ЗОЛОТОЙ МЕДВЕДЬ.
Глава первая
Китат Золотой – торопливая речка,
Где я любовался стремниной рябой…
Потом притоптал у талины местечко
Таскал там плотвичек – одну за одной.
И солнечный шар вдаль по небу катился,
Мошка суетилась, и овод подлец
Неслышно на лоб и на руки садился,
И больно вонзался, кусания спец.
Плотвичками скоро обвесил я сниску...
Клевали, как будто вселился в них бес,
Спешили сменить водяную прописку
На жар сковородный и масляный треск.
В кедровнике – близко! ходили медведи,
В родных дикоросах набрать чтоб жирок...
А сосны, казалось, отлиты из меди,
Мотали под солнцем свой жизненный срок.
Кедрач, окантованный дикой малиной,
Тропа как изгибина чьей-то судьбы...
И дальше - кусты с недоспелой калиной,
И склонная понизь с хвостами колбы.
Но вдруг услыхал за речным поворотом
Я то, что душой был познать не готов…
Плыл голос железа, знакомый сиротам,
Забытый сегодня шёл звон кандалов.
Да кто же был это, какой каторжанин?
Беглец, заплутавший во мраке веков,
Людьми или зверем был страшно изранен,
Но выжил, как редкие из смельчаков.
Я удочку бросил на куст тальниковый,
В руках унимая противную дрожь,
И хоть я мужик в меру силы здоровый,
Но тронул за ручку у пояса нож…
Чирликнула птичка в листве недалёко,
Мышонок шмыгнул, затаился в корнях,
А полдень в объятиях цвёл солнцепёка,
Хвоёй и цветами божественно пах.
Ещё доплеснулось до слуха железо,
Черёмухи бурой качнулись плоды,
И звук растворился у самого среза
Бегущей до Яи торопкой воды.
Река тут страданий, должно, повидала…
Пускай муравой затянуло сплошь путь,
Да время на случай на всякий замяло…
Вот здесь разрешали воды зачерпнуть
Толпе каторжанской. А дальше кострище...
Под серою шапкой пахучих цветов,
Да хвощ изогнутый..кому-то был пищей
Съедобен - терялся во впадинах ртов.
Бугор под кедрой – уж не чья-то могила?
Зарубка исчезла, да нет и креста
Пичуга какая-то просипетила,
А может, сказала мне правду с куста…
Что было, то было, колючее время
С шипами неправья текло по земле,
И злобы чиновной бессмертное семя
Исчезнуть никак не хотело во мгле.
Чтоб жили в России повсюду холопы,
Придумали рабство на весь материк:
К сибирскому аду нелёгкие тропы,
И шаг каторжанский, за шагом –спотык...
Присев на коряжину, дрожью объятый,
Совсем не куря, я б сейчас закурил.
- Ты вряд ли в том прошлом вообще виноватый, -
Мне внутренний голос, бодрясь, говорил.
Река золотая по камням струилась,
Зелёные пряди мотала волной…
Зачем мне далёкое в яви примнилось
Ну, было - и что? - В жизни прошлой, иной.
Уплыло давно, словно лист по теченью,
И время большой размотало клубок…
- Предалось прошедшее тихо забвенью, -
Мне мысль обожгла как огнём черепок.
И кто же остался в анналах бумажных,
Какой же солдатик с берданом в руке
Помимо тех лиц, для истории важных, -
Подумал я грустно, вот здесь, на реке.
Кругом - ни следа, ни царапины мелкой,
Та жизнь превратилась давно в перегной...
И греет просторы тут солнечной грелкой
С тайгою тревожной, и вместе со мной.
Чу! Шорох в кустах - человек или птица,
А может волчина какой прибурел...
Я глянул, о, Боже, - семь раз обмочиться!.. -
Медведь на меня тяжело засопел.
Схватив ноги в руки - рванул за машиной,
Но ключ впопыхах невзначай уронил,
Об арку двери саданулся плешиной…
В железной берлоге себя схоронил.
А мишка – вразвалку, видать, что хозяин,
Прошел, оказал мне великую честь,
Но я посмотрел из машины, отчаян!..
Увидел, что камни налипли на шерсть.
Блеснули на солнце, видать - самородки!..
Состричь, и потянет на целый баул.
А он, косолапый, но царь по- походке,
Протопал, а когти при этом не гнул.
И вынул из речки улов небогатый -
На сниске плотвичек. Грабитель, злодей.
За куст – и растаял, страшило мохнатый,
Но мне благородно оставил червей.
