НЕВОЗВРАТНОЕ
Впервые я увидел Василия Фёдорова в 1960 году в Доме имени Владимира Маяковского, где он читал главы из своей поэмы «Седьмое небо». Народу было немного, но всё же гостиная была заполнена — пришли истинные любители поэзии. Слушали с тем глубоким вниманием и радостным удовлетворением, которые возникают только при встрече с большим талантом.
Читал Василий Фёдоров без аффектации, удивительно искренне, донося каждое слово до слушателей, словно бы подавая на ладони. Он даже и не читал, а как бы рассказывал и с сожалением, и грустью, и с нежностью о неразделённой юношеской любви, о той роковой застенчивости, которая приносит страдание и горечь от упущенного и невозвратимого, о дружбе, во имя которой можешь отказаться от самого дорогого.
Я мучился,
Любовью раненный,
Себя сжигая на огне.
Друг подходил к душе Марьяниной,
А я топтался в стороне.
Чем дальше он читал, тем как бы больше вырастал в наших глазах. И так-то высокий, он становился ещё выше, и этот его ниспадающий на лоб тяжёлого золота чуб, и время от времени вспыхивающий огонь в глазах. Всё воедино сливалось с его стихами. И всё было прекрасно!
— О, сын Земли,
Мы судим чистотой!
О, сын Земли,
Мы судим красотою!
Было обсуждение. Помнится, выступала Мария Ивановна Комиссарова. Очень тонко и точно говорила она о прослушанных главах и, что было особенно отрадно, благодарила поэта и за то, что он к нам в Ленинград приехал из Москвы, и за то, что познакомил с первыми главами своей замечательной поэмы. Пожалуй, первой поэмы, созвучной нашему космическому веку.
Когда уже расходились, я подошёл к Василию Фёдорову и попросил у него стихи для «Невы». В то время я был главным редактором этого журнала.
Василий остро взглянул на меня и, после некоторого раздумья, сказал:
— Я могу дать одно стихотворение. Мне его вернули из «Известий».
— Оно с вами?
Он достал из кармана несколько листков. Стихотворение называлось «Хозяйка».
Я напечатал его. С тех пор у нас завязалась дружба.
Сблизило нас ещё и то, что я люблю стихи не только читать, но и слушать. А Василий Фёдоров, в отличие от многих поэтов, да и прозаиков, любил слушать прозу. И я читал ему свои рассказы, из которых один во время чтения — «Только бы не было ветра...» — был посвящён ему. Он же мне посвятил стихотворение «Третьи петухи».
Как же
Перед нечистью
Не сдаться,
Не чертя
Спасительных кругов?
Как же мне,
Не уступив,
Дождаться
Предрассветных
Третьих петухов?
Каждый раз, когда я приезжал в Москву, звонил ему, и мы встречались. Чаще у него дома. Лариса Фёдоровна готовила сибирские пельмени, мы пропускали по рюмочке, и начиналось чтение стихов и рассказов.
С ним всегда было хорошо. Чувства его были так же определённы, как и мысли. С ним можно было спорить, но это совсем не значило, что его можно было переубедить. Принципы, особенно в творчестве, да и в отношении к жизни, были у него неколебимы.
Бывало, встречались мы в ЦДЛ (Центральный дом литераторов), и там читал он мне свои новые стихи.
— «Что Гамлет ей?» — вопрошал он, и его чуть отвислая нижняя губа придавала ему величавость и особую красоту.
Мы могли сидеть до закрытия, не замечая времени. И нам хватало о чём говорить. Но всё же больше — читать друг другу и слушать друг друга.
Как-то приехал в Москву и не застал его в городе. Узнал, что у него есть дача на каком-то хуторе Гаврилов в окрестностях Москвы и что он там.
В наш технический век расстояние — не проблема. Я взял такси, и мы с дочерью поехали на хутор Гаврилов. Я полагал, что этот хутор что-то вроде острова среди полей и мне ничего не стоит найти его. Но не тут-то было!
Хутор Гаврилов — название маленького посёлка. Домиков на десять. И как в большинстве пригородных посёлков, скученные дома, какие-то тупиковые проулки-закоулки. А тут к тому же ещё осенний тёмный вечер. И моросящий дождь. Бесприютная картина. Нам пришлось немало поколесить по задворкам, пока наконец-то мы добрались к дому поэта, да и то не с той стороны подъехали.
