Виктория Белькова
Мы с сестрой ликовали:
– Ура! Наконец-то мы поедем за черёмухой!
В ту пору мне было лет шесть, сестра – на два года младше. Давно уже папа обещал свозить нас за черёмухой. И вот, уходя на работу, он сказал:
– Сегодня вернусь пораньше, собирайтесь за ягодой.
Весь день мы провели в ожидании вечера. Представляли, как будет весело ехать на мотоцикле, как будем есть и собирать сладкие с горчинкой ягоды, от которых во рту остается вяжущее послевкусие. Как будем смеяться, показывая друг другу перепачканные руки и фиолетово-коричневые языки.
С утра старались с сестрой быть послушными девочками, чтобы, вдруг нас не наказали и не отменили долгожданную поездку. Мы убрали свои игрушки, подмели полы до самого крылечка, накормили дворнягу Барсика и принялись приставать с вопросами к маме:
– Ну, когда уже будет вечер?
Мама отмахивалась от нас до тех пор, пока не истратила своё родительское терпение и не прикрикнула, чтобы мы ей не мешали. Мы сели на лавочку возле дома, по очереди выбегали на дорогу и высматривали папу.
Но папа всё равно появился неожиданно, когда мы, устав его ждать, расслабились и начали играть с кошкой, вышедшей погреться на лавочку в лучах вечернего солнца.
И вот, наконец, мы в пути! Ветерок, тёплый и ласковый, трепал наши вихры. Августовское солнце клонилось к закату, золотя землю длинными скользящими лучами.
Родители улыбались, видя нашу с сестрой радость. Как здорово ехать куда-то всей семьей! Место позади папы я, конечно, сестре не уступила. Да и мала она ещё, пусть с мамой в люльке сидит.
В глубине люльки позвякивало ведро, в которое были положены кружки для сбора черёмухи.
Земляная дорога от села к черёмуховой пади была мягкой и хорошо накатанной. Справа и слева поднялись холмы, местами покрытые березняком, куда мы летом ездили за подберёзовиками и груздями. Где-то там, в лесу, бил маленький родничок. Какая вкусная и студёная в нём вода!
Сквозь шум двигателя мы кричали:
– Папа! Горка, горка!
Дорогу по ходу движения, будто кто-то сморщил. Мотоцикл то взлетал на пригорке, то планировал в углубление. И папа специально разгонялся на подъеме и отпускал ручку газа, позволяя мотоциклу на долю секунды зависнуть в невесомости, отчего захватывало дух. Мы с сестрой ждали этих моментов, особенно громко кричали и смеялись.
Началась череда черёмуховых кустов. Сколько же их тут! И все осыпаны чёрной ягодой. Но папа знал, куда едет – только в одном месте плоды были необыкновенно крупными и сладкими. Мы собирали ягоды и мечтали, как увезём ягоду бабушке, как она удивится, а потом насушит черёмуху, намелет её в мясорубке и напечёт самые вкусные в мире булочки – шаньги, или шанежки с черёмухой!
Меж тем день уже давно закончился, и солнце закатилось за горизонт. Охваченные азартом, мы не обращали на это внимание. И только, когда видимость стала совсем плохой, засобирались домой. В лощине света было ещё меньше, от Федяевского залива Ангары потянуло холодом, отчего стало неуютно.
Когда все расселись по своим местам, и папа уже завёл мотоцикл, мне вдруг очень захотелось к маме, туда, где под брезентовым пологом на коленях у мамы сидела сестра. Родителям некогда было меня уговаривать, наступала уже настоящая ночь. Мама повысила голос до строгости:
– Садись быстро на свое место! Видишь, уже стемнело.
А папа, как всегда, говорил мягко и деликатно:
– Доча, садись, домой ехать надо.
Мама готова была поменяться со мной местами, но нужно было кому-то держать ведро с ягодой. Ни уговоры, ни угрозы на меня не действовали, я канючила свое:
– Я хочу к маме, в люльку.
Родители исчерпали все воспитательные приемы:
– Садись! Одна останешься! Пешком пойдёшь.
– Ну и пойду!
