А. Конькову
Отхлебнув для бесстрашия рома,
положившись на вечный авось,
на подмостках актёрского Дома
мне поэта играть довелось.
Мне б играть отрешённо и страстно,
забываясь, витать в облаках,
да своею рубахою красной
зал дразнить, как испанец быка.
…Тот спектакль был напичкан стихами,
а играли мы явную муть,
но овации, что не стихали,
заставляли топорщиться грудь.
Пел Коньков наши общие песни,
первозданный мотив переврав,
ну, а кто-то похрапывал в кресле,
обнаружив надёжный привал.
О провинция, ты ли страстями
трёхгрошовых спектаклей живёшь?
Как гурман, обложившись сластями,
фарс и драму бесстрастно жуёшь.
Вдалеке от провидцев столичных,
что сидят на халявной игле,
ищешь в игрищах ты истеричных
что-то близкое только тебе.
А актёрам хотелось финала!..
Из гримёрки штынял самогон.
И меня эта роль доконала,
хоть играл я себя самого.
Как лепилась последняя фраза
в том вертепе – умом не понять!
Хоть убейте, я больше ни разу
перед рампой не стану стоять.
Чью-то жизнь как свою проживая,
иль свою, как чужую, живя,
грим смывая, парик наряжая,
убеждаясь, что я - это я.