Чтобы не лишиться машины — а вдруг Василия дома нет, и тогда мы застрянем на этом хуторе? — мы стали кричать в два голоса: «Ва-ся!... Ва-ся! Фё-до-ров!»
В посёлке было тихо, и наши голоса звучали звучно и слаженно. Они разносились во все стороны. Так что уже начали где-то хлопать двери. Но не те, которые нам были нужны.
Наконец открылась дверь фёдоровской дачи, и в освещённом проёме показалась мужская фигура.
— Ва-ся! Ва-ся!
— Кто там? — это был его голос.
— Вася, это я! Я! Сергей!
— Сергей?
— Я.
Теперь машину было можно отпустить, и мы побрели на освещённую дверь, силуэтом на которой вырисовывался Василий Фёдоров.
Нет, никакого пития на этот раз не было, хотя я и прихватил из столицы бутылку. И не потому не было, что Василий был в поэтической форме и не хотел этого. Нет, поэтической формы не было. Было совершенно иное, чего я никак не мог предполагать, и что было совершенно естественно для крестьянского сына в детстве и для рабочего парня в юности. Он реставрировал филенчатую, с разными выкрутасами навесную дверь для своего кабинета.
Сказать, чтобы он был особенно рад нашему появлению, не могу. Видимо, находился в том состоянии, когда хочется побыть одному, особенно после шумной и напряжённой городской сутолоки. Но не было и того недовольства, которое ясно читается в таких случаях на лице, особенно такого искреннего человека, каким являлся Василий Фёдоров.
Постепенно он потеплел ко мне, оживился, стал рассказывать о двери. Оказалось, он где-то достал её, старую, местами порушенную, но в прошлом очень красивую, возможно, из какого-то особняка. И вот занялся ею.
Пили чай, говорили о многом. Чем-то растревоженный, Василий рассказывал о своём деревенском детстве, о родной деревне Марьевке, не забывал он её в своих стихах. Кстати, и в стихотворении «Хозяйка» — «Свет-Марьевка...» — чувствовалось, что этот дом на хуторе Гаврилов ему чужд и что совсем иное его влечёт.
Так оно и оказалось. Прошло время, и я узнал, что он был у себя на родине и решил там строить дом. В большом письме ко мне он рассказывал о встрече с земляками, о том, какое нашёл место для дома: высокое, с хорошим обзором, и что настроение у него отличное, и что всё хорошо.
И потом уже каждое лето он уезжал в Марьевку. Было: кто-то залез в его дом, и это его сильно огорчило, и дело не в пропавших вещах, а в том, что обидели его душу, истосковавшуюся по родной деревне.
Месяца за четыре до его кончины я был у него в гостях на Кутузовском проспекте. Он читал свои новые стихи. Были они, как все у него, прекрасны!.. И в голову не приходило, что вижу его в последний раз.
Письмо Василия о строящемся доме в Марьевке я сохранил. Вот его содержание:
Дорогой Серёжа!
Только теперь я понял, что поэт, будь он даже семи пядей во лбу, существо ущербное с точки зрения здравого смысла. Любой захудалый прозаик, получив твоё приглашение приехать к тебе на дачу, воспользовался бы этим. Ловил бы он с тобою рыбу, ел бы её и в жареном и в пареном виде, успевал бы и поработать и выпить. А как поступил я, которого ты считаешь не самым легкомысленным из поэтов? Я отправил себя и Лару поездом за тридевять земель — в Марьевку, где, если тебе известно, мы уже три года строим и не можем достроить свой собственный дом. Как памятник моего легкомыслия, он становится видным ещё в вагоне поезда, когда подъезжаешь к станции Яя (смотри последний том, последнюю страницу, последнюю строчку БСЭ), к той станции, где нам надлежало сходить и где нас ждал на своей машине мой старший брат Иван, отдыхающий с семьёй в деревне.
Надо сразу же сказать, что в родных краях известность моего дома во сто крат превышает известность его хозяина. Здесь моё имя многим ничего не говорит, зато слава моего дома давно перешагнула за границы одного района и даже области. Этим он обязан не громадностью своих размеров, хоть и виден за двенадцать километров, не причудливостью своей архитектуры, а только печальною судьбой.