На то и хозяин, гребёт без последствий,
Пошло так из давья по древней Руси.
Был Грозный Иван, - царь невиданных бедствий…
О, жизнь, от времён тех вперёд унеси...
Знать, голод не тётка, медведь наш из чащи
Глотая слюну, за рыбалкой следил,
И слушал живот, монотонно урчащий,
И лапой когтистою оводов бил.
Силён медвежина!.. И шутки с ним плохи,
И ты на тропе будь четырежды прав,
Сигай на сосну и, ловчее, чем блохи,
Иначе в работу возьмёт костоправ.
Обнимет, замнёт, да и рёбра «поправит»,
В каральку закрутит сердитый космач,
И взглядом до пяток – насквозь! пробуравит,
Будь голь ты с заплатами, или богач…
Я дверь приоткрыл, моих чувств не опишешь,
Увидел в траве от машины ключи,
Где только прошёл в самородках немытышь,
К ним тихо ползли муравьи - щипачи…
Да! Чудо и только, к свалявшейся шерсти
Кедровой смолой прилепило легко
Те жёлтые камни, штук может за двести,
Сходили которые за пауков.
Оплетших медведя изрядною ношей,
И он, бедолага, его ли вина
По зарослям диким как с новою кожей,
Ходил, чуя спуд золотого руна.
Но где это место – лежанка медвежья?
Где золота россыпи и вороха,
В какой стороне тишины, безмятежья
Укрыла подальше тайга от греха...
Его тайники да лежанки - кто ведал?
Во мхах заболотин, среди кедрача,
Где мирно лежал он и тихо обедал,
Поймав цепкой лапой за хвост косача.
Но что я тут мог, человек маломощный,
Медведя увидел и в пятки - душа!..
Так, щепка простая у жизни проточной,
Раздумья свои в жаркий воздух кроша.
Но что-то с мозгами моими случилось,
И мир красотой перестал вдруг звенеть,
И тёмным крылом тело речки закрылось:
Решил самородками я завладеть.
Медведь золотой… Меня мысли, что крылья
Подняли на воздух и в даль понесли
В обличье царя, что в личину насилья
Меня завернули, сказали: - Рули!..
Добавили: - Можешь, тебе всё по силам,
Отныне и век - абсолютная власть,
Народ свой заделай тщедушным дебилом,
Оставь только умных какую-то часть.
Тракт этот кандальный замаскирован,
Немало железных упрятано пут,
И скоро кто надо, то будет закован,
Бровями прикажешь, и люди пойдут…
Кто сильно мешал всем твоим устремленьям,
Когда-то дорогу тебе перешёл,
К Голгофам своим, и своим откровеньям,
Куда бог судьбы их с насмешкой привёл.
Как сердце моё в этот миг взликовало!..
Какое блаженство почувствовал я,
Одно испытание лишь предстояло:
Медведя поймать, иль убить из ружья.
Глава вторая
Но был ли мой разум совсем опрометчив,
Избрав неприятный для совести путь
Жизнь, пресную в быте, насильем поперчив
К величию личности смело шагнуть.
Стяжания принципов я не увидел,
Лишь только почувствовал слабый мотив,
Который, родившись, меня не обидел,
Но в сердце вцепился, надеждой взбодрив.
Мотив – быть богатым. В душе закипело…
И мне отравило в тот час бытиё
Но путь - через кровь, через прорезь прицела…
И золото мишкино станет моё.
Моё!.. Обалдеешь совсем от соблазна,
От здравого смысла себя отобьёшь,
Но мысль о ружье так серьёзно заразна,
Азартна её и прилипчива гложь…
А сбоку припёком вихляет харизма
Она говорит тебе: - Ты ль не велик!..
И критика – прочь, а песок скептицизма
Для острого глаза – лишь радужный блик.
Река непростая, речонка, речушка…
Для сердца разумного счастья глоток
Живая до дна, не какая-то клушка-
Бегущий таёжный прозрачный поток.
Красавица, вижу!.. Крупинками кварца
Сияют твои золотые пески,
Взбодрят и согбенного древнего старца,
И душу очистят от хвори-тоски.
В твоих тальниках можно скрыться от света,
Завязнуть в сплошной паутине ветвей…
Сохатого рёв, а не звук раритета,
Донёсся до слуха как отзвук страстей
Животного мира, понятного в сути,
И стих в закутке огоньковых полян…
В цветок медуницы вполз медленно трутень
А может и пчёлка - большой медоман.
