Сын говорит: руби черешни.
Болеют, нечему расти. А я ему: ведь ты на прежних висел с шести до двадцати. И видел небо заводное средь ягод в четырех цветах. И целовался под одною, с той, помнишь, со второй, вот так. Наладишь в дереве скворешни. Посадишь сына в ком-нибудь. И никогда не станешь прежним для самой первой, не забудь. Построишь дом и полк построишь, и дождь омоет кителя, и вспомнишь, что твои герои ж кучевкой выплывают, бля. И перестань рубить деревья, как часто делал здесь и я, лечи их, говори на древнем. Они ведь чьи-то сыновья. Все понимают на забытых, убитых нами языках, и тени нас любивших с ними. Нет, мы не срубим их пока.