Он родился с пороками, как ребёнок, зачатый во хмелю. Было это так. Несколько лет назад, вернувшись из Марьевки, в одной из статей, предназначенной для «Правды», я упомянул фамилию директора марьевского совхоза Салехова, человека, как я потом узнал, тщеславного и хвастливого. Три года тому назад, когда мы с Ларой приехали в Марьевку, он принял нас с распростертыми объятиями: возил по полям, потом прихватил парторга, жён и завёз к реке, где мы варили уху, жарили карасей. Выпили мы не так много, но всё же достаточно, чтобы душа поэта на родном бреге разнежилась, а голова размечталась. Расчувствовалась и Лара. Возвращались мы в деревню на закате. На следующий день нам предстояло уезжать. Поднявшись на гору, я попросил остановить машину, чтобы с высоты взглянуть на озеро, что лежало внизу, на луга, еще освещенные солнцем, на речные выгибы, блестевшие за лугами. Мы прошли по пустырю к обрыву горы, и когда из моей груди вырвалось что-то восторженное, Салехов сказал:
- Давайте мы Вам построим здесь дом?..
Из дальнейшего разговора я понял, что он собирается строить мне дом на совхозные деньги.. Хотя я и поэт, но при всём этом сообразил, что делать этого нельзя.
— Нет, если строить дом, то на свои деньги.
— Хорошо, мы завтра прибросим, сколько будет стоить все, чтобы вы получили от меня ключи от дома и могли въехать.
Утром оказалось, что дом будет стоить за четыре тысячи. Я тут же отказался от такого дома. Увидев в окне конторы новый дом их, я спросил, сколько он стоил. Оказалось, что-то около двух тысяч.
— Вот мне такой и нужен.
На этом наш разговор закончился. В Москве я забыл о нём, как вдруг получаю телеграмму: «Высылайте три тысячи на дом». В то время я получил хороший гонорар за «Седьмое небо» и жил под знаком Поэзии. Когда дело дошло до денег, Лара стала более сдержанной. В ней заговорило благоразумие прозаика, против которого у меня был лишь один лирический мотив:
— Лара, а место-то какое!..
Место, действительно, красивое само по себе, но ещё в некотором роде историческое. Когда марьевцы построились над озером, они оставили этот край горы для церкви, но за долгие годы приноровились обходиться без неё, благо, что в соседней деревне стояла хорошая церковка, в которой можно было крестить детей за умеренную плату. Когда религиозный дух из марьевцев окончательно выветрился, на том месте разрешили построиться Назару, другу моего деда Харитона, описанных в моей «Золотой жиле». Помнишь: «Харитон, поднявшийся высоко, и в плечах раздавшийся Назар». Мне-таки удалось внушить Ларе, что такое место упускать нельзя. Больше того, она сама пошла на почту и перевела деньги.
Начались ожидания того момента, когда мы получим телеграмму: «Дом готов. Милости просим!» Однако время шло, а такой телеграммы к нам не летело. Стали доходить тревожные вести. Нет, сначала обнадёживающие. Куплен сруб, перевезён и поставлен на горе. И всё снова замолкло. На мои письма директору, двоюродной сестре никто не реагировал. А в это время на Назаркиной горе происходили весёлые шабаши строительной бригады, подряженной директором.
Бригадиром оказался родственник мужа сестры, прозванный в миру Чапаем. Этот боевой товарищ, заполучив из общей моей суммы денег больше половины, начал гулять, торговать материалами, а когда деньги вышли — уехал к дочери в соседнюю Томскую область. Вот почему и директор и двоюродная сестра молчали. Однажды сын Гера поехал в командировку в Кемерово, я ему наказал заехать в Новосибирск к братишку моему и с ним съездить в Марьевку. Они съездили. Сруб, действительно, стоял на горе. В срубе валялись пустые бутылки и консервные банки. Мои уполномоченные прибавили к ним свою тару и уехали — Кешка домой в Новосибирск, Гера — в Москву.
С этого времени и пошла о моём доме слава, Домом заинтересовались в районе и в области. Поскольку я к ним не обращался, то и они не хотели вмешиваться. Заедут, посмотрят, вероятно, пожмут плечами, и всё. Поехал, наконец, я. Было очень рано, и, чтоб не сидеть на станции, отправился пешком. Не знал я, что гравийная дорога к Марьевке и дальше ещё не достроена. Пришлось с неё переходить на старую, а со старой опять на гравийную. С чемоданом в руках я пробрёл около четырёх часов. Солнце поднялось уже высоко. Меня обгоняли машины, которыми я не захотел воспользоваться. И конечно, меня узнали, сообщили директору, который быстренько куда-то смотался. Пришёл я к озеру, посмотрел снизу на сруб и остался доволен.
