Вознесенский
Эта история произошла летом 1984 года.
Я тогда был студентом-первокурсником Горно-Алтайского
педагогического института, и жил в общежитии, на первом
этаже.
Вспомнилась эта история, почему-то, сегодня…
Я попытаюсь воспроизвести слова человека, с которым
мне посчастливилось тогда встретиться, в виде его монолога.
Он в корне изменил моё отношение к нашему прошлому.
Я был слеп… А он раскрыл мне глаза…
* * *
Июнь выдался очень жарким. Небо было таким синим, что
резало глаза. Ни облачка, ни ветерка. Листья на деревьях чуть
колыхались над раскалённым асфальтом.
А у студентов – летняя сессия. Хочешь – не хочешь: грызи
гранит науки, зубри конспекты.
Открытое настежь окно не спасало. Только тополиный
пух влетал в комнату, и кружился, словно тоже изнемогал
от жары…
Неожиданно в окно заглянул пожилой мужчина:
- Здоровы были, мужики!
- Здравствуйте!
- Это… Такое дело… - мужчина поднял руку над подоконником,
показав две бутылки портвейна «777». - Одному пить – не с руки,
да и жарища… А дома… Дома бабка серчает… Можно к вам?
Зная, что на вахте сегодня дежурит тётя Люба, без ведома
которой, и муха не влетит в общежитие, мы помогли нежданному
гостю забраться прямо через окно.
Наметали на стол скудной студенческой снеди, и уселись чинно.
Выпили за знакомство для приличия. Потом ещё понемногу.
В общежитии с «этим делом» было строго. Учует тётя Люба запах
перегара - тут же «накатает телегу» в деканат. Вплоть до выселения.
Сидели рядком, да говорили понемногу о жизни. Мы – о своём,
студенческом, он – о своём, стариковском. Он ещё и покуривал
одну папироску за другой, заранее извинившись за вредную привычку.
Ополовинив вторую бутылку, он неожиданно сменил тему:
* * *
«Двадцать второе скоро. День начала войны» - начал он свой рассказ, -
Ох, ребятки, довелось мне хлебнуть. И в войну, и опосля.
Самого меня, как положено, призвали в армию в мае сорок первого.
Где служил? В Белоруссии, километрах в ста от границы. Хотели из меня
знатного радиста сделать, да не успели. Война…»
Мужчина снова закурил и, щурясь от дыма, попавшего в глаза,
прослезился. Смачно ругнувшись, он стал вытирать глаза рукавом и
закашлялся.
«Тьфу, ты, едрёна вошь! Что за дрянь, эти «Краснодарские»!
«Беломор» - другое дело. Обещали завезти в магазин. С этими
андроповскими выкрутасами чёрте что творится.
Вот, сосед мой говорит, дескать, Андропов порядок в стране
наведёт. Как Сталин… Знал бы он, сопляк, кто такой Сталин – не
говорил бы пустого! Сталин… Ни дна ему, ни покрышки! Со всей
его сворой!»
Мужчина задумался, затушил папиросу в консервной банке. А мы,
затихшие и недоумённые, думали: «Почему он так сказал о власти?
Что плохого делает Андропов? Чем ему не угодил Сталин?»
Тяжело вздохнув, мужчина стал рассказывать дальше:
«Так, вот… Значит, в мае меня призвали, а в июне – война.
Ничему я и научиться не успел. Совсем «зелёный»… На стрельбище
один раз перед присягой свозили. Пальнули по три патрона из
«трёхлинейки», и всё… Готовый солдат, мать иху!
Двадцать шестого июня мы уже под немцами были. Часть нашу
«Юнкерсы» разбомбили. И казармы, и склады, и гаражи. Остались
мы ни с чем. По винтовке на пять человек… Бери нас голыми руками!
Ну, немец и взял… Голыми руками… Куда не сунься – всюду они,
«фрицы». Гогочут на своём, ржут как кони… Хозяевами и победи-
телями себя чувствуют.
