Непричесанные строфы...
Я вдруг взглянул на старый свой диван,
(а комната, как палуба, качалась) —
усталость ли, а может, одичалость,
но пересечь не смог меридиан.
Я перейти не смог свой Рубикон,
и Гордиев не разрубивши узел,
я не поставил жизнь свою на кон,
но по-пластунски пропахал на пузе.
И в суете вокруг дивана — гари
(запахло жаренным) я чую запашок.
А в небе письмена деванагари
зовут меня: "Скорее к нам, дружок!"
И звёздочки мерцают в поднебесье,
и месяц там парит, как голубок,
и что-то в этой ночи бесье, бесье,
средь комнаты шатаюсь — гол, убог...
Штормит зело — я стаскиваю брюки,
снимаю (не последнюю) рубаху,
а в голове моей звенят то Брамс, то Брукнер,
токката ре минор и фуга Баха...
"Диван" от слова "диво" — от дивана
исходит странный негасимый свет.
Я погружаюсь в обморок, нирвану
меж сном и явью – на границе сред.
Наверно, я устал. А, может, сбрендил,
или во мне бунтует гриппа штамм...
А жизнь — сплошные бредни, шерри-бренди,
как некогда заметил Мандельштам...
И я валюсь на старый свой диван
с бессмысленной и глупою улыбкой —
и он плывёт, качаясь, по волнам,
и исчезает в хляби моря зыбкой...