Сруб как сруб, брёвна крепкие, хорошие. Выкупался, поговорил с озером: «Видишь, я сначала пришёл к тебе. Вон мой будущий дом, но главное не он, а ты. Мне давно хотелось поближе к тебе». Потом я поднялся на гору, подошёл к дому и присел на брёвнышко. Было удивительно жарко, но здесь от озера и реки тянуло прохладой. Брёвна сруба по-настоящему хороши, но подогнаны грубо, кое-как. Стало обидно за брёвна. Для того ли росли чудесные сосны, чтобы по капризу чудака-писателя попали в плохие руки. Сруб сидел в какой-то ямке, из его щелей трепалась реденькая пакля, зияли большие щели.
Теперь стало грустно за себя. Неужели за эти годы я совсем утратил здравый смысл, мужицкое чувство хозяина? Что это, от лёгкости жизни? Да нет, похвастать лёгкостью жизни я не мог. Тогда что же? Почему же в четырнадцать лет меня в деревне знали и уже уважали за смекалку, а теперь, когда мне пятьдесят, деревенские смеются над моей нерасчётливостью? Смеются и растаскивают мои доски и брёвна. Наверно, они думают, что у меня очень много денег, что они достаются мне легко, не так, как доставались когда-то в деревне.
Да нет же, за хорошую строчку я нарубил бы десяток возов дров, накосил бы стог сена. Только бы знать, что моя строка может стать рядом с пушкинской. Я-то знаю, что деньги мне достаются тоже трудно, но всё-таки я почему-то отношусь к ним не так, как относился в мужичестве. Так я размышлял, глядя на озеро, на луга, на береговые скулы реки. И чем я больше глядел, тем спокойнее становилось на душе.
Платил я не за дом, а за то, что в понятии мужика сегодня ещё не имеет цены: за разговор с озером, за взгляд на луга и на реку, за минуту очарования красотой.
Потом, завтра же, они сами придут на гору и увидят то же, что увидел я. У них даже шевельнется зависть, что самое красивое место в деревне захватил я.
Так бывает с женщинами, не знающими себе цены. Ходят среди всех, за собой не следят, к ним потому как-то и не присматриваются. Но вот заметил один, да не какой-нибудь дурачок, а умный и видный, женщина взглянула на себя тоже, а взглянув, расправила плечи... И вот уже все стали замечать, что баба-то, глядите, красивая!.. Так вот, директор оказался в бегах, бригадир строителей тоже в бегах, а я прихожу на гору, сажусь на брёвнышко и гляжу с обрыва. Просто решил насмотреть на три тысячи рублей, махнуть рукой и уехать. Но тут мне попался директор.
Описывать эту встречу с ним мне как-то не хочется. Началось верчение хвостом и беготня глазами. Но всё-таки, уезжая, я принял участие в заливке фундамента. Уезжая, я увидел, что дом вылез из ямки и приподнялся. Оказывается, мой подрядчик в моё утешение прислал к дому строительную бригаду совхоза.
— Расплатиться с ними у меня ещё есть,— сказал директор,— а с Чапая мы возьмём, непременно возьмём, вот надо только распланировать, как и что.
Уезжая, я распланировал. Нынче убедился, что распланировал я его неплохо. Сруб был куплен случайный. Пришлось городить клетушки, но они оказались наиболее рациональными. Сейчас я тебе эту планировку нарисую. (Рисунок. — С. В.). По этой планировке ты поймёшь, какая бездна затрат открылась из-за многих перегородок, дверей и окон, которые сразу же пришлось переделывать. Где-то я надеялся, что, приплатив рублей пятьсот, я всё же получу дом, но через полгода всё снова затихло, а через год получаю письмо,что директор уезжает, дом стоит недостроенный, что деньги все израсходованы. Вскоре отозвался и сам директор, приславший перечень расходов на сумму более четырёх тысяч и заверений, что осталось достраивать совсем немного.