А мы… А, что мы? Гоняли нас немцы на мотоциклах да пешим
ходом по окрестным лесам. В общую кучу сбивали. Вернее, в общее
стадо. Перепуганное, голодное, заплутавшее в лесах да болотах.
Согнали, в конце концов. Комиссаров, евреев, командиров сразу
расстреляли. Человек тридцать из разных частей. Остальных погнали…
Куда? А, одному Богу и известно, куда…
К ночи загонят нас в овраг или болото, а сами вокруг. С пулемётами
да автоматами. Разожгут костры, тушёнку да шоколад жрут, да кофием
запивают. А мы… Либо в овраге на комарах, либо в болоте… По пояс
в воде…
Сколько времени гнали нас – не скажу. Всё потерялось в дороге.
И честь, и совесть, и храбрость… И время вместе с ними… Стыдно ли
мне? И стыдно, и нет… Усталость и голод за несколько дней превра-
щают человека в скотину бессловесную… Так, вот, братцы!
Оказались мы в лагере для военнопленных в пригороде Варшавы.
Бить нас не били. Даже кормили два раза в день какой-то баландой.
Но работать заставляли на износ.
Что делали? Немцы дома поразбомбили, а мы кирпичи очищали,
сортировали и грузили на машины. А там, на станции, перекладывали
в вагоны, и… Ту-ту! На нужды великого рейха.
Жили в овощных складах, под землёй. Знаете такие? Ну, яма в рост,
а над ней – крыша двускатная. Сверху – толстый слой земли.
Темнота, теснота, холодрыга… Спали прямо на земле, по очереди.
Тут же нужду справляли. Выроешь ямку, сделаешь своё дело, и всё тут.
Недельки через три весь наш лагерь уже кашлял и подыхал от
воспаления лёгких. Как мухи мёрли… А немцам что? Они новых
бедолаг нагоняли.
С первыми «белыми мухами» стало ещё тяжелее. Немцы злее стали.
Новички говорили, что немчура обломала зубы под Москвой, и скоро
наши начнут наступление, и погонят Гитлера… Ага!
Повезло мне сначала… Однажды, юркнул я в подвал, о котором
не знала охрана. Длинный он был… Где бегом, где ползком, сбежал я.
Вылез на поверхность, на деда-поляка наткнулся. Что он шепелявил,
я так и не понял. Но дед «наш» оказался! Спрятал меня в погребе,
накормил, дал одёжку и, в ночь, отправил. Показал, махнув рукой, куда
идти. Только утром, по солнышку, я понял – иду на восток. К своим…
Шёл по ночам. Днём отсыпался в лесу. Благо, листвы полно было.
Зароюсь в неё, и даю храпака. А, ночь придёт – снова в дорогу.
Шёл недели две. А потом нарвался на немецкий дозор… Скрутили
меня, избили до полусмерти, и швырнули в холодный подвал. Там ещё
люди были… Разных национальностей… Окон в подвале не было.
Только по разговору и понимал, что всякого брата там было…
Потом нас погрузили в вагоны и повезли в Германию. Оттуда
удрать было сложнее, но я оставаться там не собирался…
В первом концлагере работал на металлургическом заводе. Удрал
из него, зацепившись снизу за платформу со шлаком.
Второй лагерь – лесозаготовка. Работал на пилораме. Доски да брус
делал. Дал дёру и из него… Как? В труповозку улёгся, а меня сверху,
мои же ребята, мертвяками и закидали.
Машина доехала до обрывистого берега реки, и меня швырнули
в реку. Пока кувыркался вниз по склону, думал, шею сверну.
Ничего… Я живучий!»
Мужчина наполнил стакан и снова закурил.
«Выловили меня быстро. Кто-то из местных немцев увидел меня
в лесу, и доложил в комендатуру. А собачки-овчарочки быстро меня нашли.
От них не скроешься… Рвали меня зубами так, что готов был тут же
Богу душу отдать.