Намылилась взятку полезного мёда
Лишь капельку, каплю себе отхватить…
Лежала, видать, недалёко колода
Медведю на ум не пришло разорить.
Боярка-боярыня чуть шевелилась
Над травным, в цветах повилики, рядном
Вблизи мать-и-мачеха с яра струилась,
Казалась истёртым до дыр полотном.
Притихла тайга, устрашась моих мыслей,
Прозрачного ветра сломала крыло…
В какие-то тайные списки зачислив,
Людей, что задумали явное зло.
Но страсть поживиться меня ухватила,
Ах, золото, золото, где оно, где!..
Его издалечная вечная сила
Ведёт и к добру, только чаще к беде.
Огнились цветы, освежая поляну,
Земли пирамидки к ним выкинул крот,
Я чувствовал, чувствовал, будто бы спьяну
Как тянет куда-то меня поворот.
Такой вот напал неспроста кандибобер,
И в руки судьба мне дала удила:
Гони, - закричала, пока тут не помер,
Гони, - закричала, и в путь повела.
Я выехал тотчас же из глухомани,
Дорогой, да нет же, лосиной тропой,
А сердце стучало, как вышел из бани,
И радости не было - с болью тупой.
А солнце катилось, катилось, катилось,
Я чувствовал, видел скольженье лучей,
Но всюду охапками золото мнилось,
Горело как тысяча ярких свечей.
В коряжьих разломах, загустьях чащобных ,
И пялило наглые волчьи глаза,
Порвать моё сердце на части способных
И страхом убить что ночная гроза.
Как будто на лешевых гнал я подковах,
Машину на ямах и кочках трясло
Но был без ружья, и ругался за промах,
А так бы, наверное, мне повезло…
Седая башка, а туда же – к богатству,
В обманчивой дымке бежал сквозь тайгу
А змей-искуситель, готов был к злорадству-
Во мне увидав и купца и слугу.
От пота насквозь просырела рубаха,
Тревога катила к гортани слова…
Тут дело такое, что станется – плаха!
Куда, может, ляжет моя голова.
С медведем шутить – не ходить по малину,
На вид допотопен, но силой – могуч!
Сомнёт как солому любого мужчину,
И знает к таёжному золоту ключ.
Но как изловить мне могучего зверя,
Берлогу, пещеру его распознать…
Колёсами корни ползучие меря,
Я ехал, но крался, похожий на тать.
К своим самородкам, себя соблазняя,
Мне веткой тяжёлой махала кедра
Ещё моих мыслей нелепых не зная,
Но очень доверчиво, будто сестра.
И с неба холодная капля упала,
А следом ещё мне на руку, на мох…
Сова вдруг проухала, захохотала,
Мотор зачихал, кашлянул и заглох…
Я знал, недалёко старик полоумный
В избушке замшелой отшельником жил,
Шаман не шаман, иль колдун многодумный,
Загадочных далей живой старожил.
Людей сторонясь, поклонялся Перуну,
Немало хорошего в жизни познал,
Знаком на реке был любому буруну,
Питался корою и корни копал.
У пчёл земляных брал он мёд осторожно,
И чувствовал силу таёжных всех трав,
Слыхал я, что с ним говорить невозможно,
Что он хитромудрен и где-то лукав.
Ходило немало придумок и жути,
Что дик, неприветлив и скрытен старик,
Что ищет заглавное в жизненной сути,
На этом пути он куда-то проник...
Под навесь ветвей и хвоистого мрака
Шагнул я, машину оставив. Пока.
И не было вслед мне недоброго знака -
Лишь посвист зазывистый бурундука.
Что есть бесконечность, что было началом,
Где мускул поднял для движения кость,
И кто же придумал залить это салом,
Родив сразу зависть, тщеславье и злость.
В таёжном безветрии шёл я, тонули
В опавшей хвое до колен сапоги,
И мёдом тянуло приятно как в улье,
И сосны качались, важны и строги.
Я шёл наобум, как слепой, без дороги,
Куда интуиция в дебри вела,
Где старец седой жил забытый, убогий,
Который забросив мирские дела,
Навек поселился в глухом первобытье
На донышке жизни, в корявости, мгле,
Чтоб сделать какое-то в жизни открытье,
Неужто золу в отгоревшем угле?
Неужто доскрёб в этой жизни до сути,
Расскажет ли мне, коли так головаст,
А, может, словами, торгуясь, покрутит,
И мне золотого медведя отдаст…
Не знать о медведе не мог он, я верил,
К живому и нежити ведал следы,
Все тайные тропы шагами промерил,
С песком золотым и сопутством слюды.
