Видел твою сегодня

Видел твою сегодня – лохматая, пучеглазая, словом, красивая. Носится по сцене с большим барабаном – руки тонкие, как лоза, а бьёт громко, чётко, резко. Каждым движением любовался – было в ней что-то такое правильно мужское, сильное, нужное каждой героине. Бесхребетных литература не любит, а в ней всё было такое, что хоть роман пиши – глазищи огромные, в чёрной рамке подводки, волосы лицо чертят, подскакивают. С колен свисают юбки из оленьей кожи, на груди платки какие-то навинчены, руки до локтя – в лентах. Так бы и ускакал с ней на край света – в какой бы омут ни показала – бросился бы, не мешкая. Только она на меня не смотрела, и вообще в толпу даже взгляда не бросила – бьёт в барабан, а глазами по полу водит, будто что-то ищет или видит. Рот сжала в нитку, щёки раненым румянцем покрылись – устала. А я стоял, оторваться не мог, пил её, со всеми этими платками и завязками, всё срывалось во мне, и ноги сами танцевали, топали, только из всей какафонии лишь её удары слышал, они легли ровно в грудь – била, как сердце билось, и от этого дрожь по телу бежала, я как струна, весь отдавался ритму, весь к ней выплёскивался. Когда всё закончилось, я жадно на ладошки её глядел – они были маленькие, пунцовые, тесно сжатые в кулаки. И сама она стояла под аплодисментами так, будто на неё помои выливали – злая, мне тогда показалось, что сейчас главного своего ударит – так ей уйти хотелось. Меня ужасно разнежила эта злость. Она как будто даже не капризы выказывала, а правда своё дело знала – жила в звуке, а как только звук кончался – её всё утомляло и скучило. Она на ноги поднялась – ноги босые, маленькие, тонкие – и сама как флейта, тоненькая и свистящая. Подняла подбородок выше – и ничего на лице, кроме глаз не осталось, осмотрела зал, об меня споткнулась и тут же – в потолок. Глянула – как взлетела. Телом тут стоит, а душа – и никто не заметил – уже под крышей носится. Никогда ещё такого восторга перед женщиной не испытывал. Не зови меня в гости, брат. Жить спокойно не смогу.