Одно меня, до сих пор удивляет: почему немцы не расстреляли меня?
Ежели кто упал бессильный – очередь из автомата, рожа не понравилась
– из пистолета в лобешник. Почему не расстреляли? Диву даюсь…
Так и попал я, братцы, в Бельгию… Путешественник, блин…
Французов, бельгийцев, испанцев, итальянцев немцы
не больно трогали. А, вот, русским, чехам, полякам и другим
славянам доставалось по полной. Европейцы на стройке работали,
а мы – в каменоломне.
Представляете, в этом лагере организованное подполье было.
Я, конечно, в него вступил.
И, как только американцы и англичане открыли «второй фронт»,
в лагере устроили бунт. Много погибло тогда… Но многие и разбежались.
Не остался я в одиночку. Вместе с бельгийцами и другими, стал бойцом
Национального Сопротивления! О, как!
Не знаю, поверите ли вы мне, но я лично участвовал в покушении на
гаутляйтера Бельгии!!! Из «вальтера» в него стрелял… Попал в плечо и
в руку. Тут, конечно, другие подмогнуи – добили жирную свинью!
Уже в американском лагере для военнопленных, бельгийский генерал,
от имени самого короля Бельгии, наградил меня "Военным Крестом" -
высшей наградой Бельгийского Королевства! И кинжал наградной, вроде кортика,
к этому самому кресту прилагался.
В сентябре 45-го я, наконец-то, попал к своим. Под Лейпциг. Радость
свою описать на словах не могу. Не умещалась она в сердце и в голове.
Ну, думаю, примут меня – героя Сопротивления – да и советскую награду
дадут. И домой, со всеми почестями, отправят… Победа же!!!
Не тут-то было! Особист из меня отбивную котлету делал недели две.
Дескать, призавайся, мразь, почему на стороне врага воевал?
Вот, ребятки, вместо почестей геройских, мне – «пятнашку»!!!
По суду «чрезвычайной тройки»!!!
И поехал я на родину… В «вагонзаке»… До Красноярска, а там,
баржой, до Игарки. И снова – лесоповал…
А, как главный палач подох, снова радовался… Да, зря…
Скостили мне три года, да отправили в ссылку без права переписки и
проживания в больших городах.
Вот такой, братцы, подарок я получил от «отца народов» за все
свои подвиги и прегрешения…
Вернулся домой… Ни дома, ни матери, ни братьев, ни сестёр…
Соседи сказали, что их, под новый, 1946-й год, сослали неведомо куда,
как «родственников врага народа».
Где они сгинули? Не знаю…
Помотало меня по Сибири… Ох, помотало! А тут, под старость
лет, решил я вернуться в родные края. В Горно-Алтайск, значит…
Третий год тут живу. Домишко купил, на вдовушке женился.
Хорошая она у меня, но ворчливая. Стоит мне к рюмашке приложиться,
начинает гудеть, как пчелиный рой…
Сколько времени-то? Ого!!! Засиделся я у вас. Пора к своей,
разлюбезной Марьюшке… За «люлями» да пряниками…
Прощевайте, мужики! Благодарствую! Извините, если что не так!
Осоловевший ветеран перевалился через подоконник и,
махнув рукой, ушёл.
Ушёл, оставив нас в немом молчании. В молчании от того, что мозг
не мог «переварить» услышанного. Не так мы были «воспитаны», чтобы
всем сердцем принять эту Правду.
* * *
Шло время… Мы повзрослели… У каждого сложилась своя судьба.
У многих в Советском Союзе были свои войны – афганская, ливанская,
ангольская…
Менялась жизнь, менялись мы… Одно я понял из рассказа нашего
нежданного гостя:
«Нельзя слепо верить тому, что говорят по телевизору
и пишут в газетах.
Нельзя не верить миллионам тех, для кого Родина стала
не матерью, не мачехой, а палачом».
Спасибо тебе, СОЛДАТ!
(26 мая 2017 г. 21.52. СПб)