А вот и старик, и возник ниоткуда,
Из воздуха будто, живой, во плоти,
Седой, без улыбки, обветренный - чудо,
Его так стремился я в дебрях найти.
Матёрый космач, борода до колена,
Двужильный по виду, бывает ли хвор
С природного жита, и смотрит надменно,
Как солнце полдневное на мухомор.
- Ах, дедушка, здравствуй!..- Споткнувшись о корень,
Я слово приветное крикнул ему.
Но только усмешка что жало во взоре,
Кольнула ответно... Приятно кому…
Усмешка усмешкой... и это не странно,
Старик на меня, горделиво смотрел,
И в сердце моём стало как-то туманно,
Я словно болезнью какой заболел…
Глава третья
Малиновым духом из чащи катило,
Смолистая шишка упала у ног…
Подумал я грустно: - Таёжный чертило!..
Открой мне медвежий в тайге закуток.
Ну, что тебе стоит, чтоб сила от солнца,
Что камни вобрали, и вся перешла
В меня, видом может быть и зачухонца,
Которого к золоту страсть оплела.
Старик усмехнулся уже откровенно,
Рукой опираясь слегка на кедру…
А я вдруг прикинул, возможна ли мена,
Как в шахматах мудрых слона на туру.
Отдал бы я многое тут старикану,
Да нечего ценного было отдать…
Машину? – пустое, две горсти туману,
И к ним обещаний тяжёлую кладь.
А он, хитрован, но простой человече,
Уже просчитавший до глуби меня,
Старался поднять обвисавшие плечи,
Какого-то в сердце добавив огня.
А мысли бурливей воды перекатов,
На этой холодной с дичиной реке,
Катились, катались без желчи и матов
Души заболонь обжигая в броске.
Старик повернулся и молча к зимовью,
Пошёл, заминая ногами траву,
Я - следом за ним, без намёка к злословью,
На крыше избушки увидел сову.
В затенье пучками сушилась душица,
Поодаль висел иван-чая пучок…
На тонкой рябине горланила птица,
И в тон ей свистел с медуницы сверчок.
Как соболь орешки подшёлкивал кто-то,
Негромко, но звуки ложились так в лад,
Что, чёрт побери, всей природы работа
Для слуха была как находка и клад.
Но я – то надеялся вызнать иное…
Чем звуки пустые в разломах тайги.
Где леший проржал: - У него паранойя! -
И набок повёрнуты – видно! мозги…
Но был я тогда самый трезвый на свете,
На помощь призвал и сибирских богов…
Какой-то, - из главных, в небесной карете,
Откушав с картошкой вдали пирогов,
С вершин опустился на грешную землю,
И тронул волшебной рукой старика…
Порхнувшей изящною бабочки тенью,
И взмывшей зигзагами под облака.
Молчанка томила… но вот и крылечко,
Ступенями скрипнув, старик потянул
За ручку двери – за стальное колечко,
И низко пригнувшись, как в омут нырнул.
В сутемное чрево зимовья из брёвен,
Где уксусный запах мужского жилья
И факт чистоты номинально условен,
Но сердце забилось, почувствовал я.
По стенам цветов луговое распышье:
Пучки и пучочки невиданных трав,
И две неживые летучие мыши,
Висели сухие, как будто устав
От дальних пролётов под туникой ночи
Лобзаний прохлады подкрылий тугих…
Но чья-то рука жизнь внутри обесточив,
Сложила их крылья и вынула дых…
- Здесь золота есть, - повернулся убогий,
В пещере несметно камней ты найдёшь,
Но только трудны к ним сквозь дебри дороги, -
Хвощи, буреломы запутали сплошь…
Зачем тебе надо… скажи мне на милость,
Неужто ума до сих пор не нажил,
Что в жизни твоей кособоко сложилось,
Коль ты как голодный шакал закружил,
Замыслив неправье в безумной горячке,
И твёрдостью сердце о том навостря,
Найти хочешь злато в природной заначке
Как будто она твоей жизни заря.
Не тын перелезть, - отомкнуть ту пещеру,
Отмычкою зла под луною, дождём…
Тут дело такое, что ищешь химеру -
Прибить чтоб копейку алтынным гвоздём.
Медведь же хитёр, и умён, и коварен,
Не любит подумов о злате людей,
Пойдёшь – не вернёшься, он службой состарен,
Подрал всех искателей, уразумей...