Через некоторое время получаю письмо из районного суда, который спрашивает меня, не хочу ли я принять участие в суде, вернее взять на себя иск к «Чапаю». Конечно, я отказался и сел за изучение письма директора с перечнем расходов. Оказалось, что только шифер на крышу «съел» у меня более трёхсот рублей, только русская печка взяла более десяти тысяч кирпичей и т. д. и т. п.
Был я в Марьевке ещё раз. Посмотрел, пересчитал сам и добился того, что расходов насчитали менее чем на три тысячи. Поскольку деньги мои были уже все израсходованы, то дом строился на совхозные строительные отходы, сочтённые по двойным ценам. А уезжал директор потому, что однажды в пьяном виде полез на чужую бабу. Да и чью? И в этом мне не повезло. Бедняга полез на жену того строительного бригадира, которого послал к моему дому. И выпили-то, кажется, по поводу окончания каких-то в нём работ — не то настила полов, не то укладки десятитысячною кирпича в русскую скромную печь.
Слава о моём доме пошла кругами. Сначала районный суд рассуживал директора с Чапаем, потом этот случай. Вот почему, когда я пришёл к секретарю райкома поговорить о своих делах, на меня уже смотрели как на организатора беспорядков, как на виновника падения нравственности. Но всё же мне удалось заключить договор со стройконторой на достройку дома. Я должен был уплатить рублей шестьсот в придачу к прежним расходам, которые давно вышли за первоначально очерченные границы. Стройучасток должен был подготовить дом к жилью к середине мая этого года.
Серёженька! Что-то мне стало скучно писать.
Я ещё дважды ездил в Марьевку. Мне начали содействовать райком, обком партии, но чем больше мне содействовали, тем неподвижней было на моей исторической Назаркиной горе. Всё же в середине июня, когда ты прислал своё первое приглашение, мы поехали в Марьевку с Ларой. Нас встретил, как я уже написал, мой брат. На пути в Марьевку он сообщил, что первый бригадир моей стройки Чапай сгорел.
— Как сгорел?! — удивился я.— От водки?
— Нет, буквально. Он работал последнее время на нефтебазе, что-то случилось, и он сгорел.
Боже, мой дом становился роковым домом! Наступила пора возмездия для тех, кто играл его судьбой. Тут-то и вспомнили, что гора была посвящена Богу, а вспомнив, покачали головой. Поздней, когда над совхозом разразился десятидневный ливень, я, захмелевший по какому-то случаю, оправдывался перед Ларой:
— Лара, поверь, я на них никому не жаловался. Им это наказание не из-за меня, а за какие-то другие грехи.
А жаловаться было можно.
Брат Иван, поселившийся у дальних родственников, подвёз нас к нашему дому. Проезд к нему с улицы узкий с наклоном под гору. Он очень боялся соскользнуть вниз и перевернуться. Лара не знала, что ей делать: глядеть ли на дом, едва видный за высокой лебедой и полынью, или судорожно держаться за машину. В этот момент мы и въехали на гору. Мы знали, что в доме хуже, чем в сарае, но решили всё же остановиться в нём. Он был уже под крышей. На первый раз этого могло хватить. Свету в нём ещё не было, но мы привезли все свечи, которые были мне подарены в мой пятидесятилетний юбилей. На них мы поначалу и рассчитывали. Но когда вошли мы в дом, Лара растерялась. На полу валялись кирпичи и осколки кирпичей, чёрный потолок из толстых плах был грязный, доски перегородок — тоже, печь недоложенная, но её уже можно было топить. Возможно, Лара на другой-третий день и уехала бы, если бы ей не захотелось увидеть пол чистым. Подошла моя двоюродная сестра, и они начали вывозить из дому грязь. Пол оказался хорошим. Её это ободрило. К вечеру она домыла последнюю клетушку, и мы решили, что жить пока что можно. Больше того, решили свою жизнь начать с приема родственников и соседей.
Одним словом: мы прожили в Марьевке около двух месяцев, писать о которых в данный момент я уже не могу. Мои нравственные силы израсходованы. Надеюсь, что теперь ты понял, почему мы не приняли твоего приглашения и почему не сумели ответить на него даже короткой запиской. Всё я порывался сесть за письмо, всё я хотел подробно описать нашу жизнь в Марьевке, но не мог. Может быть , мне как-нибудь захочется продолжить свой скучный рассказ, тогда не обессудь. Надо же куда-то вытряхнуть весь мусор, накопившийся в душе.