В глубине души я понимала, что нет возможности поменяться с сестрой местами, но упрямство настолько овладело мной, что мне было уже стыдно вот так просто смириться и подчиниться родителям. Из глубины души всплыла мучившая меня ревность: «Ну почему сестра всегда с мамой, а я только рядом? Я тоже хочу сейчас прижаться к тёплому маминому плечу. Разве я много хочу?» Конечно, я помнила, что у сестры, после перенесённой в младенчестве пневмонии, было слабенькое здоровье, что родители оберегали свою младшую дочь ещё и по её малолетству. Но и себя мне было тоже жалко. Я начала хлюпать носом поначалу тихо, а потом всё громче. Все устали, и мой каприз вывел родителей из себя:
– Садись, а то без тебя уедем! Поедешь?
– Нет!
Папа включил скорость и мотоцикл потихоньку затарахтел, набирая обороты. Родители оглядывались и кивком головы приглашали поехать с ними. Я стояла, насупив брови, потихоньку осматриваясь по сторонам и не веря, что меня вот так здесь бросят на «произвол судьбы и на съедение волкам».
Ночь уже почти совсем опустилась на землю. Силуэты деревьев и кустов потемнели и обрели резкие очертания. Куст черёмухи, казавшийся таким весёлым при дневном свете, теперь почернел, нахмурился и таил кучу опасностей. Холмы, окружавшие падь, придвинулись вплотную. И даже небо, на котором едва начали проступать первые звёзды, как будто нависло надо мной и давило своей тяжестью. Всё вокруг казалось враждебным и страшным.
Папа оглянулся в последний раз, всё ещё надеясь, что я передумаю, а потом включил повышенную скорость, и силуэт мотоцикла с маячащим впереди него лучом фары, стал стремительно удаляться в сторону села.
Мне показалось, что какая-то невидимая пуповина, соединяющая меня с этим мотоциклом, натянулась до предела и вот-вот лопнет. И в момент, когда она лопнет, я умру. Так страшно мне не было никогда за всю мою шестилетнюю жизнь.
Не крик, а какой-то страшный в своей обреченности вопль вылетел из моей груди, и я бросилась вслед за удаляющимся мотоциклом. Я бежала по дороге, ничего не видя перед собой и ничего не слыша. Папа только ждал, этого момента, – когда смирится во мне уже совсем недетская гордость, и я поведу себя, как обычный маленький ребёнок. Мотоцикл потихоньку пятился назад, навстречу мне.
Я залезла на сиденье под одобрительные шутки и всю дорогу оглядывалась назад, всё ещё шмыгая носом и прижимаясь к папиной спине. Над холмами ещё светилось не совсем погасшее небо, и от этого черемуховая падь казалась всепоглощающей чёрной дырой.
В то время я была слишком мала, чтобы осознать, какой урок преподнёс мне Господь. Чувство, которое мне пришлось испытать тогда, я переживала в своей жизни ещё не раз. Называется оно состоянием Богооставленности. Богооставленность – не в смысле, что Бог нас оставляет, а в том смысле, что мы оставляем Господа своим непослушанием, получая заслуженные жизненные оплеухи.
Это – непередаваемое словами ощущение вселенского сиротства. Ведь для маленького ребенка его родители являются всем сразу: семьёй, защитой, источником любви, целым миром! Но в тот день мне было указано и средство, с помощью которого можно избежать таких крайних ситуаций. Для ребёнка – это смирение, послушание родителям. А позже – ещё и послушание Богу.
Остаток вечера я провела тише обычного. Мне кажется, что в тот день закончилось мое беззаботное детство, и началась пора отрочества. Сестра жалела меня и старалась как-то развеселить. Но мне в этот вечер было точно уже не до веселья. Когда мама подошла к моей кроватке пожелать спокойной ночи, я, как обычно, обхватила её шею руками:
– Мамочка, вы что, правда бы меня там оставили?
Мама осыпала меня поцелуями:
– Ну, что ты! Конечно, нет! Помнишь, у тебя нарывал палец? И пришлось делать надрез? Понимаешь, иногда приходится делать надрез, чтобы человек не умер от заражения крови. Вот вырастешь, будут у тебя свои дети, тогда ты поймешь меня.
Мама ушла, а я глядела на звёзды, которые заглядывали в моё окно, и мне казалось, что сегодня был длинный-длинный день, в конце которого я стала уже совсем взрослой.