Ружьё не поможет, предчувствуя выстрел,
Охотника глаз обернёт пеленой,
И жизнь как мгновенье, подобное искре,
Потушится силой его неземной.
- Отец, пропусти, укажи мне дорогу,
К берлоге заветной прошу, укажи,
Пройду по чащобе, глубокому логу,
И в памяти узел тоски не вяжи.
Скажи и забудь, как и не было вовсе,
А я никогда не забуду о том…
Но ты к повороту судьбы приготовься,
Где лучшая доля, удобнее дом…
- Я вижу, ты ищешь дурацкое счастье…
Скажу - пожалеешь, как в руки возьмёшь,
Захочешь вернуть целиком или в части,
Вовек не сумеешь, кому не катнёшь…
Но день растворился куском рафинада,
Из тучи просунулся месяца клык,
Звезда затеплилась вдали как лампада,
Похожая - вроде, на жёлтый кандык.
В бескрайнем безмолвье куда-то летела…
И скорость, - помыслить, такая, что - жуть!
- Ты сам захотел непочтенное дело -
На эту звезду будет долгий твой путь…
Старик указал за окно в поднебесье,
В прогал меж кедровых лохматых вершин,
Куда темновое стекало очесье,
В ладони нагретые хвойных перин.
Пешком – не дойдёшь, замотают чащобы,
Мошка доконает, иль злобная рысь
Удавит во сне, станешь в качестве сдобы…
Ты слушай толковое, и не дивись.
Совсем недалёко на тёплой поляне,
Где томно кричит сладкозвучный сверчок…
Копна почерневшая, знай же заране,
Что это соломенный дикий бычок.
Ему как сосну забодать все преграды,
Увёртлив, костист, и на вид хоть куда…
Поди ж надоели сверчки да цикады,
И с мутных небес дождевая вода.
Давно застоялся ососок цветочный,
Внутри перепрел сено-травный рысак,
Прутом подстегнёшь - полетит худосочный…
И славно, что нет здесь дворовых собак.
А то бы устроили лая в дорогу,
Такого, что леших подняли б с перин…
Того и гляди, укусили за ногу –
Спасенье от них – лишь пучок хворостин.
Кто малым доволен, большое не видит,
Упёртый ты шипко, ну, что же, - иди!
А жадности бес из тебя вдруг изыдет,
Тогда ты кого-нибудь и награди…
Бычок приподнялся, солому стряхая,
Вздохнул, укрепясь, раздувая бока…
По небу промчалась стрела золотая,
И путь указала, как божья рука…
И я на хребет взгромоздился не смедля,
Спугнул из гнезда стаю чёрных мышей,
Коснулись руки призасохших два стебля,
И вот меня кто-то погнал как взашей.
Из мира зелёных полян и тропинок,
На стрежень иного теченья судьбы,
Сквозь тёмную ночь с мириадом росинок,
В объятья разумного или татьбы…
Хлестали колючие росные ветки…
Бычок и взаправду бежал хоть куда,
Под почись лучами небесной кокетки,
Которая в небе ночами всегда.
Угор, буерак, осокорь отсыревший,
То гумус, то глина, то россыпь песка…
Я был еле жив – кабачок посиневший!
Ещё не видавший такого броска,
Терпел и терпел на пределе терпенья,
Молчал на бычковой соломной шерсти,
Чтоб скоро – назавтра – какое везенье!
Богатство медвежье себе огрести...
Глава четвёртая.
Медведя жалел я… В тайге тут не сладко,
Нужны к пропитанью и рыба, и мёд,
Но вот почему же – большая загадка,
При золоте, голодом в дебрях живёт…
За озером Чёрным, близь Чёрного всхолмья,
Сызвеку кедрово-еловый простор,
Таёжной реки не сказать, что верховья,
Но путь был сюда, моих мыслей задор
Где мир кедрачом облохмачен бескрайне,
Который намёртво вцепившись в пески,
Позвал меня страстно к неведомой тайне,
Зажав туго сердце корыстно в тиски.
Бычок приустал и замедлился ходом,
И ветер свистеть свой свисток потерял,
Но воздух внезапно наполнился мёдом,
И вялый бычок у рябинника встал.
Продёрнул чуть-чуть до заелья в чащобу,
В прогал тесноватый, к самой гущине,
А в небе звезду, словно высшую пробу
Добавил бог тотчас ночной тишине.
С бычка я мешком, - не кремень ведь, свалился,
И влажный, грибной, проникающий дух
Добавно в гортань некорыстно вкатился,
Покинув лисичек, пожухлый лопух.