Для этого друг — самое подходящее место. Если бы я оправдывался короткой запиской, что-де был в деревне, что не мог и прочее, ты бы, наверно, не поверил. А сейчас поверишь. Лара, которая тебе и Мане кланяется, при случае может подтвердить всё, что я настукал тебе в отчаянье. Поклон Мане и от меня.
Ваш Вас. Фёдоров
1970 г.
Хутор Гаврилов
СЕРГЕЙ ВОРОНИН
*
ТРЕТЬИ ПЕТУХИ
Сергею Воронину
Из ночи,
Из тьмы,
Как из берлоги,
Лезет нечисть
Отжитых веков.
Я боюсь устать,
Упасть в дороге,
Не дождавшись
Третьих петухов.
Но цветёт,
Цветёт,
Цветёт вдали
Розовый цветок
Большого роста.
Вся Земля в изъянах,
У Земли
Шелушится
Старая короста.
Путь её
Нелёгок
И непрост.
В распрях доброго
И злого духа
Так и жмётся
К частоколу звёзд
Со своею
Древней почесухой.
А душа?
Не для тебя ль,
Ранимой,
Розовый цветок
Вдали цветёт?
Жизнь прекрасна
И неумолима,
Жизнь через меня
Перешагнёт.
Всё перешагнёт,
Не медля в шаге:
Мерзость,
Подлость,
Смуты,
Мятежи,
Наше горе, слёзы,
Наши страхи,
Наши боли
Сердца и души.
У неё
Свои на счастье виды.
Через кровь пройдёт
До лучших дней...
Пусть!
Но как же
Все мои обиды
Примирить мне
С гордостью моей?
Как же
Перед нечистью
Не сдаться,
Не чертя
Спасительных кругов,
Как же мне,
Не уступив,
Дождаться
Предрассветных
Третьих петухов?
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
**
100 ЛЕТ РУССКОМУ И СОВЕТСКОМУ ПИСАТЕЛЮ СЕРГЕЮ ВОРОНИНУ
Воронин Сергей 13 июля 2013 года исполнилось бы 100 лет русскому и советскому писателю Сергею Алексеевичу Воронину. В отделе краеведческой литературы проходит выставка его книг, изданных в разные годы и хранящихся в фонде Псковской областной универсальной научной библиотеки.
Сергей Алексеевич Воронин многие годы в летнее время жил и плодотворно работал в Псковской области, в прибрежной гдовской деревне Спицыно, и был верным другом сельской библиотеки.
В эти дни дата рождения писателя отмечается очередными Воронинскими чтениями в библиотеке-музее д. Спицыно.
Приглашаем всех желающих приехать и принять участие в Воронинских чтениях 13 июля в 11:00, которые будут проходить в волостной библиотеке п. Спицыно, Гдовского района Псковской области.
Сергей Алексеевич Воронин
Сергей ВоронинИзвестный российский писатель - Воронин Сергей Алексеевич родился13 июля 1913 года в г. Любиме Ярославской области. Окончил свой жизненный путь в селе Спицыно Гдовского района Псковской области.
В 1931 г. окончил школу ФЗУ в Ленинграде. После окончания Горного института работал в изыскательских партиях. В 1945-1947 гг. был литературным сотрудником газеты "Смена", позднее - заведующим корреспондентским пунктом "Литературной газеты" в Ленинграде. Литературную деятельность начал в 1947 году. В 1956-1964 гг. - заместитель главного редактора, затем главный редактор журнала «Нева». Первая его книга - сборник рассказов «Встречи» (1947). Воронин - автор романа «На своей земле» (кн. 1-2, 1948-1952), повести «Ненужная слава» (1955), многочисленных других произведений.
ВоронинЛитературные интересы С.А.Воронина были очень широки. Он писал о геологах и изыскателях, прокладывающих дороги и тропы в неизведанной таежной чаще, о рабочих и тружениках деревни, о врачах и инженерах, об учителях и художниках, о писателях и рыбаках. Всем произведениям писателя присуща глубинная связь его героев с родной землей, их страстная, не зависящая от возраста любовь к природе. Об этом и детские книги Сергея Алексеевича.
