Неспешная, отравленная мышь,-
как будто никогда не шебуршала?!
Лежала в коридоре тишь.
Будильников соседских злые жала
внезапно протыкали сон ли, стон?
Ещё там было что-то,- я не помню…
Окно на север, неба полутон
и сердце очертя в каменоломню!
Дорога школьная, правее плыл барак.
(Его сожгли, потом, весною, после).
Замёрзший быстро розовый кулак
вцепился в лямку ранца. Взрослый
махая папиросы огоньком,
влачит на службу серое пальтишко.
Так хочется быть дельным, как и он,
чтоб грели «наморожное» излишки.
Продрогший ворон жалуется на
угрюмые природы колыханья.
А у меня в глазах блестит страна
без внятных стен и тусклого названья.
Мой двор в объятьях кобальта столь строг…
Любим мерцающей под стылой плотью точкой.
Восходит сердце - предпоследний слог
стиха незримого. Под смертной оболочкой
оно лишь горячо внимает. Явь
ещё не твёрже здешних сновидений.
Неразличим востока тихий нрав
за спинами угольчатых строений.
Мгла пеленает почерневший куст
шиповника. ( В снегу по горло тронет
когтистой лапой куртку). Наизусть
я знаю всё о вожделенном троне -
двух досках меж раскидистых ветвей
большого тополя, где старшие ребята
глядят на кромки греческих морей.
Их видно за столетье до заката.
Монетой сизой теплится фонарь.
Снежинок оспины на физии проулка.
Синеющий до судорог январь
мне шепчет незнакомое: «Разлука!»
Я полюблю благую горечь слов -
мороз и боль невидимых кристаллов.
Январский шаг под хрип вороньих строф.
И шелест волн за гранью всех причалов.
Рисунок автора "Маршрут"