Меня разбодрил, будто лиса на куру,
И я поспешил в межкедровый прогал,
Куда не просунешься пьяный-то сдуру…
Но это к пещере с медведем, я знал.
Куда к сокровенным пратайнам таёжным
В глухих средоточиях див и чудес,
Чутьинка звала по тропинкам не ложным, -
По зову безумному звёздных небес.
Кедровка с кедровой коры прочиликав,
Кому-то дала ей понятный сигнал,
И смутью таинственной утренних бликов
Вокруг меня воздух чудно заиграл.
Неужто блеск золота, ах, неужели,
Сбылось, окатило, и это не сон!
Но сколько пришлось одолеть канители,
Попасть чтобы в этот таёжный затон.
Тайга расступиться никак не хотела,
Кругом возникали страша, валуны,
Тяжёлыми кронами тяжко шумела:
-Объелся болезный, видать, белены!..
Объелся, я знаю, но золото где же,
Добуду, а там хоть трава не расти…
Смотрю, на сучине клок шерсти медвежий…
Не мог же он сам по себе расцвести.
Блеснуло в траве, я поднял – самородок!
Вперёд прошагнул и повскорье – другой!
Пригрелся, лежит в межстеблинье солодок,
Попался, родимый, отныне ты – мой!..
По цвету всамделишно золото, точно,
Куснул, продавил на камнишках следы.
С медведя упали… а если б поточно,
Как с яблони осенью сыпят плоды…
Но, дурень я, дурень, иду на медведя
Как будто известный - из русских верзил,
Былинный Илья, иль пожиже – Редедя,
Рогатины в руку себе не добыл.
Рогатина!.. Дело. Большая подспора,
Добытчику хмурому и хитрецу,
Который, как жизнь показала, провора,
И пёр напролом к золотому тельцу.
Ножом подрубив молодую берёзу,
Очистив от веток, я снял бересту,
Рогатина есть! И двойную занозу
Сготовил для боя, и в липком поту,
Продолжил свой путь по тропе чуть заметной,
Но знал, что я к делу, богатству иду,
Тропою запутанной и не конфетной,
Оценит пусть кто-нибудь как ехиду.
Вдруг духом тяжёлым повеяло сбоку,
Качнулась зубчатая глыба тайги,
Подбросило с кедра до неба сороку,
Мне липкой травой оплело сапоги.
Не в силах вперёд протянуть и полшага,
Я встал, озираясь, а где же мой враг,
Подумал: - Влипаю, таёжный бродяга…
Я в невидаль дикую, будто вахлак…
А вот и валун, и тропинка упёрлась
В него, одолев васильковый разбрызг,
Зелёной травой о подошву потёрлась,
И петель дверных мне почудился визг.
Валун обомшелый тотчас покачнулся,
Открыла гора чёрный каменный рот,
Туннель в темноту, темноту потянулся…
-Ну, что, - я подумал, - вперёд, обормот!
И я пошагал… за спиной зашуршало…
И темень накрыла, хоть выколи глаз!
Сожрут, - я ж невкусный, и нет во мне сала,
Рогатиной биться – тут был я не пас...
Светлело… я шёл, отрываясь от мрака,
Душа каменела с напором шагов,
Казалось, она как борзая собака
Добычу настигнет по воле богов.
А свет становился всё лучше и лучше,
Теплей, золотистей, сквозь гору он тёк…
Сейчас бы горячего выпил я пунша,
Не прочь и воды родниковой глоток.
Во рту пересохло, трясло и знобило,
Да где же он, где же, проклятый медведь,
И тень моя следом за мной семенила,
Которой души нет придумы иметь.
Усилился блеск золотистый под сводом,
Зеркальные стены дохнули огнём,
Пахнуло водой, лёгкой сыростью, йодом,
И взору открылся большой водоём.
Подземное озеро? Диво, загадка,
И радость для взора, но в мыслях туман…
Меня потянуло к хмельному с устатка,
Сейчас опрокинул бы водки стакан.
Неужто и стены и пол - золотые,
И кто это сделал, какая рука?
Стояли богини точёно-литые,
Смотрели насмешливо и свысока.
Пусть золото в сути своей безъязыко,
Но мне говорило великий как чтец,
Под пенье души иль от нервного тика…
Неужто нашёл я медвежий дворец.
Но ждал я медведя, и он появился,
Лохмат, в самородках, пошёл на меня…
В рогатину крепко я, крепко вцепился,
Которая стала и меч и броня.