Память о прошлых странствиях и поныне жива в рассказах писателя. Влюбленность Воронина в красоту родной земли с годами становилась все сильнее, и вместе с нею крепло его писательское мастерство. Описания природы все детальнее, он стремился все глубже проникнуть в ее сокровенную жизнь.
В Псковской области, в поисках летней дачи для своих литературных творческих трудов, писатель появился 40 лет назад. Путешествуя по Новгородско-Псковским землям, ему более всего приглянулось побережье Чудского озера, и он решил здесь обосноваться, купив участок земли. Так семья Ворониных появилось в посёлке Спицыно, что пролегает вдоль трассы Гдов – Псков у самых берегов озера Чудского.
В 2002 г. 19 октября на 90-м году жизни писателя не стало. Прах его ныне покоится на Спицынском кладбище. Панихида состоится 13 июля 2013 года в 11.00.
Односельчане этой деревни решили увековечить память писательского таланта С.А. Воронина и создали при поселковой библиотеке музей писателя, в который вошли его книги, личные вещи той поры расцвета его творчества, когда он был наиболее читаем.
В произведениях С.А. Воронина отражена наша жизнь, с её драматическими, а порой и комическими коллизиями. За Сергеем Алексеевичем Ворониным навсегда закрепилось определяющее его стезю творчества область писательского проявления – писатель-деревеньщик. В его произведениях проявляется редкая способность проникать в психологию нашего современника и видеть в нем те добрые черты характера, которые присущи русскому человеку.
Наиболее часто действующие лица повестей и рассказов С.А. Воронина – это жители сельской местности, многие из них не вымышлены, а реально живут или существовали ранее. Автор даже, порой, и имена их не изменял.
Все события дня минувшего и сегодняшнего, со всеми сложностями и противоречиями, а иной раз и трагическими завершениями, легко узнаваемы жителями деревни Спицыно, что живописно протянулась вдоль берега озера Чудского, и в которой, в летнее время, жил и творил писатель.
Ныне, когда С.А. Воронин уже окончил свой жизненный путь, его "Пенаты" живы благодаря библиотеке-музею, экспозиция которой в основном представлена книгами, предметами быта времен 40-50-х гг, личными вещами автора, многие из которых затрагивают жизненные ступени творчества дорогого для селян писателя. Его повести читаются во всей России и далеко за её пределами. Многие из них переведены на другие языки. На сегодняшний день, конечно, некоторые стали уже не актуальны, но подчас они вызывают ностальгическую память об ушедшем времени.
Наталья Сергеевна Ивасенко демонстрирует художественную работу А.Н. Ивасенко. На ней изображена супружеская чета Ворониных
Наталья Сергеевна Ивасенко демонстрирует художественную работу А.Н. Ивасенко.
На ней изображена супружеская чета Ворониных
В библиотеке, в память о писателе, образовался духовный центр и поэтический клуб "Причудье", который в дни памяти писателя активно устраивает творческие встречи: «Воронинские чтения», на которые собираются поэты и писатели, краеведы и просто почитатели таланта Сергея Алексеевича Воронина.
Одна из числа встреч прошла под девизом: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". И посвящена она была несостоявшемуся 95-летнему юбилею С.А. Воронина. Инициатор этих встреч, старейший и почтеннейший гдовский писатель-краевед Сергей Иванович Каширин.
В этом, 2013-м году ожидается празднование 100-летия со дня рождения С.А. Воронина. Спицынская библиотека-музей ждет своих гостей!
Много лет односельчане и библиотекари, в дни памяти писателя: в день его рождения, и в день его ухода, проводят в районной волостной библиотеке Воронинские чтения.
Основным праздником села Спицыно стал день первоверховных апостолов Петра и Павла, в память о которых заново отстраивается храм.
В этот день, 12 июля, всегда проводятся ярмарки. Приезжают ремесленники других волостей и других областей. Устраиваются и народными мастерами, и приезжими, и местными музыкантами концерты и народные гуляния с угощениями и школой ремесла для всех желающих, где учат плетению из бересты, лозы и ивового прута, резьбе по дереву и теснению по бересте и многим другим умениям народных промыслов. Часто такие ярмарки посещал и участвовал в них и Сергей Воронин.
Праздник длится два дня: 12 и 13 июля, что удивительно совпадает с днем памяти писателя, и тогда же музей-библиотека собирает всех желающих на Воронинские чтения.
