Д.Т.
Свою жену я ловил на разные приманки, но Света клюнула на яркую нарядную блесну блюфокс, словно ей не интересно было находиться в безрадостном мире маленького районного городка, а тут появился я, закончивший столичный техникум и попавший в это захолустье по контракту с головной московской компанией.
Свете не нравился городишко, а я любил эту бескрайнюю выжженную степь низовьев Волги, юркие протоки заросшие лотосом, рыбные раскаты, полные ленивой и прожорливой щуки, соленые просторы Каспия, говорливые моторки и бесконечное, жаркое солнце, отражающее от воды свои острые лучи.
Когда несешься в пять утра на лодке, то только и следи, как длинноногие цапли парят в вышине, глазастые стрекозы поедают комаров и мошку, длиннорукие рыбаки свистят гибкими спиннингами, камышовые коты ворчат в зарослях, а белогрудые плечистые орланы, как воздушные якори невозмутимо глядят на мир с вышины сосен осоловевшими исполинами.
Я любил красных обветренных егерей турбаз. Мы часто с Мухамбетом рыскали среди камышей, и однажды я закинул булькающий поппер в зеленую плоскость заросшей воды, и оттуда пресноводным китом выпрыгнула зубастая шестикилограммовая щука. Она летела вверх Гагарином, и мне казалось, что это парит птица, а потом щука схватила поппер, и я понял, что тащу человека: огромного,мужественного человека, а когда ее огромная остроносая голова показалась над водой, я осознал: это же Света, да это моя жена Света — дерзкая и упрямая, но я ее люблю именно такой.
Мухамбет заулыбался дырявым ртом и подставил зеленый подсак и втянул мою жену Свету в лодку, и она грохнулась о днище и забилась в страхе, ибо женщина должна бояться мужчину.
— Мы едем в Ялту, — воскликнула Света после свадьбы, после первой брачной ночи, когда подрагивали южные влажные звезды, и Млечный путь белой нитью распугивал стрекочущих цикад молчаливой угрюмостью, но я уже был далеко, я уже плыл с Мухамбетом к вытеку, в центре которого шлепал о звенящую воду крупногрудый жерех — царь Астраханской рыбалки.
«Ты мой, ты мой», — думал я, услышав его грохочущие шлепки, — «я поймаю тебя, я поймаю тебя», — полагал я, меняя одну блесну за другой, от девона «Стрекоза» до Кастмастера, но ты взялся на воблер, на обыкновенный погрызенный воблер, от которого по поверхности воды разлетается струйный фонтанчик и стремительные мальки разбегаются во все стороны.
Я закинул воблер к противоположному берегу в самую стремнину и там, в глубине, на второй проводке, я почувствовал удар, потом второй и мой спиннинг затрещал и запел американской джазбандой, словно я хожу по Бродвею и слушаю черных губастых негров с блестящими саксофонами, а один из них, ударник, колошматит деревянными палочками по медным тарелкам, и такая радость написана на его лице, что ты понимаешь — это настоящая жизнь.
Браво тебе, жерех! Серебристая четырехкилограммовая рыбина билась в лодке, и я чувствовал её вольный нрав, вдыхал её рыбий запах и принимал весь ужас, который обуял рыбу.
Когда я вернулся с жерехом, Света взяла хищника за жабры и отнесла на кухню, молча и вызывающе, словно говоря мне:
— Да, да ты его поймал, но есть еще я, есть очень много меня и тебе надо научиться прислушиваться к моему сердцу, потому что я не щука и не жерех.
В ту ночь я долго любил Свету, я нежно целовал ее в губы, проводил ладонью по ее бутылочным бедрам, и мне казалось, что я везде расставил сети, я все предусмотрел, но возможно мне не хватает чего-то самого главного, но чего я не знаю.
Как-то раз на турбазе, в полдень, я наблюдал, как змея ползла вдоль берега и от нее в страхе в воду прыгали лягушки, но их в глубине поджидали щуки, и тут я понял, что я — бедная лягушка. Что бы я не сделал, я все равно окажусь не прав, потому что даже если змея уползет, а лягушка в воду не прыгнет, то все равно найдется вертлявая и хитрая щука, которая выкинется из воды за бедным лягушонком, чтобы схватить его на берегу, а потом ввалится обратно в мутные глубины волжской воды.
Однажды мы с Мухамбетом поехали на Каспий и когда уже достигли моря, увидели, что вся поверхность воды завалена рыбой. Мертвые тушки воблы, селедки, судака, тюленей, осетров — ни одного просвета, только вонючая колышущаяся гладь.
— Зачем они это сделали, — спросил я.
— Нефть, они качают нефть, — ответил Мухамбет.
Я взял из воды рыбину и принюхался. От нее пахло смертью. Когда я вернулся, Светы дома не было. Я уволился, собрал вещи и поехал в Москву.
В Астрахани зашел в Кремль. Высокий, смуглый гид водил меня по церквям: собор Успения Пресвятой Богородицы, собор монастыря Троицы Живоначальной, Кирилловская часовня. Иногда гид останавливался и спрашивал у меня про клев: как судак, как сомики, как жерех. Я улыбался.