Поднялся страшило и жутко когтями
Повёл, как я видел вчера на реке…
-Рогатину брось, станем ныне друзьями, -
Сказал без угроз на моём языке. -
Ты гость мой – и славно, хозяином станешь,
Устал я, поверь мне, быть здешним царём,
Ты тоже, быть может, недолго протянешь
Бороться с народом, тоской, комарьём .
-В своём ли уме ты, хитрец косолапый,
Оставить так просто медвежий свой трон,
Неужто в тайге стал ты диким растяпой,
По мне бы в судьбу пусть вмешался Харон.
-А это куда?.. От себя не отринешь,
Медведь самородок с кулак протянул,
Покуда живой, и пока не остынешь,
Тянуть лямку станешь наживы как мул.
Но я – это знай, стану ныне тобою,
А ты же медведем, владыкой тайги,
В далёких краях самородки отмою,
Куда унесу их на ступе Яги.
-Послушай, медвеже, я, может, согласен,
А где золотишко, ты мне покажи,
Натурно, живое, без всяческих басен…
-Да тут недалече, где кружат стрижи.
Увидишь за плёсами галечник с яра,
Тальник, перекат, камышей кружева
Там сильная жила, на глаз - три гектара,
Но это - секрет, не пустая лажва.
А я в мир людской ухожу ненадолго,
Вонючие видеть хочу города…
Врасту, потеряюсь как в стоге иголка,
Но вряд ли останусь там жить навсегда.
-Как станешь ты мною, того – непонятно!..
И он меня лапой тяжёлою – хвать!
Смотрю, на руках появились вдруг пятна,
И шерстью клочкасто я стал обрастать.
Глава пятая
Хотел закричать - только рыком свирепым
Ударило гулко о своды дворца…
Уже стал другим я, большим и нелепым,
Ни в матушку р0дную и ни в отца.
Смотрю, и с медведя шерсть враз полетела,
Её словно кто-то невидимый сдул,
Осталось для глаз мускулистое тело…
Которое в озеро мишка ввернул.
С гранитного берега, чуть изогнувшись,
И ласточкой – нырь, в голубую волну,
Я это увидел как будто проснувшись,
В какой-то сумятицей, в липком плену.
И речью о том вы меня не ознобьте,
Как вспомню, урчит от послабки живот…
Иначе б попал невзначай в мои когти,
А так мёд от жизни, - досыта! попьёт…
А я во дворце, чудеса, да и только,
Ни ухом, ни рылом не вышел – попал,
Какая судьбой мне придумана ролька…
А, ну, сочиню-ка для жизни аврал.
Вчера звон кандальный петлял между сосен,
Кто шёл - неизвестно, друзья ли, враги.
А нынче вопрос вьётся в мыслях – несносен!.. -
Где взять мне для власти моей рычаги.
Холопов, прислугу, охранников свору,
И скипетр царский и царскую плеть!..
Иначе на голову - будет! позору…
Ведь я всего бурый таёжный медведь.
Но чую - силён, и хотелось бы кости,
Послушать как в теле злодейском трещат,
И как лизоблюд изощряется в тосте,
И лесть наливает тихонько, что яд.
Но голод – не тётка, прошёл по желудку:
И в горле курлыкнул: ау, нищеброд!
Найди хоть протухшую где-нибудь утку,
Заполни едой музыкальный живот…
Я царь нищебродный? Внутри оборвалось…
Но думай, не думай, так было… пока,
И мне лишь одно на земле оставалось,
Найти… пусть не утку, найти рыбака!..
Смотрю на себя, и глазам я не верю,
Когтями за ухом себя почесал,
А мысли в уме как на принтере ксерю,
В какую же сказку я, дурень, попал.
Какой Рубикон перешёл здесь – не знаю,
Корона на мне, иль на шее хомут…
Сейчас бы за хлебом смотаться на Яю,
Но там браконьеры – на мушку возьмут!..
В блаженном беспамятстве я, или пьяный,
Покинул род Хомо, и где я сейчас…
И так потянуло на воздух медвяный,
Забыть про дворец, где дыхание газ
Слегка затруднял, навевая сонливость,
Из недр глубоких сочась и сочась…
Такая досталось медвежья мне милость,
Судьбы трансформация и катавась.
Пора бы бежать, подобру-поздорову…
Сомнения жгли…но какого рожна…
Я - мухой! на воздух, увидел корову…
Цикадно звенела взахлёб тишина!