Надо заметить, что за счет таких разовых посещений музей существует и продолжает жить. Во время встреч не только зачитываются и инсценируются произведения С.А. Воронина, но и решаются многие волостные задачи и проблемы. На таких вечерах часто бывают не только писатели, краеведы, сотрудники музеев, односельчане, близкие знакомые и родственники автора, но и лица из администрации. В частности, Галина Ивановна Кудряшова, глава Спицынской волости, в одной из встреч выступила с предложением передать часть экспонатов из колхозного музея в музей писателя. Гармония экспонатов должна согласовываться с творчеством автора.
Клуб почитателей таланта С.А. Воронина, музей и библиотека существуют в единстве уже несколько лет. Потомки писателя, на основанном им духовно-нравственном фундаменте продолжают своё "строительство".
Воронинские чтения, как явление, существуют уже много лет. Они возникли еще в те времена, когда писатель, подготавливая к выпуску очередную книгу, собирал круг знакомых, родственников и близких ему людей, зачитывал им свои рассказы и повести, выслушивал из похвалы, обиды и замечания, и иногда, что-то изменял или дополнял.
Дом, в котором жил писатель, не сохранился. После смерти С.А. Воронина его разобрали за ветхостью и перестроили заново. Сейчас в нём расположена гостиная и мастерская известного петербургского художника Анатолия Ивасенко, зятя писателя.
Наталья Сергеевна Ивасенко, дочь писателя – искусствовед. Живёт и работает в г. Санкт-Петербурге. Её супруг, Анатолий Николаевич Ивасенко – профессиональный художник. Его не стало в 2009 году. Основной темой его творчества был художественный реалистический портрет.
Очень многие работы Анатолия Ивасенко посвящены семье писателя Сергея Воронина. Некоторые из них хранит местный музей. Пейзажи несомненно отображают Гдовский прибрежный край во всей красе.
Семья писателя С.А. Воронина в Трутневских пещерах. (холст, масло.) Художник Анатолий Ивасенко
Семья писателя С.А. Воронина в Трутневских пещерах. (холст, масло.) Художник Анатолий Ивасенко
Иерей Григорий Ивасенко, внук писателя С.А. Воронина. Внук писателя, священник Григорий Ивасенко, за небольшой отрезок времени восстановил духовную жизнь посёлка, построил небольшую деревянную церковь во имя святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Он ведет духовное окормление колонии строгого режима в п. Середка Псковского района, где принимает исповедь и готовит к причастию святых Христовых Тайн многих осужденных, назначает епитимью и дает духовные советы, что само по себе весьма не просто и, как правило, находится мало духовников, которые берутся за столь тяжкий крест.
Одновременно с этим им организовано и ведется серьёзное строительство: возводится большой каменный храм Св.апостолов Петра и Павла в стиле псковского белокаменного зодчества. Храм строится на месте утраченного в годы Великой Отечественной войны храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла, на его старом фундаменте. На сегодняшний день возведен под кровлю. Остались отделочные работы.
Строящийся храм святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла в праздник Преображения Господнего
(19 августа 2012 г.)
12 июля 2007 года в алтарной апсиде возводимого храма, митрополитом Псковским и Великолукским Евсевием, была заложена капсула с содержанием в ней информации о закладке храма: правящем архиерее, священнике, строителях, жертвователях; которая выполнена на бересте и предохранена от тления.
Коллекция музея писателя Воронина пополняется за счет её прихожан: читателей и почитателей писательского таланта, туристов и случайных заезжих отдыхающих, которые останавливаются на базе отдыха «Чудское Подворье», а так же тех людей, которые принимают участие в Воронинских чтениях. Сейчас она насчитывает более 700 единиц хранения.
Музей и библиотека во единстве - это заповедный островок культуры в море современности житейской, и многие здесь спасаются от духовного голодания. Есть надежда, что духовно-просветительский центр в Спицыно станет известным, будет существовать и в будущем, приносить свои добрые плоды в экологии души.
Хотелось бы, чтобы в будущем речь шла о разработке программ в рамках Министерства культуры, для создания проектов, необходимых музеям-библиотекам. Но для поддержки этих проектов следует искать меценатов и постоянных финансовых кураторов, что для сельских музеев и библиотек практически невозможно.
Татьяна Лединина,
библиограф отдела краеведческой литературы ПОУНБ