В сплетении корней трехвекового дуба
Тревожно спал охотник молодой.
Весенний ветер шелестел листвой
И призывал грозу невнятным гулом.
У райских врат ко сну готовились цветы,
Грел ангелов заката золотой костер,
А черти ткали полночи шатёр
Из ткани тайн и нитей темноты.
Когда ступили сумерки на землю,
Тяжёлый мах огромных чёрных крыл
Над древней чащей медленно проплыл.
Вдруг на поляну царственно и смело
Спустилась странная изящная фигура,
Пустилась в дикий танец по подлеску.
Разбуженный шуршанием и треском,
Вскочил охотник. Ледяное дуло
Взметнулось в направлении силуэта.
И юноша, о дорогом трофее
Мечту заветную лелея,
Направил лет безудержной картечи
Навстречу широко распахнутым крылам
И блеску звезд в узоре перьев.
Когда гром выстрела утих среди деревьев,
О, как же быстро к телу он бежал!
Но, добежав, пал в ужасе и муке –
Он видел чудо, сказку наяву.
Рекой багровою струилась на траву
Кровь существа, неясного науке.
То дева юная была, прекрасна и свежа.
Тонкий изгиб нагого тела
Скрывали бархатные перья.
Под девой трепыхались два крыла.
Последний вздох – и сердце птицы-девы
Навеки замерло. Сирены больше нет.
Пускай и натворила много бед
Она своим сладкоголосым пеньем,
Но здесь, сейчас, в тиши и мраке ночи
Ей даже смерть-старуха поклонилась.
Охотник замер, нем, недвижим.
Он проклинал себя за глупость и жестокость.
И жизнь теперь не в радость и напрасна,
А на плече – знакомый карабин…
Вот вновь нырнул патрон в квадратный магазин,
И щёлкнул механизм – жестко, алчно, страстно.
Вновь громыхнул сухой, хороший порох,
Из гильзы с силой выплюнув свинец,
И жизни паренька пришел конец,
Немое тело поглотил извечный холод.
Но вновь движение и звуки на поляне –
Сирена, чуть качнувшись, привстаёт,
Крылом слегка, играючи, ведёт,
И заживают вмиг на её теле раны.
Ухмылка, гордость, превосходство на лице
У девы, чья стихия – разрушенье.
Она взметнётся в небо чёрной тенью
И унесёт в когтях пир сёстрам и себе.