Кандальный трезвон исходил от бурёнки,
Которая листья щипала цветов…
На ленточке ботало с вызвуком тонким
Звучки шелушило на спины кустов.
А я-то подумал вчера – каторжанин,
А я смоделировал жизни кусок,
И в шкуре медвежьей теперь горожанин
Попал под судьбины тяжёлый каток.
Непуганый лось от меня недалёко
Цветущее лето пронёс на рогах…
А я, неприкаянный, в сети порока,
Не спавший, стоял на уставших ногах.
Прошли кабаны – удалые ребята…
Да ими – о мысль! золотишко копать,
Пятак кабанячий – живая лопата,
Умеет и хрюканьем слух целовать…
Я царь, так за дело в кладовой таёжной,
За мною - на галечник, братцы, бегом,
Рванул, за спиною был хруст многоножный…
А солнце горячее жгло утюгом.
Бычок затаился, забравшись под ёлку…
Его присобачить бы тоже к делам,
Пустую породу носить втихомолку,
И прочий ненужный от золота хлам.
Я выломал прут подбодрить бедолагу,
Но когти - не пальцы, мешали стегать,
А он без подстёга не сделал бы шагу,
Чтоб вёрсты на ноги шутя намотать.
Повсюду захрюкали… рыла кабаньи
Меня окружили мохнатым кольцом…
Бычок шевельнулся, почуял, знать, мани,
Дремоту стряхнул, чтобы стать молодцом...
Ах, милое дело лежать на соломе,
Несущей тебя с ветерком по тайге!..
И сердце стучало в певучей истоме,
О золоте близком, большом пироге.
Кабанья ватага бежала проворно,
И вид её крепкий казался так мил,
На тропах таёжных не шибко просторно…
Но сколько набралось в подмогу мне рыл!..
Пружинили ветви кустов и деревьев,
Летели отщипки листвы и коры,
Бычок, скороходно тропинки промерив,
Заметив, что ищут его комары.
Замедлил пробег у избушки шамана,
По хвойной земле до реки семеня,
И в тёплый туман, но густой как сметана,
Со шкуры соломенной скинул меня.
Вдали кабаны настороженно встали,
Как будто ждала их на небе гроза,
И тут комариные стаи упали,
Бычка защищая, полезли в глаза…
Гляжу, за кустом тальника рыбачишка
Таскает плотвичек удой на яру,
Меня увидал и затрясся весь – мишка!
И шустро полез без когтей на кедру.
Сырая плотва не вкусна, это точно
До корки хрустящей её бы испечь…
Но знаю, пришёл я сюда правомочно
Пришёл не в берлогу на зиму залечь…
Рыть носом, для счастья, кто хочет, - умеет,
Знать надо, где можно богатство нарыть,
Азарт увлечёт, изнутри подогреет,
Рождая унынье иль ловкую прыть.
Отведав десяток нежирных плотвичек,
Я бросил улов остальной кабанам,
Накинулись жадно, с обменом потычек,
Знакомых трусишкам и драчунам.
Подачкой несытной посбили охотку
К еде необычной… Но видят река
С небес приманила сухую погодку,
Белёсый туман утолкав за бока
Куда-то за угол таёжный, дремучий,
Который, доныне был вроде ничей!
Куда прилетела от солнца за тучей
Вязанка - не хвороста - тёплых лучей.
И это – моё, в глубину и до неба:
И плач бурундучий и филина плач,
И речка, которая златом жереба,
Во мне разбудившая дикую алчь.
И в берег тут вгрызлись живые лопаты…
Умри и завидуй до боли страна!
Когда самородки – земные цукаты
На лапы, казалось, кидал сатана.
Я видел дворцы в Альбионе туманном,
В стране и другой, будто женский сапог…
Совсем далеко, за большим океаном,
В садах апельсиновых был мой чертог.
Мне мнилось, мне виделось, мне так хотелось…
Мне рыли богатство мои кабаны,
Река золотая от солнца нагрелась
Но мысли, дела были шибко странны.
Ведь край не чужой мне, не лживо-былинный,
О чём я, о чём, то никак не пойму
Как будто иду я куда-то с повинной,
Набив самородками душу, суму…
Рыбак находился на ветке кедровой
Откуда рыбёшку худую ловил…
Красив, мускулист, но какой-то дубовый,
И так полюбил есть орехи да ил…
Эпилог
Рождён или нет был давно я медведем,
Но, став человеком, им в сути, не стал,
Скажите друзьям, или просто соседям
Я выморочь века – его капитал.