Давай будет так: я выключу телефон, уеду куда-нибудь в дальние слишком дали, чтоб только не слышать упрёков со всех сторон, вопросов, за что мы, собственно, воевали. Чтоб только не чувствовать запах твоих волос, спадающих мягко на лоб, золотых, как солнце. Чтоб только не видеть, как ты ее превознёс, чтобы не слышать, как под рёбрами что-то бьется.
Давай будет так: я выключу серый дым, выкину сигареты, допью всю стопку. Мы с тобой посидим, пошумим, простим, и я поспешу куда-нибудь на остановку. Лет через десять, может, сойдёт вся спесь, - и вспомним, как в том-то марте играли в прятки. Счастье же, безусловно ведь, где-то есть, только у нас с его поиском не в порядке. Все о тебе - Кутузовский, шум машин, чаю с собой, пожалуйста, и послаще. Ждёшь так, когда же из мальчиков слепят мужчин, а они в это время хвать, да и сердце стащат. Будто бы, знаешь, жизнь вся была игрой, - маски, софиты, шорох шагов и платьев. Даже не знаю, во сколько ты стал героем моих маленьких самоубийств и больших распятий. И рождается чудо спектакля, играют тени, - я пришлю тебе два билета потом в первый ряд. Не все в этом мире фальшь или ради денег, не вся любовь обязательно будет яд. Утром проснусь и стану теперь живая, - улыбаюсь, в душе весна, и поёт капель. Жаль, рубцуется долго моя ножевая, в лёгких не просто свёрла, а прямо дрель. Нет, ничего не дрогнет, не екнет даже, когда встречусь когда-то со взглядом родным в метро. Упаси меня Бог жалеть о такой пропаже, упаси меня Бог марать тобою перо. Но стихи рождаются быстро и быстро льются - растоптать бы тебя словами и опустить. Над такими, как я, у нас теперь все смеются, предательски сложно порвать эту красную нить.
Давай будет так: без пафоса и вступлений мы попрощаемся, слезы сглотнув почти. Я тебя отпускаю, спасибо за все мгновенья, которые ещё ждут меня впереди...