Я однажды лежал на спине, то есть лицом наверх,
и храпел, по утверждению моей жены, как маленький фейерверк,
тогда явились, пришли ко мне Ард Схенк и Кеес Феркерк,
передо мной, как лист перед травой – Ард Схенк и Кеес Феркерк.
Они сказали: привет, братан, а может быть, старина,
ты храпишь во сне, это факт, но то не твоя вина,
давай, теперь повернись на бочок, скинь с плеч своих лишний груз,
а мы, давай, сыграем тебе свой конькобежный блюз.
И взял Ард Схенк в руки трубу, а Кеес Феркерк – тромбон,
и на рояле им подыграл Майер, что Фред Антон,
запели они по-голландски про море, где плывёт голубой нарвал,
а Фёдор Антонович Майер по-норвежски им подпевал.
Я смотрел Олимпийские игры в 68-ом году,
по yellow телевизору «Старт-3» в 68-ом году,
и вы, что читаете в этот момент данную лабуду –
большинства из вас еще не было в 68-ом году.
А они все играли мне свой блюз лап-тап-типу-ту-ду,
играли лап-тап-типу-ту-да лап-тап-типу-ту-ду,
я смотрел Олимпийские игры в 68-году,
но ничего не помню оттуда, только сущую ерунду,
только их имена, которые как музыка, как тромбон или как мечта,
баб-эль-мандебский пролив, торричеллиева пустота,
они засели в моём мозгу и не выйдут уже никогда,
засели в моём мозгу там-пам типу-ту-да.
Ни событий, ни дат, ни лиц не держит моя голова,
только имена, названия, слова, слова, слова, слова, слова,
и слова эти дуют и дуют в свою дуду,
роют норы в земле, прорастают, бегут по льду,
и вот уже Ард Схенк машет крыльями, словно стерх,
Кеес Феркерк строит дом себе в стиле фахверк,
что касается Майера, того самого, который Фред,
то он наклоняется и бормочет какой-то бред:
«Хоть ты, сынок, не умеешь стоять на коньках ни черта,
и в голове у тебя торричеллиева пустота,
и вообще это не совсем голова, а скорее ночной горшок, –
но когда ты проснёшься, напиши стишок о словах,
то есть о нас стишок».