А она лежит, и нога у нее - бревно.
Говорит всегда: «Без ноги я уже давно,
Как пошла в сберкассу, упала и вот - бедро».
А до этого было лето и огород,
Сад из яблонь и слив, соления - круглый год.
Земляника, смородина - просто просились в рот.
И семнадцать лет не входила я в этот сад,
Там сухие бесплодные яблони тихо спят,
А воротины ржавые - песню свою скрипят.
Там тюльпанов и лилий клубни стали землей,
Королевский крыжовник покрылся коростой-тлей,
Провода над сараем свисают немой петлей.
А сама говорю: «Не волнуйся, лежи - лежи»,
И мучительно вижу, как в ней засыпает жизнь,
И как будто уходит на верхние этажи.
А она вспоминает снова: “…был жив твой дед…»,
Словно и не промчалось стремительно тридцать лет,
Словно он и сегодня еще придет на обед.
И она мне рассказывать будет еще о войне,
О своем отце, попавшем в немецкий плен,
И о младших братьях, но более - о сестре.
Я стараюсь запомнить тонкую кисть руки,
И прозрачную кожу ее, седые виски,
И беззубый рот: «Доживаем мы, старики….»
Мне придется пройти тропинкой, что заросла,
Подписать договор о продаже «сего числа»,
И продать свою память - место, где я росла.
Где, копаясь в земле, собирала я червяков,
Где я плакала из-за капризов и пустяков,
И не думала, что не станет вдруг стариков.
2010